40 ножевых

Похоже, что Чеботкова предупредили, что удары потерпевшему были нанесены в спину, по этой причине он как-то неловко развернул манекен, изображавший жертву, и стал вяло тыкать картонным муляжом ножа ему в спину.

– А Шевкопляс сопротивлялся вот таким вашим действиям?

– Сопротивлялся, но не долго, – печально отозвался Чеботков.

– Еще какие-либо телесные повреждения ему причиняли?

– Нет, не причинял, – промямлил Чеботков.

– Куда труп потом дели?

– Постараюсь показать.

Демонстрация места сокрытия трупа тоже получилась не особо убедительной. Кающийся бородач заблудился в лесу рядом с городской свалкой и к нужному колодцу теплотрассы группу так и не привел.

Фиаско постигло его и на месте второго убийства. Он толком не смог объяснить, по какой причине фермер Кротов заехал вместе с ним в лес, а потом долго водил Нику, конвой, понятых и следователя-криминалиста по заснеженным дорогам, будто пытаясь что-то вспомнить.

– Что-то «проводка» какая-то вообще неубедительная, – задумчиво произнес следователь-криминалист Топорков, снимавший невероятные приключения Чеботкова в лесу на видео.

– Я уверена, что это не он, но он покрывает кого-то из своих знакомых, – поделилась с ним своими соображениями Ника.

– Или пытается усидеть на двух стульях сразу. Вроде бы и признался, а вроде всегда можно сказать, что оговорил себя.

– Все может быть. Будем дальше разбираться.

На самом деле Ника уже была полностью уверена, что Чеботков занимается самооговором. У нее в потайном карманчике был козырь, о котором она не говорила никому: ни руководству, ни коллегам, ни друзьям. Она прекрасно помнила разговор с экспертом Рябоконь после вскрытия трупа Шевкопляса: его еще и придушили перед смертью, причем придушили удавкой. Так вот, Чеботков ни разу не продемонстрировал свою преступную осведомленность и не сказал об этом. Он точно не видел, как убивали его друга.

В отделе Ника решила еще раз просмотреть все материалы уголовных дел по убийствам фермеров, вдруг она что-то пропустила. Она внимательно перечитала заключение эксперта по обрезу ружья, обнаруженного дома у Чеботкова. Ружье было переделано из карабина «Сайга», при этом подпольный оружейник спилил номера на ружье; установить, кому оно принадлежит, не представлялось возможным. При этом, согласно ответу лицензионно-разрешительного центра, Чеботков никогда оружие официально не приобретал. Охотничьего билета не имел. На вопрос Ники, откуда он взял ружье, Чеботков воспользовался «оригинальным» для всех жуликов ответом, что «нашел».

Так, по оружию пока тупик.

Потом Ника решила перелистать справки информационного центра в отношении всех жителей Глухарево, так или иначе попавших в поле зрения следствия, возможно, в них все-таки найдется что-то интересное.

Ника лениво перелистывала справки ИЦ и пила чай из своей любимой, почти пол-литровой кружки, как вдруг ее рука дрогнула, и она чуть не залила дело века крепким черным чаем.

– Вот она, связь одного из жителей деревни с Табулгой! Место рождения: Табулга!

Отодвинув в сторону том уголовного дела, Ника прилипла к своему ноутбуку. Сейчас ей могло помочь внимательное изучение социальных сетей. Есть! Как Ника и предполагала, любая женщина не может не похвастаться фотографиями со свадьбы. Вот фотографии гостей, вот фото брачующихся со свидетелями. А вот и ответ на вопрос, кто и кого покрывал, утащив с места происшествия нож.

Ника оторвалась от монитора и потерла глаза. В ее голове уже начали выстраиваться какие-то причинно-следственные связи, но единая картина совершенных преступлений пока не вырисовывалась.

Из глубокой задумчивости следователя Речиц выдернул отчаянный вопль Макса Преображенского, влетевшего в кабинет на третьей космической скорости.

– Ника, она прорвалась на личный прием к генералу!

– Кто прорвался?

– Бабка Сосновская. Я ей вчера по телефону сказал, что на возбуждение пока не натягивается… – начал было свой рассказ Профессор.

– И тут-то она тебя и натянула по полной, – прервала его Ника. – Ладно, командуй, чем тебе помочь перед личным приемом?

– Не знаю. – Макс хаотично метался по кабинету, пытаясь понять, с чего же ему начать. – Все погорело, меня накажут! Может, уволиться?

Ника молча смотрела на него. Они сидели в одном кабинете с первого дня работы Ники следователем, желание уволиться Преображенский высказывал почти каждый день, но свои угрозы в жизнь не претворял.

Набегавшись по кабинету, Макс остановился.

– Может, осмотреть то барахло, что я изъял у этого учителя дома?

– Мы будем его неделю осматривать, кто же знал, что он такой «писучий». – Ника обвела взглядом коробки, которыми была завалена половина кабинета. – О, а давай их поделим между мной, тобой, Лесей и Кешей. Леся, я думаю, не откажется помочь, а Кешу и спрашивать никто не будет.

Иннокентий, отлично зарекомендовавший себя во время практики, решил остаться в отделе в качестве общественного помощника и прибился к Максу и Нике.

Бросив клич, Ника собрала всех спасателей Макса от генеральского гнева у них в кабинете. Наши герои разобрали по коробке с изъятыми вещами и записями и разбрелись каждый в свой рабочий уголок. Леся спустилась к себе в кабинет, Кеша утащил свою коробку в архив, где целыми днями делал за Макса и Нику всякую нудную бумажную работу вроде составления проектов постановлений об отказе в возбуждении уголовного дела, а Макс и Ника остались у себя и тоже погрузились в осмотр.

– Господи, какой он плодовитый! – Ника перелистывала записные книжки со стихами, на ее вкус довольно посредственными. – О, он еще и пьесы пытался писать. А это его публицистические статьи на тему, как нам обустроить Россию.

– Как, как… – пробормотал Макс. – Перестать всякую ерунду писать и по ночам болтаться, где попало.

– А я, кажется, знаю, кто убил моих фермеров, – похвасталась Ника, не отрываясь от осмотра документов. – Только в мою стройную версию пока никак «геномка» не вписывается.

– Потом расскажешь, давай сначала доделаем осмотр. А то завтра меня генерал поднимет при этой Сосновской, и будет мне очень плохо, – жалобно сказал Макс.

В этот момент в кабинет как-то бочком и крадучись зашел Кеша. Вид у него был шокированный, и без того большие глаза напоминали два огромных блюдца. Слегка заикаясь, Кеша сказал:

– Ника Станиславовна, я тут кое-что нашел… – и положил перед ней на стол толстую тетрадь с надписью «П. И. Сосновский. Час волка».

– Это что еще за дребедень? – спросил Преображенский.

– Это его роман. Но он больше похож на дневник. Ника Станиславовна, почитайте вот тут! – Кеша ткнул пальцем куда-то в середину тетради.

Ника начала читать вслух с указанного места:

– «Катерина нежно и призывно посмотрела на фермера, он в ответ плотоядно облизнулся и прошептал: “Я иду к тебе, моя сладкая”. В ту же секунду, как этот похотливый мужлан протянул руки к моей Катерине, я выскочил из-за кустов, в которых прятался, и накинул на его шею удавку. Но фермер оказался крепким орешком, он начал сопротивляться, перехватил мои руки, повалил меня на землю, сам лег на меня сверху и попробовал придушить меня.

– Ка-те-ри-на, по-мо-ги… – только и смог прохрипеть я.

Тут я почувствовал, как мой противник ослаб. Я смог выбраться из-под него, увидел, что Катерина стоит рядом с трупом фермера с окровавленным ножом, а вся спина его представляет собой зияющую кровоточащую рану.

– Слабак, – презрительно посмотрела на меня Катерина. – Все пришлось самой делать.

– Лапушка моя, – сказал я, заключая Катерину в свои объятия. – Верь в меня, в следующий раз я не подведу».

– Что. Это. Такое – недоуменно уставился на Нику Макс Преображенский.

– А это какой-то новый невероятный поворот в нашем деле про сорок ножевых. – Ника в изнеможении откинулась в своем кресле. – Черт, пять минут назад я была уверена, что фермеров мочил Семен Медков при попустительстве нашей местной полиции. А оказывается, это делал наш потеряшка Сосновский с Катериной Медковой. Да еще и описывал это в своих графоманских трудах!

Да, неисповедимы твои пути, лукавый следственный бог!

В тот вечер обстановка в кабинете Макса и Ники напоминала кадры из фильма «Титаник», где вся команда исследовательского судна собралась, чтобы послушать увлекательную историю одной пожилой леди о ее похождениях в молодости. Только вместо живого рассказчика перед Речиц, Преображенским, Лазаревой, Иннокентием и присоединившимся к ним Денисом Денисовичем Кораблевым предстал автобиографический роман учителя-очкарика из Глухарево, написанный чудовищным русским языком и содержащий признания в не менее чудовищных делах.

Петр Иванович Сосновский, двадцатичетырехлетний учитель русского языка и литературы Глухаревской средней общеобразовательной школы, в своем литературном труде ассоциировал себя исключительно с одиноким волком. В начале он долго и многословно описывал свою юность, отравленную давлением властной матери и отсутствием в его жизни отца, сбежавшего от гражданки Сосновской сразу после рождения маленького Пети. Далее Петр описал знакомство с юной Полиной, в которой, по его собственным словам, он «сразу заметил хорошие задатки для воспитания покорной жены». Потом на пути одинокого волка встала незапланированная беременность, похожий по силе на ядерный взрыв конфликт с матерью, увольнение со скандалом из школы, где он и Полина обрели друг друга, переезд в Глухарево.

«Но все эти события были ничем, пустым местом, пока я не встретил ее. Ту самую. Мою волчицу».

Катерину Медкову глухаревский учитель встретил случайно, на улице. Шла ему навстречу женщина в белом платье, сквозь тонкую материю которого он увидел «спелую сочность ее грудей и глубинное солнцесплетение ее лона».

«Господи, какой мастер изящной словесности скрывается в невзрачном квартиранте бабы Лизы», – подумала Ника, продираясь через навороченные речевые обороты Сосновского.

«И она тоже увидела меня, мою неутоленную мужественность, мою амбициозность и жажду власти».

После взаимного разглядывания «мужественности» и «спелой сочности» Катерина и Петр оказались дома у Медковых, где и стали любовниками. Хитрая Катерина оказалась недовольна своим мужем. По ее словам, Семен Медков оказался жалким неудачником, с которым она по гроб жизни будет гнить в Глухарево. То ли дело Петр Иванович, который позиционировал себя практически Хемингуэем. Он клятвенно пообещал Катерине, что прославится, что его новый роман «Час волка», посвященный их любви, вознесет его на вершину мировой известности. Но Катерине срочно хотелось переехать как минимум в Энск, а лучше в саму столицу, и для этого нужен был какой-никакой стартовый капитал.

Вначале наши герои хотели позаимствовать деньги у ничего не подозревающего мужа Катерины. Но Семен крупно вложился в своих породистых телят и прогорел на них. Тогда Катерина и Петр разработали план, по которому Катерина будет в своих «Горячих беляшиках» присматривать фермеров и дальнобойщиков при деньгах, заманивать их в лес, а там Петр будет убивать их и грабить. По первоначальному плану преступной парочки все злодеяния надо было свалить на Семена Медкова. Именно ему они хотели подкинуть удавку, которой планировали душить своих жертв.

Но первая же вылазка криминальной пары на промысел оказалась не особо удачной. Петр растерялся, внезапно выяснилось, что душить людей гораздо сложнее, чем писать графоманскую прозу и кружить головы молоденьким дурочкам. Шевкопляс отчаянно сопротивлялся и чуть было сам не задушил нападавшего. Но на помощь любовнику пришла Катерина, на всякий случай захватившая из дома нож. Переставшего подавать признаки жизни Шевкопляса наши герои завернули в его собственную куртку, оказавшуюся в кабине грузовика, труп погрузили в багажник Катерининой «Нивы», и вечером того же дня Петр сбросил труп в колодец теплотрассы.

Ника не могла поверить своим глазам. Мало того, что преступная пара начала свою кровавую жатву с хладнокровием, более подходящим закоренелым душегубам, нежели школьному учителю и супруге деревенского коммерсанта, так Петр Иванович еще ухитрился зафиксировать все происходящее во всех деталях в своем документальном романе. Похоже, что неистребимый писательский зуд оказался сильнее осторожности. Или же Сосновский был настолько уверен в их безнаказанности, что даже шифровать героев своей писанины не стал.

То, что подозрение пало на соседа Петра Ивановича – Сергея Чеботкова, стало для Петра и Катерины большим сюрпризом. Узнав, что Чеботкова отпустили домой, они обрадовались. Какими-то неведомыми для Сосновского путями Катерина добыла обрез охотничьего ружья и предложила во время следующего нападения использовать его. Как объяснила ему любовница, с обрезом в отличие от удавки даже такой недотепа, как Петр, сможет справиться.

– Судя по всему, сама Катерина своего дружка одиноким волком не считает, – грустно усмехнулась Ника. – Скорее сереньким туповатым зайчиком.

Недописанный роман закончился на самом интересном месте. Катерина сообщила Петру, что завтра ее муж уезжает по делам в Энск с ночевкой и они пойдут на дело. Ранним утром, примерно в четыре часа, они будут ждать кого-нибудь из водителей, переночевавших в Глухарево и выдвинувшихся в направлении Алтая. Катерина будет изображать деву в беде, заманит кого-нибудь из них в придорожную лесополосу, а там их будет поджидать Петр с обрезом, который, после успешного завершения задуманного, будет подброшен в дом Чеботкова.

Заканчивался текст такими словами: «Неслучайно Катерина выбрала именно это время – четыре часа утра, час волка. Зимой в предрассветные часы в наших краях в это время особенно темно, и не отличить путнику волка от собаки, и не догадаться ему, что под маской приветливой нежной испуганной красавицы скрывается хищный оскал настоящей волчицы. А только что проснувшийся, еще не избавившийся от сонной одури человек в темноте наиболее уязвим и беззащитен».

После прочтения Никой последних строк в кабинете воцарилась полная тишина. Внезапно Ника осипшим от долгого чтения вслух голосом спросила:

– Ну, и что теперь с этим дерьмом мне прикажете делать?

Возникла новая пауза, которую на сей раз прервала Леся.

– Похоже, что надо ехать и брать эту Катерину Медкову. Учитель не просто так пропал. Судя по его писанине, она та еще штучка и после второго убийства «зачистила» подельника.

– Надо брать побольше толковых полицейских, – сказал ДД. – Если хотя бы половина написанного ее дружком Сосновским правда, то эта Катерина просто так не сдастся. Она еще половину опергруппы на тот свет за собой утащит.

– Там еще один тонкий пикантный момент. Эту Катерину покрывает наша доблестная полиция, – сказала Ника.

– А ее-то с чего? – хором удивились все присутствующие, кроме Дениса Денисовича. Ему Ника под большим секретом успела поведать об исчезнувшем ноже.

– Долгая история. И как мы ее будем брать?

– Пойду позвоню своим знакомым в ГУВД, объясню им ситуацию. Попрошу, чтобы помогли. Если что, карточки на раскрытие потом на них выставим. – ДД ушел в свой кабинет, оставив трех следователей и практиканта продолжать планировать захват Катерины Медковой.

– Вот здорово, – мечтательно сказал Макс. – Мы одним махом два дела раскрыли. И твои убийства, и мое исчезновение учителя. И это перед личным приемом. Крутяк.

– Ты учителя еще не нашел, – подколола его Леся.

– Да его точно эта баба грохнула. А я же почти пошел с ней на свидание, – ужаснулся Макс. – Она же и меня могла вовлечь в свои криминальные сети.

– И самое смешное знаете что? – нервно хохотнула Ника. – Раскрытие два дня валялось у нас буквально под ногами. Я на ту коробку, которую осматривал Кеша, два дня ставила ноги. А в ней оказалось все. И преступление, и признание.

– И даже «сочная спелость лона», – констатировала Леся, которую словесная эквилибристика Сосновского тоже не оставила равнодушной.

– Нам завтра с утра дадут оперов, поедем за Медковой, – заглянул в кабинет Денис Денисович. – Я договорился. В пять утра всем быть на рабочем месте в отделе, поедем отсюда.

Ника посмотрела на часы. До начала реализации оставалось восемь часов. Нужно попробовать поспать.

Ника проснулась по будильнику в четыре утра. За окном был, выражаясь аллегориями Сосновского, час волка во всей красе. Темень стояла такая, что хоть глаз выколи. Вдохнув предутренний морозный воздух и стряхнув с машины подмерзший за ночь снег, Ника порулила в отдел.

В отделе сонно почесываясь, попивая растворимый кофе, медленно просыпалась реализация: из угла в угол ходили опера. Жаворонки среди них пытались флиртовать с симпатичной блондинкой Лесей, обмениваться шутками с Максом и Никой, остальные же еще пытались отойти ото сна и прийти в себя. На такси прибыл в отдел Кеша, который накануне отказывался идти домой, пока Ника на комментарии к уголовно-процессуальному кодексу не поклялась, что возьмет его на обыск и задержание Катерины Медковой.

Наконец, мелькание бланков, форменных брюк, камуфляжа, недопитых кружек с кофе закончилось, все погрузились в машины, и правоохранительная кавалькада двинулась в Глухарево.

В село они въехали ровно в шесть утра.

«Забавно, – подумала Ника. – По идее старая следственная хитрость с ранним началом времени обыска сродни рассуждениям Петра и Катерины про час волка. Что в часы, когда ночь встречается с утром, сон особенно крепок и сладок, а человек спросонья слаб и доверчив, может открыть дверь, не задумываясь. Эффект неожиданности под утро срабатывает сильнее».

Стараясь действовать максимально незаметно, насколько это возможно в деревне, следователи, опера и понятые вышли из машин за несколько проулков до дома Медковых, где их тут же «срисовали» несколько деревенских кумушек, спешащих с утра на работу.

«Уже можно особо не таиться», – подумала Ника.

Вот кто-то из оперов постучал в знакомую калитку и несколько раз продолжительно нажал на кнопку дверного звонка. Из-за забора в доме послышалась слабая трель. Через пару минут калитка открылась, на пороге стоял Семен Медков в знакомой Нике камуфляжной куртке, наброшенной поверх футболки и тренировочных штанов.

– Здравствуйте, Семен Михайлович! Мы пришли провести неотложный обыск в вашем доме. Вот постановление, можете ознакомиться. – Ника протянула Медкову постановление и, на всякий случай, свое служебное удостоверение.

Медков посмотрел на присутствующих каким-то стеклянным взглядом, не выражающим никаких эмоций. Даже не взглянув на постановление, он молча кивнул Нике и сказал:

– Пойдемте.

Ника хорошо запомнила не самую дружелюбную реакцию Медкова на свой предыдущий приход, поэтому была несколько удивлена, но потопала вслед за ним. За этими двумя потянулись и все остальные.

Вот и знакомое крыльцо, небольшой холл, а вот и гостиная, в которой Ника тоже уже была. И эта красивая внешне, но страшная по своей сути женщина все так же сидит на диване. Вот она поднялась навстречу Нике и своему мужу. Ника внутренне немного сжалась, от такой всего чего угодно можно ожидать. Подождав, когда все опера зайдут за ними, следователь Речиц объявила:

– Сейчас здесь будет произведен неотложный обыск на основании моего постановления. А вы, Медкова Катерина Петровна, задержаны по подозрению в совершении убийств Шевкопляса и Кротова.

И без того белое лицо Катерины стало смертельно бледным.

– Каких убийств? Каких Шевкопляса и Кротова? – только и смогла вымолвить она.

– А вот таких! – не смогла сдержать своего негодования Ника. – Мы нашли записи Сосновского. Не вздумайте отпираться, что вы не знаете, кто это такие.

– Она и правда не знает, кто это такие, – раздался откуда-то сбоку голос Семена Медкова. Такой же бледный, как и его жена, он стоял у камина и обеими руками держался за каминную полку, будто это единственное, что давало ему точку опоры. – Она не знает, кто это такие, – повторил он. – Не надо ее задерживать. Это не Катя. Это ее младшая сестра Настя. – Медков оторвался от каминной полки и подошел к Нике, протягивая ей свои руки. – Задерживайте меня. Я убил и Катерину, и этого Сосновского. Задерживайте меня, и я вам все расскажу.

И вот снова поменялась следственная мизансцена, и вот уже Ника сидит в своем кабинете, светится красный огонек видеокамеры, а Семен Медков в присутствии дежурного адвоката рассказывает о развязке глухаревской драмы.

– Когда я увидел свой нож и услышал, что его нашли в сожженной фуре, я сначала не поверил. Я не мог поверить в то, что Катя причастна… может быть причастна к убийствам. Но когда Кати не было дома, я обыскал ее комнату, нашел деньги. Я понимал, что она вряд ли смогла бы в одиночку все это провернуть. Я решил расспросить ее подружку, Анжелику Хачатурян. Анжелика сначала отпиралась, но я смог ее немного припугнуть, она мне и проговорилась про этого учителя. И рассказала, что для встреч с ним Катя сняла у Анжелики домик в Гусином Броде.

Я сказал Кате, что снова уезжаю на несколько дней в Кемерово. Я туда часто ездил в последнее время. Вы, наверное, слышали, что у меня есть ферма, я ездил в Кемерово, чтобы посмотреть, как устроены хозяйства с животными той же породы. Вот Катерина этим и воспользовалась. Я хотел застукать их, так сказать, при исполнении супружеской измены, поэтому в Кемерово не поехал, а уехал в Гусиный Брод и припарковался недалеко от домика, про который рассказала мне Анжелика. Домик оказался почти в лесу, на задворках деревни, его от сельских домов и не видно совсем.

Но ночью к домику никто не приехал. Потом я понял, что они снова пошли на дело. Под утро в какой-то момент я задремал, а когда проснулся и увидел у домика Катину «Ниву», у меня кровь так прилила к лицу и в висках так застучало, что я подумал, что умру в тот же час. Я распахнул дверь. Домик был совсем крошечный, на две комнатки: там были теплые сени и что-то вроде спаленки. Я как их увидел на той кровати, так себя совсем забыл. Помню только Катькины глаза, она, когда я зашел, как раз лицом к двери была, сразу меня увидела. Нет, не бесстыжие у нее глаза были, а какие-то ясные, все понимающие, будто она этого всего и добивалась, будто такого финала сама хотела. А этот хлипкий учителишка даже не понял, похоже, что случилось…

Где я топор взял, не помню. Какие-то картинки в голове мелькают, будто он в сенях был в дрова воткнут. Но герою-любовнику я первому голову им снес. Катька была вся в его крови, в мозгах, опомнилась, пыталась убежать, спрятаться. Но прощения, сучка, не просила, я бы ее простил, конечно. В угол уползла, спряталась, голову руками закрыла. Ну, я ее и ударил наотмашь, в висок ей попал…

Страшно то, что она и мертвая лежала красивая. Волосы рыжие, кровью пропитались, раскинулись по полу. Глаза я ей закрыл, а нос и губы у нее такие гордые, такие резко очерченные, что когда я в себя немного пришел, то волком выл, так мне стало ее жалко. За ее красоту, за гордость, за то, что стольких привела она на смерть из-за своей непонятной до жизни жадности. Всегда ей хотелось всего и побольше. Как она меня пилила за то, что в глуши живем, что зарабатываю мало. Детьми шантажировала, обещала, что родит мне пацана и девку, когда я окончательно поднимусь и в город ее перевезу. А видишь, что она удумала, другого вокруг пальца обвести…

Я сейчас ее даже к нему не ревную. Просто брезгливость какая-то страшная. Неужели ей насколько со мной плохо было, что она на этого сопляка позарилась? И зачем она все это с мужиками с трассы затеяла?..

В себя я окончательно пришел уже под вечер. Так и просидел над ней мертвой почти целый день, курил одну за одной. Потом понял, что из-за этой суки оставшуюся жизнь ломать не хочу и в тюрьму садиться не буду. Завернул я этих голубчиков в ковер и одеяло, закинул их в багажник «Нивы», а домик облил бензином и поджег. Сам поехал домой и прикопал их в подвале. Потом поехал снова к домику, убедился, что все прогорело, выехал на трассу, попросил мужика с заправки вызвать пожарных, сказал ему, что у меня телефон сел.

Анжелика-то сразу догадалась, что домик я поджег и что с учителем это я что-то сделал. Но Анжелка – баба мировая. Она – молчок. А чтобы Анжелка тоже много про эту ситуацию не думала, я решил выписать из Табулги Настю. И выдать ее за Катю. Думал, что поживет Настя со мной пару лет, про учителя все забудут, а там уже решим, что нам с ней делать. Настя в меня еще с юности влюблена, замуж так и не вышла, Катька из-за этого постоянно смеялась над ней. Насте я сказал, что Катя от меня сбежала с любовником, что не хочу я, уважаемый на селе человек, перед людьми позориться. Настя со мной согласилась, с работы своей в тот же день уволилась и приехала ко мне. Мы ей голову бинтами обмотали, придумали, что якобы Катя в погреб упала, поэтому такая болезненная, измученная, стриженная и ведет себя странно. Настя старалась из ограды не выходить, так что, думаю, никто подмену не заподозрил.