ПРОМЕТЕЙ ВОЗМЕЗДИЕ ТИСИФОНЫ

Арсеньева сделала шаг к двери, её рука с белым аптечным чемоданчиком дрогнула. Долг врача звал её туда, в эту чёрную пасть.

– Нельзя, – резко сказала Вольская, хватая её за локоть. – Это ловушка. Они играют на твоём профессионализме. Тот, кто стучит, возможно, уже мёртв. А стучит… оно.

ТУК. ТУК. ТУК! – стук стал яростным, почти яростным, словно тот, кто стучал, слышал их и впадал в бешенство от отказа.

Аня Зайцева, рыдая, металась между дверью и тёмным коридором за спиной. Каверин закрыл лицо руками, его тело сотрясали спазмы.

– Мы не можем их оставить! – крикнула Арсеньева, вырывая руку.

– Мы уже оставили! – парировала Вольская. Её голос был холоден, как космос за бортом. – Теперь наш выбор – спасти тех, кого еще можно. Нас.

С последним словом она развернулась и сделала первый шаг в темноту, прочь от двери, от стука, от призраков товарищей.

Арсеньева на мгновение застыла, разрываемая между долгом и инстинктом выживания. Зайцева и Каверин смотрели на неё, ища решения, лидера.

ГЛАВА 3. ЧУЖАЯ ШКУРА

Пространство по ту сторону двери было не просто тёмным. Оно было иным.

Воздух висел тяжёлым, неподвижным одеялом, насыщенный запахом остывшего металла, горелой изоляции и чем-то ещё – сладковатым и тошнотворным, словно разложившаяся органика, которой не должно было быть на стерильном корабле. Свет их фонарей, обычно яркий и уверенный, здесь будто поглощался, не достигая дальних стен. Он выхватывал лишь островки реальности: оборванные провода, свисавшие с потолка  лианы, разбросанные по полу обломки панелей, странные, маслянистые разводы на стенах, которые отливали радужным цветом в луче света.

– Ничего не вижу, – сипло проговорил Брусков, вскинув пробоотборник. Его фонарь выхватил из тьмы длинный пустой коридор, уходящий вглубь корабля. – Тот, кого ты видел, испарился.

– Я ничего не «видел», – поправил его Жаров, не отрывая взгляда от сканера в своей руке. Дисплей прибора заливал его лицо мертвенным синим светом. – Я констатировал оптическую аномалию. А теперь замолчи. Слушай.

Они замерли. Из темноты доносился тот самый гул, но здесь он был громче, и сквозь него проступали те самые шёпоты. Неразборчивые, но настойчивые.

– Энергетический фон закаливает, – сквозь зубы процедил Жаров. – И это не от систем корабля. Это что-то… внешнее. Но внутри нас.

Воронов, не говоря ни слова, сделал шаг вперёд. Его ботинок громко хрустнул о что-то на полу. Он опустил фонарь. Это были осколки стекла и пластмассы от разбитого терминала. И рядом – длинный, тёмный след, словно что-то волокли по полу.

– Капитан, – тихо позвал Брусков. Он стоял у стены и светил на неё фонарём. – Посмотрите.

На серой металлической поверхности, на уровне груди, была огромная вмятина. Не от взрыва. Она была похожа на отпечаток. Человеческой руки. Но втрое больше. И пальцы заканчивались глубокими царапинами, будто их когти впились в сталь.

– Что, черт возьми, могло сделать такое? – прошептал геолог, с опалой озираясь по сторонам.

– Нечто, что не должно находиться на борту, – ответил Жаров. Он подошёл к стене и провёл рукой по вмятине. – Металл не просто продавлен. Он… изменен. Структура нарушена на молекулярном уровне. Как будто его не сжали, а разобрали и снова собрали, но неправильно.

В этот момент гул резко усилился, превратившись в оглушительный рёв. Свет фонарей погас, погрузив все в абсолютную, непроглядную тьму. На несколько секунд они ослепли, и только вибрация, исходившая от самого корабля, говорила им, что мир ещё существует.

– Назад! К двери! – скомандовал Воронов, но его голос потонул в грохоте.

Когда свет фонарей вернулся, они увидели, что коридор изменился.

Теперь он был не пустым.

В двадцати метрах от них, в самом центре прохода, стояла фигура. Высокая, худая, в обгоревшем и разорванном комбинезоне службы безопасности. Сергей Орлов. Он стоял к ним спиной, неестественно прямо, его голова была слегка наклонена.

– Орлов? – крикнул Брусков. – Это ты, черт возьми?

Фигура не шелохнулась.

– Он не дышит, – сказал Жаров. Его голос был странно плоским. – И не… пульсирует. Я не чувствую его теплового сигнала. Это кукла.

– Орлов! Приказ – повернись! – срывающимся на октаву голосом скомандовал Воронов.

Медленно, с сухим скрипом, будто кости терлись о металл, фигура начала поворачиваться.

Они увидели лицо. Вернее, то, что от него осталось. Кожа была мертвенно-бледной, почти прозрачной, обтягивающей череп. Глазные впадины были пусты. Но самое ужасное – это рот. Он был открыт в беззвучном крике, и из него, словно щупальца, свисали и шевелились тонкие, чёрные, похожие на провода нити.

– Матерь Божья… – выдохнул Брусков и вскинул пробоотборник.

– Не стреляй! – рявкнул Жаров. – Ты не знаешь, что это!

Но было поздно. Ослепительная лазерная вспышка пронзила полумрак и ударила прямо в грудь фигуры.

Эффект был не таким, как они ожидали. Не крика, не падения. Тело Орлова будто растворилось, распалось на миллионы чёрных, летающих частиц, словно рой сажи. Этот рой с оглушительным жужжанием ринулся к ним по коридору.

– Назад! – закричал Воронов.

Они бросились к щели в двери, но рой был быстрее. Он настиг Брускова. Геолог вскрикнул, когда чёрная пелена окутала его. Он упал на колени, захлёбываясь, пытаясь смахнуть с себя тысячи несуществующих насекомых.

– Это иллюзия! Держись, Брусков! – крикнул Жаров, хватая его за руку.

Но Воронов видел другое. Он видел, как лицо Брускова исказилось маской нечеловеческого ужаса, как его глаза закатились, а изо рта вырвался пузырь пены. Это была не просто паника. Это было что-то, что выжигало его разум изнутри.

Внезапно рой отступил, сгустившись в конце коридора снова в фигуру Орлова. Брусков лежал на полу, бездвижный, его глаза были открыты и пусты.

– Он… – начал Воронов.

– Он в сознании, – перебил Жаров, наклоняясь над геологом с портативным сканером. – Мозговая активность зашкалена. Но это не его активность. Это… эхо. Как будто в его голову влили чужой кошмар. Он в коме. Вегетативное состояние.

В этот момент из-за двери донёсся стук. Настойчивый. Ритмичный.

Стук. Стук. Пауза.

Стук. Стук. Пауза.

S.O.S.

Жаров и Воронов переглянулись. Это стучали свои. Те, кто остался в относительной безопасности. Они просили сигнал. Они хотели знать, что здесь все в порядке.

Воронов посмотрел на распростертое тело Брускова, на пустой коридор, где снова появилась та самая фигура, на искажённое лицо Жарова. Он поднял сжатый кулак, чтобы отстучать в ответ. Чтобы сказать им «живы».

Но Жаров резко схватил его за запястье.

– Нет, – его голос был беззвучным шёпотом, но в нем была сталь. – Не отвечай. Если мы сейчас отстучим, они попытаются пролезть сюда. Чтобы помочь. И окажутся тут. С ним. – Он кивнул на Брускова. – Ты хочешь этого? Ты хочешь, чтобы доктор и эта девочка-техник прошли через это?

Воронов замер, его кулак так и остался занесённым над стальной дверью. С одной стороны – долг, приказ, желание дать надежду. С другой – холодная, безжалостная прагматика, которая, возможно, была единственным, что могло спасти хоть кого-то.

Он медленно опустил руку.

Молчание было его ответом. Самым тяжёлым приказом в его жизни.

Они были в ловушке. С мертвецом, безумцем и призраком. И их единственный шанс – пройти вперёд, глубже в глотку кошмара.

ГЛАВА 4. ЦЕНА МОЛЧАНИЯ

Стук затих. Последний отзвук «S.O.S.» растворился в гудящей тишине, и на смену ему пришло Ничто. Абсолютное, оглушительное молчание.

Они ждали. Секунду. Две. Десять.

Ответа не было.

– Почему они не стучат? – голос Ани Зайцевой был тонким, как лезвие, готовое сломаться. Она вцепилась в рукав комбинезона доктора Арсеньевой. – Они же слышали! Они должны были ответить!

– Может, не услышали, – попытался найти логику Каверин, но его собственный голос дрожал, выдавая ложь. – Шум, помехи…

– Они услышали, – холодно оборвала его Елена Вольская. Она не сводила глаз с щели в двери, стоя в нескольких шагах от группы. Ее поза была отстраненной, будто она наблюдала за экспериментом. – Они услышали и сознательно не ответили. Есть только две причины для такого молчания: они мертвы… или то, что с ними случилось, сделало ответ слишком опасным.

– Нет! – Аня рванулась к двери, ударяя кулаками по холодному металлу. – Марк! Алексей! Отзовитесь! Черт возьми, ОТЗОВИТЕСЬ!

Её крик был полон отчаяния и ярости. В ответ – лишь мёртвая тишина из-за двери и нарастающий, похожий на смех шёпот в окружающей их темноте.

«…одиночество… боль…»

– Заткнись! – закричала Аня, оборачиваясь к пустоте коридора. Слезы текли по её лицу, оставляя блестящие дорожки на грязных щеках. – Я не хочу тебя слышать!

Доктор Арсеньева схватила ее за плечи, пытаясь удержать.

–Аня, успокойся! Дыши. Глубоко.

– Дыши? – девушка истерично рассмеялась. – Мы тут все сходим с ума, а ты говоришь «дыши»! Они там! Они могут быть ранены! Им нужна помощь! – Она вырвалась и снова бросилась к двери, начал яростно, с силой, которой никто от неё не ожидал, дёргать за края перекошенной створки. – Я не оставлю их! Не оставлю!

– Аня, остановись! – приказала Арсеньева. – Ты не сдвинешь ее. Только поранишься.

– А что мы будем делать? Стоять тут и ждать, пока эти… эти голоса не съедят наш разум? – Аня обернулась, её лицо исказила гримаса боли и гнева. – Вы все трусы!

– Мы – реалисты, – парировала Вольская. Её спокойствие было невыносимым. – Они сделали свой выбор, заплатив за него. Теперь наш черёд. Каждая секунда здесь приближает нас к той же участи.

Она посмотрела на доктора, и в её взгляде был не просто призыв, а констатация факта.

–Лидия. Ты врач. Скажи мне, каков прогноз для пациента, который остаётся в источнике заражения, надеясь, что все само рассосётся?

Арсеньева сжала кулаки. Аптечный чемоданчик в её руке вдруг показался смехотворно лёгким и бесполезным. Она смотрела на истеричную Аню, на бледного, почти кататонического Каверина, на холодную, как лёд, Вольскую. И на дверь, за которой была либо смерть, либо нечто худшее.

Она была капитаном этой разбитой группы. И капитан должен принимать решения, даже невыносимые.

– Аня, – сказала она, и её голос внезапно обрёл сталь. – Отойди от двери. Сейчас же.

– Нет!

– Это приказ! – голос Арсеньевой прозвучал с такой силой, что даже Вольская подняла бровь. – Мы уходим. Следуем за Еленой. К шлюпкам.

Аня застыла, глядя на неё с немым предательством. Потом медленно отступила от двери, её плечи сгорбились.

– Хорошо, – прошептала она. – Хорошо. Но если они умрут там… это на вашей совести.

– Моя совесть уже давно перегружена, – тихо ответила Арсеньева, поворачиваясь к темноте, в которую уже скрылась Вольская.

Каверин, не говоря ни слова, поплёлся за ними, как марионетка. Аня, всхлипывая, сделала последний взгляд в сторону роковой двери и последовала за остальными.

Они шли, оставляя за спиной не просто завал. Они оставляли надежду. И с каждым шагом вглубь гудящей, шепчущей темноты корабля, их собственная тень предательства неотступно следовала за ними, подпитывая тех, кто питался их страхом.

ГЛАВА 5. ГНЕЗДО ИЗ ПРОВОДОВ

Тяжёлое, безжизненное тело Геннадия Брускова было не просто грузом. Оно было саваном, в который завернули их последние надежды на простое, физическое противостояние. Каждый шаг по аномальному коридору давался с адским усилием. Мускулы Воронова горели огнём, а в ушах, поверх постоянного гула, стоял собственный оборванный, учащённый ритм сердца. Но хуже всего были глаза геолога. Широко открытые, остекленевшие, они не отражали свет их фонарей, а, казалось, поглощали его, превращая в нечто иное, ужасающее. В них читалась не смерть, а застывший навеки ужас, словно Брусков в последний миг увидел всю бездну их положения.

– Дальше… так не получится, – хрипло, выдыхая слова, проговорил Жаров, останавливаясь и вытирая пот со лба тыльной стороной руки. Он и Воронов несли Брускова, используя его же комбинезон как импровичные носилки, но мёртвая тяжесть выматывала куда сильнее, чем живой вес. – Мы или его бросим, капитан, или сами здесь сдохнем от истощения. Это не прагматизм. Это констатация факта.

– Мы… не бросаем… своих, – сквозь стиснутые зубы, на каждом шагу, процедил Воронов. Его мир сузился до жжения в спине и воли, которая должна была быть крепче стали.

– Он уже не «свой»! – Жаров резко, почти с отвращением, опустил свой конец носилок на пол. Тело Брускова мягко и жутко отскочило, голова безвольно ударилась о металл. – Он – предупреждение, которое таскают с собой два слепых идиота! Биологический маяк, который, я почти уверен, кричит нашему положению: «Мы здесь! Приходи и забери остальных!» Посмотри на него!

Воронов хотел возразить, приказать, закричать, но его взгляд, оторвавшись от лица Жарова, упал на стену рядом. Они стояли у развилки. Их путь преграждал выбор, оба варианта которого выглядели одинаково гибельными.

Левый коридор, который по памяти Воронова вёл к системам жизнеобеспечения, был безнадёжно завален обломками потолочных панелей и оборванными кабелями. Но это был не обычный завал. Все это было затянуто странной, похожей на жирную паутину субстанцией, которая мерцала слабым, неровным фиолетовым светом. Она пульсировала, словно дышала, и в такт этому пульсу по ней пробегали тёмные прожилки.

Правый коридор, ведущий, согласно схеме, к астрономическому посту, напротив, казался чистым. Слишком чистым. Слишком неестественным. Металл стен здесь был не просто гладким, а будто отполированным до зеркального блеска. В их потрепанных, залитых потом лицах, отражавшихся в стенах, было что-то чужое, искажённое страхом и усталостью. Коридор манил своим обещанием порядка, но это был порядок склепа, порядок гробницы.

– Правый, – скомандовал Воронов, с трудом отводя взгляд от своего испуганного отражения. – Быстрее доберемся до поста. Там есть внешние камеры, навигационные терминалы. Сможем… оценить обстановку. Узнать, где мы.

– Оценить обстановку? – Жаров горько, беззвучно усмехнулся, но, кряхтя, снова поднял свой конец носилок. – Мы в желудке у червя, который галлюцинирует, капитан. Какую обстановку мы можем оценить? То, что он нам покажет?

Они двинулись по зеркальному коридору. Их шаги, обычно отдававшиеся металлическим эхом, здесь были приглушёнными, словно пол был покрыт мягким ковром, хотя под ногами была все та же холодная сталь. Воздух был неподвижен и странно густ, им было тяжело дышать, как в парной.

Через несколько метров они наткнулись на первое доказательство того, что Жаров был не так уж далёк от истины. Их путь преграждала дверь в астрономический пост. Но это была уже не дверь.

Она была… переработана. Перепрошита реальностью.

Металлическая рама была оплавлена и вытянута в причудливые, органические формы, напоминавшие то ли застывшие струи лавы, то ли скелет неведомого существа. Вместо смотрового иллюминатора, который должен был открывать вид на звезды, зияла непроглядная чернота. Это была не космическая тьма, а нечто плотное, глубокое, вязкое, словно вход в подводную пещеру.

А самое жуткое были стены вокруг. Они не были гладкими. Их поверхность теперь составлял сложный, переплетённый узор из обнажённых проводов, оптических волокон и трубок гидравлики. Но эти системы не были повреждены или разорваны. Они были… выращены. Словно лианы в тропическом лесу или кораллы на дне океана, они сплетались в сложные, неестественные узоры, образуя гнезда, ниши и полости. В некоторых из этих полостей пульсировал тот самый фиолетовый свет, и когда они приближались, им казалось, что оттуда доносится сдавленный, множественный шёпот – не один голос, а хор, спрессованный в единый жуткий поток.

– Что… что это? – прошептал Воронов, наконец отпуская носилки. Он почувствовал, как подкашиваются ноги, но заставил себя поднести фонарь к самой стене. При близком рассмотрении стало ещё страшнее: тонкие проводки на её поверхности шевельнулись, будто черви, уползая от яркого луча. Это не было метафорой. Они физически двигались.

– Интеграция, – без тени насмешки, с холодным, научным любопытством ответил Жаров. Его глаза бегали по узору, анализируя, запоминая. – Я ошибался, думая, что они ломают корабль. Нет. Они… ассимилируют его. Перестраивают под свою биоэнергетическую среду. Это уже не наша technology. Это их экосистема. Их архитектура.

Он сделал осторожный шаг к одной из ниш, где пульсировал особенно яркий, почти малиновый свет. Внутри, в сплетении волокон, как жемчужина в раковине, лежал человеческий череп. Не просто кость – он был оплетён теми же живыми проводами, словно они прорастали сквозь глазницы, входили в теменную кость, становясь частью его структуры, интегральным чипом в этом новом, ужасном компьютере.

– Боже правый… – Воронов отшатнулся, ударившись спиной о противоположную, такую же живую стену. Он почувствовал, как по спине пробежали мурашки.

– Нет, – Жаров покачал головой, его лицо озарилось мрачным, почти религиозным пониманием. – Не Бог. Сверхтехнология. Или то, что мы за неё принимаем. Они не уничтожают. Они потребляют. Используют нас. Нашу биологию, нашу технику… как строительный материал. Как ресурс.

Внезапно из глубины «гнезда», прямо из центра сплетения проводов, раздался мягкий щелчок. Часть «стены» бесшумно выдвинулась вперёд, обнажив скрытую панель. Это был аварийный терминал, один из тех, что были разбросаны по кораблю для чрезвычайных ситуаций. Его экран был цел, и на нем, ярко-зелеными буквами, горела одна-единственная надпись:

«ЖУРНАЛ КАПИТАНА. ДОСТУП РАЗРЕШЁН. ПРОТОКОЛ "ФЕНИКС" АКТИВИРОВАН.»

Воронов застыл, почувствовав, как кровь стынет в жилах. «Протокол "Феникс"». То самое название, которое он видел мельком в данных после пробуждения. Тайна, которая могла стоить ему авторитета, последняя надежда или смертный приговор. И сейчас она сама являлась ему, словно приглашая на танец.

Жаров медленно перевел взгляд с терминала на Воронова. Он видел его напряжение, его страх.

–Ну, капитан? – в его голосе снова зазвучал знакомый сарказм, но на сей раз приглушённый ледяным любопытством. – Похоже, корабль сам предлагает вам доложить обстановку. Или это они предлагают. Интересно, что они считают нужным нам показать.

Воронов медленно, будто против собственной воли, подошёл к терминалу. Его палец повис над сенсорным экраном. Это могла быть ловушка. Прямой путь к тому же безумию, что поглотило Брускова. Но это также мог быть единственный шанс узнать правду. Ту самую правду, ради которой он, как капитан, был обязан нести свой крест.

Он нажал.

Экран ожил, заливая его бледное, осунувшееся лицо мертвенным синим светом. На нем не было сложных интерфейсов, меню или опций. Только текст. Личный, зашифрованный журнал капитана Элизы Рейнхардт, той самой женщины, которая должна была вести «Прометей» к новой звезде, чья криокапсула, если верить данным, все ещё была цела в основном отсеке.

И первая же строка, холодная и безжалостная, вогнала в их кровь острый, как бритва, лёд.

«ЗАПИСЬ 001. Стартовая дата. Сегодня я узнала, что мы не колонисты. Мы – козлы отпущения. Мы – приманка, которую бросили в пасть голодному зверю, чтобы отвлечь его, пока Земля готовит ловушку. Наш полет – это не миссия спасения. Это акт отчаяния. И мы все в этой банке – расходный материал.»

ГЛАВА 6. ПРОТОКОЛ "ФЕНИКС"

Слова висели в воздухе, жгучие и неоспоримые, как клеймо. «Козлы отпущения. Приманка. Расходный материал.» Воронов замер, вцепившись пальцами в край терминала, словно боялся, что его оторвёт от этого откровения неведомой силой. Его мир, и без того треснувший, теперь рассыпался в прах. Все, во что он верил – долг, миссия, спасение человечества – оказалось грандиозной, циничной ложью.

Жаров стоял рядом, его обычная насмешливость испарилась, уступив место мрачной, сосредоточенной ярости. Он смотрел на экран, не мигая, словно пытался силой воли вытянуть оттуда продолжение.

– Листай, – тихо, но властно приказал он.

Палец Воронова дрогнул и нажал на кнопку прокрутки. Текст пополз вниз.

«ЗАПИСЬ 005. Мне вручили "Чёрный ящик" – запечатанный модуль с истинными координатами и протоколом активации. Инструкции просты: в случае пробуждения аварийного экипажа и подтверждения контакта с Целью, направить корабль в гравитационную аномалию в секторе "Аид". Система "Тисифона". Название говорит само за себя. Мы – кинжал, который должен вонзиться в сердце чудовища, даже если рукоятка сломается в нашей руке.»

– Вонзиться… – прошептал Воронов. – Значит, это не просто жертва. Это… диверсия.

– Самоубийственная, – поправил Жаров. – Продолжай.

«ЗАПИСЬ 021. Сегодня провёл сеанс связи с Землёй. Последний. Они знали. Они знали с самого начала. "Протокол 'Феникс' – это не возрождение, капитан Рейнхардт. Это очищение огнём. Вы – факел, который осветит нам путь к победе". Я спросила, что будет с колонистами, с двумя тысячами спящих душ. Ответ: "Их жертва будет ознаменована в веках". Я чуть не разбила терминал.»

– Две тысячи… – голос Воронова сорвался. В его ушах зазвенело. Его жена. Дочь. Они были среди этих двух тысяч. Их тоже… ознаменовают в веках? Как строку в учебнике истории? Холодная ярость, острая и безжалостная, начала вытеснять отчаяние.

«ЗАПИСЬ 045. Они не просто хотят, чтобы мы отвлекли "Эйдолонов". Они хотят, чтобы мы заманили их в ловушку. Корабль оснащён квантовым эхом-излучателем. Когда мы достигнем ядра их роя в системе "Тисифона", он активируется и создаст резонансный сигнал. По этому сигналу флот Земли нанесёт удар. Они уничтожат всю систему. Вместе с нами. "Феникс" – это не возрождение. Это погребальный костёр.»

Жаров резко выдохнул, словно получил удар в грудь.

–Так вот оно что, – его голос был хриплым. – Мы не просто приманка. Мы – наводящий маяк. Нас подставили под удар собственного флота. – Он с силой пнул ближайшую панель, и та жалобно звякнула. – Гениально! Цинично и гениально! Использовать корабль-ковчег как троянского коня! Они знали, что "Эйдолоны" потянутся к такому количеству живых разумов!

Воронов молчал. Ярость кипела в нем, но ум, закалённый годами службы, уже анализировал, искал выход. Его глаза бегали по строчкам, выискивая слабину.

«ЗАПИСЬ 078. Есть аварийный протокол. "Сигнал отбоя". Если экипаж сочтёт миссию проваленной или цену неприемлемой, можно деактивировать маяк. Но это… это равносильно предательству. Это спасёт нас, но оставит "Эйдолонов" живыми. И они пойдут к Земле. Я не знаю, что страшнее – смерть от их рук или клеймо предателя человечества.»

– Сигнал отбоя… – как эхо, повторил Воронов.

– Найди его, – Жаров схватил его за плечо. Его пальцы впились в ткань комбинезона. – Капитан, это наш выход! Мы деактивируем этот чертов маяк! Мы не обязаны умирать за циников, которые подсунули нам эту миссию!

– А Земля? – Воронов посмотрел на него. В его глазах бушевала война. – Ты слышал? Они пойдут к Земле. Миллиарды людей…

– Миллиарды людей, которые нас сюда послали, зная, что мы сгорим! – взревел Жаров. – Они сделали свой выбор! Почему мы не можем сделать наш? Спасти тех, кого еще можно? Себя? Твою семью, черт возьми!

В этот момент терминал завибрировал. Текст на экране поплыл, исказился, а затем погас. На его месте возникло одно-единственное, написанное от руки, слово. Оно было выведено не цифровым шрифтом, а словно чьей-то дрожащей рукой, и с каждой секундой становилось все ярче, кроваво-красным:

ПРЕДАТЕЛИ

Из глубин «гнезда» позади них донёсся звук. Не шепот. А тихий, влажный, всхлипывающий смех. Тот самый, что они слышали у двери.

Они обернулись.

Фигура в обгоревшем комбинезоне, которую они приняли за Сергея Орлова, снова стояла в конце зеркального коридора. Но теперь она смотрела на них. Её лицо было размытым, лишённым черт, но они чувствовали на себе тяжесть этого взгляда. А из её распахнутого рта свисали и шевелились те самые чёрные, проволочные щупальца.

А позади неё, из темноты, начинали проявляться другие тени. Ещё фигуры. Десять. Двадцать. Они стояли неподвижно, безликая стена из тех, кто, возможно, когда-то был экипажем «Прометея». Ассимилированные. Поглощённые.

– Они… они знают, – прошептал Воронов. – Они читают наши мысли. Они знают, что мы узнали.

– Значит, торговаться не будем, – Жаров отступил на шаг, его спина упёрлась в терминал. – Капитан, решение за тобой. Умрём героями за тех, кто нас предал, или станем изгоями, но попробуем выжить. Выбирай. Сейчас.

Стена призраков сделала шаг вперед. Их безликие лица были обращены к двум живым людям, застывшим перед экраном, на котором пылало слово «ПРЕДАТЕЛИ».

Воронов посмотрел на тело Брускова, на искажённое ужасом лицо Жарова, на кровавую надпись на экране. Он представил лицо своей дочери. Потом – лицо неизвестного ребёнка на Земле, который мог погибнуть из-за его решения.