скачать книгу бесплатно
Пришёл официант с бутылкой «Кагора», держа его в белой салфетке, и со штопором, и новым бокалом в другой руке. Он ловко и быстро открыл бутылку, и налил в новый бокал чёрно-красного вина.
– Спасибо, – поблагодарил его Голицын.
– Пейте на здоровье, – отозвался официант.
– Скажите, – обратилась к официанту Лика, – а у вас есть сигары «Соломея»?
– Есть, – тут же ответил тот.
– Принесите, пожалуйста, мне одну сигару, – манерно попросила она.
Официант, согласно склонив голову, ушёл.
– А где же ваши! хвалёные сигары? – грубовато спросил Голицын Мессира.
– Но у меня они не женские, – спокойно ответил Князь тьмы, и выложил на стол портсигар тёмно-коричневой кожи, и золотую зажигалку.
Лика демонстративно подняла свой наполненный бокал, и сказала, нараспев:
– Мне и в самом страшном сне не могло бы присниться, что меня будут судить за убийство, оправданное моей безумной ревностью к Петру Григорьевичу. А потому, и предлагаю выпить за то, чтобы такие нелепости – больше не повторялись.
Мессир изобразил на своём лице саркастическую улыбку, и поднял свой бокал.
Заметив мину Князя тьмы, Голицын, снисходительно улыбаясь, глянул на Лику. Потом перевёл взгляд на уже совсем громко урчащего, и интенсивно перебирающего лапами по женским ногам, кота. И снова посмотрев на Лику, наигранно-лениво поднял свой бокал с исчерно-кровавым «Кагором».
Спутники зазвенели бокалами, и начали попивать вино.
Пришёл официант с сигарой и зажигалкой, на маленьком подносе, застеленном кипельно-белой салфеткой.
– Прошу, мадам, – склонился он, с подносом, перед Ликой.
– Зовите меня – мадмуазель, – капризно сказала она ему, и взяла с подноса сигару.
– Как вам будет угодно, мадмуазель, – сказал тот, и извлёк пламя из зажигалки.
Лика раскурила сигару, и официант удалился.
Раскурили свои сигары и мужчины.
Отпив вина из своего бокала, и насладившись ароматной затяжкой сигарного дыма, Лика взяла из вазы большой апельсин, и стала медленно очищать его своими тонкими музыкальными пальчиками, соблазнительно улыбаясь, и время от времени, кося глазками в сторону Голицына.
Кот же, всё урчал и урчал, зарываясь мордой в уютный и тёплый женский уголок, и не переставая работать подушечками своих шаловливых лапок.
Лика отрывисто и грязновато захохотала:
– Ха-ха-ха! Седой, я же и вправду могу кончить, так!
– А вы говорите, маэстро, что её зря стегали, – заметил Мессир Голицыну, указывая длинными пальцами, с сигарой, на Лику.
И Лика снова развязно захохотала.
– Кругом сплошной садомазохизм, – недовольно пробурчал Голицын.
И Лика захохотала с новой силой.
– Ну, если вы, маэстро, даже боярыню Морозову, в своей одноименной пьесе, не пожалели, – говорил Мессир, перекрывая смех Лики. – Хлещите её там так, что мало никому не покажется, то, что же о простых смертных говорить?!
– Там её пытают – и это понятно, – отговаривался автор.
– Так и её пытали, – урезонил его Князь тьмы, кивнув на Лику.
– А я говорю о другом садомазохизме. Например, о том, что ВЫ, Мессир, устроили на своём балу, в станице, – проговорил Голицын, как прокурор, произносящий обвинительную речь.
– Совершенно верно, это был садомазохизм, как вы сами изволили это назвать, а не садизм. Они того сами желали, – отвёл обвинения пассажира Мессир.
– Откуда вы знаете – чего они желали?
– Я-то знаю, – криво улыбнулся Князь тьмы краешком своих губ, – сами они, могут, кстати, и не знать, а Я – знаю.
– А вы что же, написали пьесу о боярыне Морозовой? – спросила Голицына Лика, давно отошедшая от смеха.
– Я тебе говорил – ты забыла, – укорил её автор.
– Ха, – вдохнула она в себя, – забыла. Точно, – сыграла она. – Надо прочитать. – И она, взяв пальчиками дольку апельсина, сказала, – вы дадите мне прочитать свою пьесу, Пётр Григорьевич? – и выразительно вложила пол дольки апельсина себе в ротик, а другую половинку, вызывающе-соблазнительно высунула изо рта, явно зазывая Голицына – откусить эту половинку, прямо от её губ.
– Боярыня Морозова у вас – и падкая до мужчин женщина, – продолжал своё обсуждение пьесы Мессир, – и распутная гитеро-сексуалка, и ярая поборница «Старой веры», и неистово верящая во Христа. Не многовато ли это для одной персоны??
– Это даже маловато, князь, – отвечал Голицын, не отрывая своих лениво-озлобленных глаз от упрямо смотрящих глаз Лики, продолжающей держать в губах своих – высунутую наружу половину апельсиновой дольки, предлагаемую автору непрочитанной ею пьесы.
– Я не хочу, есть апельсин, – наконец выговорил Голицын Лике. – А что касаемо этой пьесы, то я и в ней использовал тебя в лице одной из персон. Видишь, значит, чем-то ты всё-таки продолжаешь волновать меня.
Она же, зажевав свой апельсин, холодно сказала ему:
– Это просто потому, что вы не обладаете мною.
И Голицын глубоко затянулся сигарным дымом. И наступило всеобщее молчание. И даже кот затих в своём урчании.
Глаз Мессира из-за его зеркальных очков видно не было, но чувствовалось, что он внимательно наблюдает за этой сценой.
Лика же, держа между пальчиками сигару, и наблюдая за её дымными кольцами, исходящими от горящего конца, заявила:
– Но я не умею любить, чтоб вы знали.
– О! Это-то я знаю, – с некоторым облегчением сказал Голицын. – Это я давно почувствовал, – прибавил он, и отпил вина из своего бокала.
– Ну, так и что же мне теперь делать? – спросила она через паузу, и ни на кого не глядя, а, продолжая смотреть на дымящийся конец сигары.
– Ну, мало ли, что мне иногда хочется, – проговорил Голицын менторским тоном, – иногда обуревает такая животная страсть, что кажется – разорвал бы!.. Но,.. обстоятельства и голова не позволяют сделать этого.
Кот снова громко заурчал, усиленно массируя лапами у паха Лики.
Лика откинулась на спинку кресла, стала гладить кота по его длиной чёрно-серебристой шёрстке.
– Вот так и вы когда-то меня гладили, помните? – обратилась она к Голицыну.
– Помню. Конечно, помню, – отозвался он.
– Но ничего у вас со мной не получилось, – констатировала она.
– Не получилось, – согласился он.
И в этот момент, она взяла кота за холку, и ссадила его на пол. И взгляд Голицына упал на её открывшиеся, до самых пажей, соблазнительно белеющие ножки в чёрной сетке её эпатирующих чулок. Ноздри Голицына вздулись, дыхание его сбилось, он стал задыхаться, и они встретились взглядами.
– Официант! – вдруг выкрикнул Мессир, – счёт!
Лика резко встала из своего кресла, и направилась к выходу.
Голицын последовал за ней.
Они вышли на улицу. В окнах домов отражался жёлтый свет, клонящегося к закату солнца. Между ними сидел на тротуаре кот, но он не смотрел на них, он напряжённо смотрел перед собой, в какую-то, одному ему известную точку.
Всё тело Лики было так же напряжено и наэлектризовано – это Голицын ощущал всем своим существом. И от этого, или оттого, что на улице было довольно прохладно, не смотря на то, что было лето, Голицына колотила крупная дрожь.
Но из ресторана вышел Мессир, и с порога сказал:
– Друзья мои, пора двигаться дальше!
И ОН указал стальным остриём своей трости направление их дальнейшего движения. Сталь острия тут же сверкнула золотым отражением солнечного заката, и спутники тронулись в путь.
Они сразу же свернули в какой-то переулок, потом ещё и ещё. Переулки были старыми, но эту их прелесть Голицын сейчас не замечал. Ему было не по себе, и он никак не мог справиться со своей дурацкой дрожью. Он только слышал стук её каблуков, мерно и вызывающе стучащих по асфальту.
– Так чем же закончилась твоя эпопея в станице? – поинтересовался Мессир у Лики, нарушив нервно-натянутое молчание.
– Дерьмом, – коротко ответила она.
– В каком смысле? – не понял ТОТ.
– В прямом, – снова коротко ответила она. Но потом стала расшифровывать. – Когда я зашла в их милицию за своими документами, и забрала их, и стала выходить оттуда, то старший сержант двинулся провожать меня. Но по улице, навстречу нам двигалась его жена, о чём он успел сообщить мне. Старший сержант остановился, а я пошла дальше. И как только, эта жена приблизилась к своему благоверному, из туалета, что стоял во дворе Отделения, вырвалось высокое искрящее пламя! А за ним, ударил фонтан дерьма, который залил всё здание милиции, старшего сержанта с его женой, весь двор, и лавой начал разливаться по улице. Народ амором стал разбегаться в разные стороны, чтобы не утонуть в этом дерьме. Такая вонь распространилась по всей округе, что не чем было дышать! Конечно же, я побежала прочь. У бабкиного дома меня ждала машина, присланная вами, капитан, я попрощалась с бабкой Олей, села в машину и уехала в Ростов. Вот, и вся моя эпопея.
– Ха, ха, ха, – сказал Мессир, и удовлетворённо стих.
И только теперь, Голицын понял, что они вышли на декоративную мостовую Старого Арбата, с его надуманными фонарями и праздно шатающимися толпами заезжих туристов.
И тут Голицын, мельком взглянув на Лику, спросил, глядя в кишащее людьми пространство:
– А где же наша Ангелина Владимировна?
И Голицын, не услышал – нет, а ощутил, как засопела в свои две дырки – Лика.
Но, выдержав паузу, ответил на вопрос Голицына Мессир:
– Наша Ангелина Владимировна – по особо важным заданиям работает.
– Жаль, – посетовал Голицын, – вот из неё бы – вышла действительно породистая белая классная лошадь.
– Да, – тут же отозвалась Лика, – но только декоративная – цирковая лошадь, с этакими дурацкими перьями на голове, – и она развязно вызывающе захохотала своим скрипучим отрывистым смехом.
– Так, – сказал, остановившись, Князь тьмы, – здесь наши пути расходятся.
И вся компания остановила свой ход, и внимательно посмотрела на князя.
А тот продолжил свою вводную, глядя вдаль:
– Ты, Лика, пойдёшь туда, – указал ОН тростью, острие которой, уже отражало розовый цвет заходящего солнца, – упрёшься в кинотеатр, обойдёшь его слева, а дальше пойдёшь тем же путём, что и сюда – через Красную площадь, через мост и на яхту. Там встретит тебя Бэс. Кота возьмёшь на себя. Ступайте.
– Да, Пётр Григорьевич, – вспомнила о чём то Лика, и полезла в свою сумочку, – это ваши трусы? – и она вытащила из сумочки, завёрнутые в целлофан, мужские трусы. – Я нашла их у Зои, за печкой, – и она всучила ему в руки плоский пакет. – Пока, – сказала Лика Голицыну, и подставила ему щёчку для поцелуя.
– До свиданья, – сказал он ей, и поцеловал её в подставленную ему щёку.
Так, они распрощались у высоких колонн знаменитого Театра, и Лика, взяв кота себе на плечо, зашагала вдаль по Старому Арбату, размеренно чётко стуча острыми каблучками своих серебреных босоножек, по его декоративной мостовой.
Голицын же с Мессиром, какое-то время, смотрели ей вслед.
И тогда, увидел Голицын, как Лика снова превратилась в вороную кобылицу, гулко цокающую своими копытцами по Арбатской мостовой, и как бы, дразня Голицына, нарочито виляла своим грациозным лошадиным задом, игриво помахивая приподнятым хвостом. А на спине её восседал чёрный кот.
Бродящий по Арбату люд расступался перед ними, и подолгу, с удивлением, смотрел им вслед.
– Мы пойдём другим путём! – громко сказал Мессир, чем и оторвал своего спутника от щемяще-тоскливой картины – уходящей вдаль кобылицы.
Голицын быстро спрятал пакет во внутренний карман пиджака.
И они свернули в переулок, минуя знаменитый вышеупомянутый Театр, и его не менее знаменитое Училище, возле которого кучкавались юные создания. «Наверно абитуриенты „Щуки“» – подумал Голицын. И вспомнилось ему, как заходил он сюда с Любой, во время её экзаменационной сессии, и как увидел он – стоящего в вестибюле, и что-то, кому-то, объясняющего, интеллектуала белой кости – Евгения Рубеновича Симонова, с медальным профилем его матово-бледного лица. А потом увидел, тяжело поднимающуюся по лестнице училища – знаменитую красавицу-актрису, в которую были влюблены все мужчины Советского Союза когда-то, но теперь – совсем пожилую женщину – Людмилу Целиковскую. Бабушка-старушка поднялась по ступеням, и остановилась на лестничной площадке, чтобы перевести дыхание… И вспомнилось Голицыну сейчас, как будто это было вчера, как защемило тогда его сердце, при виде этой грустной картины, ужасающе реально говорящей – о безжалостно бегущем ВРЕМЕНИ.
Опомнился от своих воспоминаний Голицын, когда прошли они с Мессиром под аркой высотного здания, и вышли на шумный простор Нового Арбата, /или называйте его теперь, как хотите/.
Когда же они пошли по этому широченному проспекту, в ту же сторону, в какую Мессир отправил Лику, то Голицын не утерпел, и высказался:
– Мессир, мы же идём в ту самую сторону, куда вы отправили Лику.
– Ну, и что? – невозмутимо ответил тот риторическим вопросом.
– Ничего, – не менее риторически ответил ЕГО спутник.
– Ну, так и идите. Молча, – сказал, как отрезал, Мессир. – Потом, помолчав, спросил, – Вы наелись?
– Наелись, – грубо ответил тот.
– Вот и хорошо.
