скачать книгу бесплатно
– Да, – говорит Гена Плаксин.
– Раз хочешь, – значит увидишь.
Потом подходит к Давиду Гуревич и повторяет вопрос. Давид тоже хочет увидеть фокус. Фокус захотели увидеть и Нехамкин Аба, и Ефим Фрумин, и Яша Дубровенский.
– Внимание, внимание, – объявляет Самуил, – смотрите внимательно! Фокус начинается!
Мы все ждем какие-то необыкновенные фокусы, какие показывают в театре приезжие иллюзионисты. А Самуил подзывает Гену Плаксина и говорит:
– Ты ничего у меня не взял?
– Ничего, – говорит Гена.
– Только говори честно, – говорит, улыбаясь, Самуил, – не бойся, я тебя и пальцем не трону.
– Ничего я не брал, – подтверждает Гена.
– А что у тебя лежит в нижнем кармане пиджака?
Гена опускает руку в свой карман и неожиданно для себя вытаскивает оттуда черный эбонитовый шарик.
– Это твой шарик? – спрашивает, улыбаясь, Самуил.
– Нет, – смущенно отвечает Гена.
– Значит – мой, а ты говорил, что ничего не брал у меня, нехорошо, нехорошо прятать чужие вещи в свой карман.
То же самое произошло с теми мальчиками, к которым он подходил. У них у всех в карманах оказывался какой-нибудь предмет. Ребята, не «пострадавшие» от фокуса, в восторге. Здорово получается у веселого Самуила!
В другой раз Самуил вошел в наш класс во время большой перемены и похвалился новеньким блестящим перочинным ножиком. Показать – показал, а руками потрогать его никому не дал.
– А теперь смотрите, – обращается он ко всем, – сейчас я этим ножиком проткну себе щеку.
Мы все заулыбались, уверенные в том, что уж этого он никак не сделает. А он изобразил строго-отрешенное лицо и воткнул острие ножа в щеку, и лезвие действительно стало постепенно, очень медленно входить в щеку. Мы от удивления рты раскрыли. Когда же лезвие ножика полностью вошло в щеку, он так же медленно стал его вытаскивать. Все выглядело естественно и правдиво, и никто не подумал усомниться. Вынув лезвие из щеки, Самуил с улыбкой показал нам, что щека осталась невредима, и ушел, оставив нас в недоумении.
– Обман зрения, обман зрения, – веско констатировал Ефим Фрумин.
Но никто не мог объяснить, почему происходит этот обман зрения. Даже не было никаких предположений. Только на следующий день Самуил пришел и показал, в чем секрет его фокуса. Оказалось, что ножик был с секретом. Он выдвигался из ручки при помощи кнопки и специального паза в ручке. И сразу все стало ясно и понятно. Ефим Фрумин действительно оказался прав, когда сказал, что этот фокус построен на обмане зрения. Мы думали, что лезвие ножа входит в щеку, а оно входило в ручку ножика. Да, Самуил Гинзбург родился, чтобы приносить людям радость.
Один из старшеклассников с момента моего появления в этой школе проявлял ко мне что-то похожее на отеческое внимание. Первая наша встреча меня очень удивила, и я чуть не рассердился на него, приняв его фамильярность за очередной розыгрыш. Я бежал по коридору школы, когда неожиданно передо мной появился высокий, широкоплечий, здоровый парень с черным густым чубом. Черты лица у него были крупные, подбородок широкий, раздвоенный, брови густые. Он развел свои большие руки, и я не успел увернуться от них. Схватив меня под мышки, он поднял и подбросил меня над своей кудлатой головой, а затем аккуратно поставил на пол. Я был до глубины души оскорблен в своем мужском самолюбии. Ведь я его совсем не знаю, а он подбрасывает меня, как маленького ребенка. Хорошо еще, что поблизости никого не было из моего класса. Наверно, он почувствовал мое недовольство и поэтому, ставя меня на пол, сказал миролюбиво:
– Не сердись, Левочка, – и погладил мои кудри своей широкой ладонью.
И злость моя сразу пропала. Он ушел, а я остался в недоумении. "Откуда, – думал я, – он знает, как меня зовут? Ведь я его совсем не знаю".
Через несколько дней, когда я, Миша и Арон стояли в коридоре школы и о чем-то разговаривали, мимо нас проходил этот же парень и поздоровался со мной:
– Добрый день, Левочка, как твои дела?
И, не дожидаясь ответа, прошел мимо. Теперь я его лучше рассмотрел: красивый, крепкий, лицо мужественное, спокойное. Такого никто не посмеет обидеть. Будучи сам маленьким и слабым, я всегда завидовал всем сильным. "Везет же людям, – думал я, имея в виду Мишу Нафтолина, его брата Иосифа, Самуила Гинзбурга, Бориса Славина, – растут рослые, здоровые, ходят по жизни без малейшего страха, уверенно и смело". Ну, как тут им не позавидовать! Вот и этот новый знакомый такой же. Когда он достаточно отошел от нас и не мог меня слышать, я спросил у Миши:
– Ты не знаешь этого парня?
– Знаю.
– Кто он? А то он здоровается со мной, а я его совсем не знаю.
– Исаак Борухович, – ответил Миша и вдруг шепотом добавил, – вот его сестра идет.
К нам приближалась удивительно похожая на Исаака Боруховича девушка с круглым лицом, густыми черными бровями и двумя толстыми косами на груди. Такая же высокая, широкоплечая, похожая на крепкого парня. Когда она прошла, Миша продолжил:
– Они – двойняшки. Отец их – раввин с длинной черной бородой. Живут они позади сада, который находится напротив учительского института, по улице Володарского. Я их знаю потому, что они учатся в седьмом классе вместе с моим братом Иосифом. Наверно, брат и рассказал Исааку про тебя.
Теперь мне стало ясно, почему он знает меня.
– Говорят, что он пишет стихи, – продолжает Миша рассказывать, – даже поэт Самуил Галкин его похвалил.
Эта новость меня особенно заинтересовала. Ведь стихи писал и мой брат. Я тоже пытался ему подражать, но у меня пока ничего не получалось. А теперь мне не у кого было учиться, так как брат после окончания техникума работал зоотехником в Минской области. А без брата у меня и интерес к стихам пропал. Недавно, после прочтения повести Александра Фадеева «Разгром», я тоже решил написать повесть про партизан. Мне казалось, что это очень просто. Только из этой затеи у меня ничего не вышло. Много времени уходило на придумывание новых фамилий для героев, вроде как Лодкин, Веслов или Мостов. Сходу написал несколько страниц, а слушать их никто не хотел. Ни мама, ни сестры. Один только сосед, сапожник Драпкин, прослушал начало моей повести. Но то, что мои родные не принимают всерьез мои сочинения, сильно охладило мое стремление к написанию повести, и я так и не закончил свою повесть.
Теперь вы сами можете понять, почему меня так заинтересовал Исаак Борухович. Встречи с ним были не только приятны для меня, но и желательны. Хотелось с ним подружиться, но я был настолько застенчив, что это желание так и осталось только желанием. Я только гордился тем, что он со мной приветливо здоровается.
Где-то в середине тридцатых годов детскому дому, который находится по соседству с нашей улицей, дали новое здание, а здесь, в бывшем особняке богача Михеева, организовали пионерский клуб. Я был рад этому, как никто другой. И нет, наверно, мальчишек, которые бы не радовались, когда у них под боком открывают клуб для детей. Во дворе Дома пионеров установили большую, из толстых бревен, перекладину, а к ней подвесили канаты, прикрепили шесты и наклонную лестницу. Рядом установили турник. Это было как раз то, чего нам не хватало для нашего физического совершенства. И главное – все это было рядом с нашим домом.
Все свободное время теперь мы проводили во дворе Дома пионеров. Жизнь наша стала интересней. Теперь мои друзья Арон Шпиц и Миша Нафтолин приходили ко мне чуть ли не каждый день, и мы вместе шли во двор Дома пионеров и целыми часами тренировались лазить по канату и по шесту, подниматься на лестницу на одних руках. Конечно, поначалу это удавалось только одному Мише. Он легко взбирался на канат и шест, легко перебирая руками, без особых усилий поднимался по лестнице под самую верхнюю перекладину. Подтягиваясь и перебирая руками, мы с Ароном тоже научились достигать верхнюю ступеньку лестницы. И хотя сразу мы научились подниматься только ступенек на пять, мы и этим были довольны. А в остальном мы гордились нашими достижениями и снисходительно смотрели на новеньких, которые с трудом одолевали каждую ступеньку лестницы.
Как только мы научились одолевать эти спортивные снаряды, мы потеряли к ним интерес. Нас ждали новые интересные дела. Но прежде, чем о них рассказать, я бы хотел остановиться на одном досадном случае, который оставил след в моей памяти.
Как я уже писал, мы с Ароном Шпицем стали неразлучными друзьями и поэтому не оставляли друг друга, как говорится, ни на минуту. Дорога у нас была одна – прямая и до предела изученная. Это улица Либкнехта, начиная от Первомайской и до Луначарской. Однажды, шагая с Ароном по нашей улице, Арон увидел на углу, образованному с улицей Бобруйской, оторванную доску в заборе дома родственников Миши Нафтолина, которые жили рядом с церковным садом. В саду, наверно, кто-то побывал. Заглянув в дыру, Арон увидел молодой зеленый сад. Но его пленила совсем рядом с забором молодая груша с крупными плодами. Он разволновался и стал заметней заикаться:
– Посмотри ка-кие груши там? – сказал он мне, предлагая заглянуть в дыру. Я посмотрел и действительно убедился, что груши большие и очень аппетитные. Они были спелые, и красный румянец на щеках груш кричал нам об этом.
– По-полезем, – просит меня Арон.
– Нет, – отвечаю я ему, – к ним не полезу, они хорошие наши знакомые. Моя сестра Соня дружит с Фридой и Ривой. У них взрослые братья Моисей и Руве. Если поймают – накостыляют. Да еще стыда не оберешься. Но Арон неожиданно настаивает на своем. Уж очень ему груши приглянулись. Не может от них глаз оторвать.
– Не могу я сюда лезть, – сопротивляюсь я, – они ведь родственники Мише Нафтолину, – даю я ему еще один веский довод. А Арон стоит на своем:
– Ни-кто не у-у-видит, Дом-то вон как да-да-да-ле-ко.
Ему-то хорошо рассуждать, он их не знает, и они его не знают. А меня они сразу заметят и пожалуются маме.
– Смо-о-три какая вы-со-кая трава, – Арон все больше волнуется, недовольный моим отказом, – ни-ни-кто нас не-не-не заметит.
И я решил поддержать его. Груши висели совсем рядом – рукой подать. Надо и нас понять: ни у Арона, ни у меня не было фруктового сада. И денег на покупку таких груш тоже не было. Соблазн был слишком велик. Мы пошире отодвинули доску, которая держалась на верхнем гвозде, и, согнувшись, полезли в сад. До груши было три шага. Мы торопливо стали срывать груши и бросать их за пазуху. Вдруг я увидел, как из дома бросился в сад старший сын Нафтолиных Исаак, работавший парикмахером и, наверно, гостивший у них.
– Бежим, Арон! – громким шепотом сказал я и бросился к лазу – Арон за мной.
Очутившись на улице, я не знал, куда бежать. Наш дом близко, но бежать к нам я не решился. Я еще не забыл, как мама наказывала брата за то, что он посмел сорвать грушу у Клетецких. Тогда бабушка Анель пришла к нам и пожаловалась на брата. Мама очень рассердилась, схватила Лазаря за руку, потащила во двор, положила его животом на землю, вытащила палку из метлы и била его этой палкой по мягкому месту. Я тогда был совсем маленьким, но хорошо помню, как брат терпел, а я стоял рядом и горько плакал. И все это из-за груши, которая висела на стороне двора Драпкиных, а брат, проходя к Днепру, мимоходом сорвал ее. Никогда больше я не видел маму такой рассерженной…
Эта давняя картина промелькнула в моем мозгу за считанные доли секунды. И я побежал по улице Либкнехта к далекому дому Арона. Я надеялся, что этот Исаак меня не узнает, и если мы убежим, в чем я не сомневался, то дома никто не узнает о моем проступке. Мы бежали по улице, а Исаак догонял нас по церковному саду. Когда мы пересекли Северо-Донецкую улицу, Исаак только перелазал через церковный забор. Когда мы выбежали на перекресток с Базарной улицей, Исаака сзади не оказалось.
Арон задыхался и бежать больше не мог. У него было слабое здоровье. Он болел малярией и во время приступов она отнимала у него все силы. Он всегда чувствовал, когда подходит приступ, и спешил домой. Бывало, сидит на уроке и вдруг встает и идет из класса. Это значило, что скоро будет приступ, и он спешит домой под двойное одеяло. Учителя знали об этом и никогда его не ругали за самовольный уход с урока. И сейчас он задыхался от каких-то двухсот метров бега. Мы подошли к церковной ограде деревянной церкви и высыпали все груши в траву. На углу церковного забора был колодец с воротом. Арон сел позади колодца, чтобы отдышаться.
В это время я увидел, что Исаак бежит к нам со стороны Циммермановской. Он, оказывается, побежал вокруг квартала, чтобы усыпить наше внимание.
– Бежим! – кричу я Арону, – Исаак сюда бежит!
– Бе-бе-ги о-о-дин, я тут ос-станусь!
Я подумал, что Исаак погонится за мной и не заметит Арона, и побежал дальше. Отбежав метров пятьдесят, я оглянулся. Исаак за мной не побежал. Он, наверно, тоже утомился. Все-таки парикмахер, бегать ему не приходится. Он стоял на углу и показывал мне кулак. Я сделал несколько шагов к нему, думая, что он погонится за мной, но он повернулся, чтобы уйти, и вдруг заметил ярко-рыжие кудри Арона за колодцем. Исаак осторожно подошел к колодцу и, рывком схватив Арона за воротник рубашки, потащил его на Циммермановскую. Эх, как я жалел, что Арон не согласился пробежать еще немножко. Мы были бы в безопасности. А теперь придется идти следом за ними – не оставлять же Арона одного. Я пошел за Исааком и Ароном и, когда увидел, что Исаак завел Арона в милицию, пошел туда же.
Вход в милицию находился между магазином «Торгсин» и входом в библиотеку. Перед входом в милицию я встретил сестру Соню. Она шла под руку с Ривой Нафтолиной, хозяйкой сада, в который мы залезли.
– Куда ты идешь? – удивилась Соня.
– В милицию, – ответил я бодро.
– Зачем? – Арона туда забрали, – сказал я.
– Иди домой, сумасшедший! – сказала она и пошла с Ривой дальше, наверно, гулять в городской сад или в кино.
Но я, конечно, не послушался ее. "Вместе польстились на эти груши, вместе и отвечать", – подумал я и решительно толкнул дверь в милицию. Маленькая полутемная комната была разделена перегородкой. За ней стоял стол, а за ним стоял милиционер, очевидно, дежурный.
Арон сидел на деревянной скамейке притихший и бледный. Бегать ему, наверно, нельзя было. Исаак Нафтолин стоял у перегородки напротив милиционера и держал в руках пару груш.
– Вот и второй, – сказал он милиционеру, когда я вошел.
– Сам явился, – сказал милиционер, – это хорошо.
Острые предметы, ножи у вас есть? – спросил он.
– Нет, – ответили мы хором.
– Зачем залезли в чужой сад? – спросил он строго.
– Да мы ничего не успели взять, – пролепетал я, опустив глаза.
– Вот посмотрите, товарищ милиционер, – показал груши Исаак, – после них подобрал.
Я хотел сказать, что его груши еще до нас кто-то там бросил, но, вспомнив выброшенные груши у церковной ограды, промолчал.
– Ладно, – сказал милиционер, – сейчас составим протокол.
Он достал бумагу, взял ручку и стал спрашивать у нас наши фамилии, имена, сведения о родителях, о их месте работы. Потом он спросил:
– На рояле играть умеете?
– Нет, – ответили мы, удивляясь такому вопросу.
– Пошли тогда со мной, а вы, товарищ Нафтолин, подождите нас здесь. Мы поднялись на второй этаж по ступенькам и вошли в довольно просторную комнату. Рояля здесь не было, только шкаф да два письменных стола и по стулу около них. На стене висели портреты Сталина и Дзержинского.
– Подойдите к столу, – сказал милиционер, – сейчас поиграем на рояле.
И опять мы удивились, почему он говорит о рояле, когда ничего похожего в комнате нет. Он положил заполненные бланки на стол, достал из шкафа штемпельную подушку, налил и размазал немного туши и подозвал меня на другой край стола.
– Ну-ка, давай левую руку.
Взяв мою руку одной рукой, он второй рукой брал по отдельности каждый мой палец и прижимал его сначала к штемпельной подушке, а затем – к заполненному протоколу. На отпечатках моих пальцев были ясно видны круговые линии. Такую же процедуру он проделал и с Ароном.
– Вот мы и поиграли на рояле, – сказал он с улыбкой, – а теперь пошли вниз.
Внизу он попросил Нафтолина расписаться в какой-то книге. Нафтолин хотел оставить ему груши на столе, но милиционер попросил его забрать груши с собой. Потом он вызвал из соседней комнаты двух милиционеров, и в их сопровождении мы вышли на улицу. Один из них повел Арона в магазин к отцу, а другой повел меня к маме на работу, благо, и магазин, и хлебопекарня находились рядом. Мое появление в пекарне с милиционером вызвало у мамы крайнее удивление:
– Что случилось, Левочка? – спросила мама, глядя на меня с испугом.
– Да вот, в чужой сад залез, – ответил за меня милиционер, – на первый раз мы составили протокол, а если такое повторится, то обязательно оштрафуем.
– Мы с ним дома поговорим, – сказала мама сердито, – а пока простите его.
Она дала милиционеру два больших баранка, и тот, поблагодарив, попрощался и ушел.
– А ты беги домой, – некогда мне сейчас разговаривать с тобой.
И я пошел домой. По дороге домой я почему-то опять вспомнил картину наказания моего брата за сорванную грушу у Клетецких. Неужели мама собирается меня так же наказывать? У Клетецких я тоже рвал груши, особенно, когда маленькие окна у них были закрыты ставнями. И как их было не рвать, ведь дерево стоит по дороге на Днепр! Каждый раз, когда я ходил на дамбу, если во дворе у Клетецких никого не было, я обязательно срывал грушу. Груши были вкусные. Разве утерпишь, чтобы не сорвать хотя бы одну грушу. Они ведь висят не во дворе у Клетецких, а прямо над головой.
Одним словом я тоже ждал какого-нибудь наказания, но мама меня и пальцем не тронула…
В пятом классе я узнал, что уже могу записаться в библиотеку. Для этого надо было только внести залог в сумме трех рублей. Конечно, у мамы денег было мало, но для библиотеки она готова была урезать свой бюджет. Ведь библиотека – вещь в высшей степени полезная. Книга никогда еще никому не мешала. Наоборот, она становится лучшим другом и спутником в жизни человека. Библиотеке к тому времени дали новое помещение на улице Луначарского. Это был небольшой одноэтажный кирпичный дом какого-то купца, удравшего за границу во время революции. В торец к этому дому поставили деревянную пристройку, где был организован читальный зал с отдельным входом.
Заведовал библиотекой Л. И. Кучинский, известный всему Рогачеву как "вечный библиотекарь". Он бессменно работал в городской библиотеке со дня ее основания. Это был мужчина среднего роста с очень приятным лицом, причем, как это ни удивительно, облик его не изменялся в течение десятков лет, как будто он не подлежал течению времени. Много поколений любителей книг прошли через его руки, и никто не мог припомнить, чтобы он когда-нибудь был в плохом настроении. Он всегда приветливо улыбался и ко всем относился внимательно и благожелательно. Больше всего меня удивляло то, что он знал почти всех горожан поименно. Каждого читателя он встречал, как дорогого гостя, восклицая с доброй улыбкой: "О, кто к нам пришел!" Как будто этот приход читателя его прямо облагодетельствовал. Когда я пришел записываться в библиотеку, он, узнав мою фамилию, забросал меня вопросами и крайне удивил меня знанием нашей семьи.
– Как здоровье мамы?
– Где работает Лазарь?
– Не вышла ли замуж Соня?
Я стоял за стойкой ошарашенный его всезнайством. Я в тот момент еще не знал, что он одновременно работал и секретарем в нашей школе и, естественно, знал наизусть всех учеников и их родителей. А ведь до меня в этой школе учились и Соня, и Лазарь.
Когда я дома рассказал маме про Кучинского, она мне сразу ответила:
– Он ведь и в школе, и в библиотеке работает сто лет, как же ему не знать всех.
Первая книга, которая была предложена мне Кучинским, запомнилась мне надолго, можно сказать, на всю жизнь. Это была книга Н. С. Смирнова "Джек Восьмеркин – американец". Конечно, эта книга была не для моего возраста, и запомнилась она мне не потому, что понравилась, нет, я с трудом ее прочитал. Но прочитал только потому, что это была моя первая книга, взятая в городской библиотеке, о чем я уже давно мечтал. Я хорошо помню, что нес ее домой с большой внутренней робостью. Наконец-то я стал законным читателем нашей библиотеки. Хоть и с трудом, но книгу я прочитал за три дня и, не зная о часах работы библиотеки, побежал за новой книгой в десять часов утра. На дверях библиотеки висел замок. Оказалось, что библиотека работает с пяти до одиннадцати часов вечера.
Удивительно, но я почему-то еще не раз прибегал в библиотеку задолго до ее открытия, забывая расписание ее работы. Хорошо, что рядом находился дом, где жил Арон Шпиц. У него я часто проводил время в ожидании открытия библиотеки. Я очень сильно увлекся чтением и чуть ли не каждый день бегал в библиотеку. Почему-то больше одной книги Лазарь Иосифович мне не давал, хотя я, как и все другие читатели, внес необходимый залог. Когда я просил у него еще одну книгу, он неизменно отвечал с приятной улыбкой:
– Ноги у тебя молодые, и лишний раз прибежать в библиотеку – тебе на пользу.
