Столичный доктор. Клятва врача

Но сейчас я вдруг сам решил посетить его. Надо с кем-то поговорить. Слишком уж случившееся выбило меня из колеи. Вроде хожу и делаю то же, что и до этого, а покоя нет, будто камень на душе. И если судьба залетных жуликов меня не тревожила, то молодой пацан, даже жизни не видевший и оступившийся по скудости ума, из головы не выходил.

Церковь маленькая, и на воскресной службе здесь бывает тесновато. Зато сейчас, в будний день, тихо и спокойно. Настоятель возился возле ограды, но, увидев меня, отряхнул руки и пошел навстречу. Мы обозначили получение благословения, и отец Тарасий спросил:

– Что-то случилось? – Священник взял с ограды полотенце, вытер от пота почти безусое и безбородое лицо. Видно, что отращивает батюшка волосы, но получается плохо. Так, редкие, неубедительные пучки.

– За советом, батюшка.

Я помню историю про ослиные уши царя Мидаса и говорящий тростник, поэтому на тайну исповеди надеяться не стал. К тому же мы просто беседовали.

– Давайте присядем… – Священник показал на стоящую в тени лавочку.

А хороший у него тут уголок устроен. Плющом увитая беседка, птички поют…

– У меня был слуга, – начал я, когда мы сели поудобнее. – Возможно, вы видели его, молодой парень, Алексей.

Тарасий кивнул, вроде как вспомнил. Мало ли кто ходит к исповеди? Послушал стандартный рассказ про мелкие грешки, назначил епитимью – и до свидания. Впрочем, меня это не очень волновало.

– Недавно он исчез. Сначала мы думали, что просто убежал. Но потом я узнал, что его убили воры, подговорившие украсть у меня документы.

– Он был наводчиком? – коротко спросил священник, перекрестившись.

– Бог знает. – Я пожал плечами, тоже осенил себя крестом. – Жалко парня.

– Ты дал ему работу, кров, а он тебя предал. Не вина тебя гложет, а обида.

Я задумался. Платил я Алексею немного, но всегда вовремя. Кузьма учил парня, заботился о нем. Да, кров тоже был за мой счет, как и стол.

– Послушай притчу. – Тарасий достал четки, начал их перебирать. – Она не совсем православная, но мне кажется, очень подходит к этому случаю. Как-то раз к одному старому монаху пришел парень. Говорит: «В моей семье всегда есть обида. Живем хорошо, дружно, счастливо, но случится скандал, и все рушится. Я так не могу! Помоги понять, в чем дело?» Хмыкнул старец и молвил: «Принеси завтра кувшин кислого вина, и я покажу тебе, что есть обида». Как договаривались, принес парень кувшин перебродившего вина под утро. Достал монах несколько чашек и молвил. «Обида подобна кислому вину, терпение же подобно чаше. Перельется вино – жди беды. Наполни малую чашу и выпей». Удивился парень, но сделал: скривился, но проглотил кислое вино. «Видишь, чаша опять пуста, и нет обиды. Так поступает любящий человек. Жить с таким приятно и беззаботно. Но много ли вина ты сможешь выпить?» – «Боюсь, даже вторую не выдержу», – грустно ответил парень. «Если ты подливаешь вино обильно, рано или поздно человек отказывается пить. Теперь наполни-ка мне малую чашу». Не успел парень долить вино, как выплеснул мудрец чашу ему в лицо. «Вот, опять пусто. Некоторые люди не проглатывают обиду».

* * *

Я сидел и ждал, когда разыщут Моровского. Что ни говори, а граф стал уверенным номером два в нашей негласной табели о рангах. И в морг он ходил тренироваться гораздо чаще других, и предлагал новшества в количествах, превышающих совместный энтузиазм остальных врачей. Понятно – нацелился на мое кресло, когда я уйду на повышение. А что такое произойдет, он не сомневается.

И пусть. Норов поляк запихнул куда подальше, хирург он хороший, а доводить персонал до мокрых штанов одним фактом своего существования умеет не хуже моего. Потому я сослал его на подстанцию, чтобы больше опыта самостоятельной работы поднабрался. Но палка о двух концах – вот он мне понадобился, и довольно-таки срочно, а найти его не могут. Уже и вслед за ним на вызов нарочного отправили, а ответа никакого.

И когда я уже начал думать над введением в жизнь запасного варианта, Моровский явился собственной персоной.

– Здравствуйте, Евгений Александрович! Если я застрелю парочку кучеров, как думаете, суд меня оправдает? – От лица поляка можно было прикуривать. – У этого подлеца ось сломалась, видите ли. Больной в карете, нас вместе с ним тряхнуло знатно. А это чудо природы только затылок чешет: «знать не знаю, как оно приключилось».

– Суд оправдает, да только ведь и следующие будут такими же, если не хуже.

– Вы меня искали? Хорошо, что ваш посланец был с каретой, мы в нее нашего пациента перегрузили. А тут недалеко было, чем телефон искать…

– Очень хорошо. Переодевайтесь, будете ассистировать на холецистэктомии.

– Кто-то… особенный? – осторожно поинтересовался граф.

– Можно сказать и так. Пороховщиков.

– Издатель «Русской жизни»?

– Да.

Вот интересно, большинство вспоминает «Славянский базар», а Вацлав – газету, к тому же закрытую.

С тех пор как я переехал, мы с Пороховщиковым встречались редко. У него своя работа, у меня – своя. Общаться интересно, но всё времени не хватает. Вот так и скатишься до уровня новогодних открыток. Хотя хорошее, несомненно, помнить надо. В отличие от плохого, это можно и забыть. Вместе с человеком, который нехорошо поступил, конечно же.

Едва я пришел из церкви, позвонила жена Александра Александровича, Эмилия Карловна. Поехали на воды в Карловы Вары, там Пороховщикову стало плохо, вернулись – и вот мы здесь, готовимся к операции. Сдвинулся отчего-то камень, пошел на выход, да застрял. Ну и самолечение до добра не доводит. Повторил все возможные грехи больных холециститом – начиная от, мягко говоря, погрешностей в диете и заканчивая горячей грелкой под бок. Кстати, грелка – от Келера. Прогресс, как говорится, в массы!

Пороховщиков лежал в постели, бледно-желтый, осунувшийся, с темными кругами под глазами. Настоящая панда. Пока везли больного из Староконюшенного – недалеко, и километра нет, – я решил, что оперировать буду «золотым» составом. С двумя ассистентами, опытной сестрой и лучшей анестезисткой. С Викой, конечно, приятно работать, но это не дренажи в разрезы пихать, когда всё на виду.

Традиционно уже начали моей командой «Приступим, помолясь». Шуточное напутствие двадцать первого века здесь превратилось в целый ритуал с крестным знамением.

Пока ассистенты – Моровский и Малышев – возились с разрезом, я вспомнил, как начинал операции под блюз. Считал своим талисманом. И даже стал напевать «Ай вент ту зы кроссроудз, фел даун он май низ».

– А у вас приятный баритон, – отметил Моровский. – Никогда не слышал, чтобы вы пели. Это на английском?

– Да, – буркнул я, замолчав. – Но выступать не планирую. Только в ванной.

– Там все певцы, – пошутил граф, и мы посмеялись.

– Давайте работать уже. Коль скоро пузырь напряженный, через мини-разрез рисковать не будем. Вацлав Адамович, лигатуру на сосуды активнее накладывайте. Мышцы рассекаем… Хорошо… Андрей Германович, печеночные зеркала?

– Готово!

– Разрезик… Ну вот и виновник торжества!

Желчный пузырь, как на картинке в учебнике, торчал в просвете раны. Огромный, багрово-синюшный. Не удивительно, что столько страданий причинял.

– Помните, мы говорили об электрокоагуляции мелких сосудов? – спросил Моровский.

– Вот как начну спать не по четыре часа, а хотя бы по шесть, так сразу и займемся, – ответил я. – Дело нехитрое, думаю, хватит пары десятков кроликов в жертву. Не отвлекаемся… Пунктируем пузырь…

Тут свет в операционной мигнул и погас вовсе. В самый ответственный момент.

– Да чтоб тебя, а?! Что с электричеством?!

Хваленая немецкая динамо-машина дала сбой. Операцию мы доделывали по старинке, с керосиновой лампой. Вот и мечтай об аппарате ИВЛ и электрокоагуляции.

* * *

После хорошо сделанной работы, если тебе не надо зашивать рану, писать протокол операции и творить другие, не менее увлекательные вещи, что сделает нормальный хирург? Правильно, спрячется в кабинет и велит секретарю приготовить чай. Так зачем противиться самой природе? Я удобно развалился в кресле и решил немного помедитировать в ожидании Должикова. Если в процессе начну похрапывать, он разбудит.

Как известно, лучший способ рассмешить бога – рассказать ему о своих планах. Вот и я вместо спокойного чаепития получил звонок из приемного покоя.

– Евгений Александрович, тут к вам полиция!

И сразу же в коридоре затопали казенные сапоги, дверь открылась, в нее ввалился грозный усатый околоточный, зацепив ножнами дверной косяк.

– Господин Баталов? Собирайтесь!

Глава 3

– Что случилось? Представьтесь!

Как известно, лучшая защита – это нападение. А я – не какой-то шаромыжник с Хитровки. Даже если меня арестовывать пришли, должны проявлять уважение.

– Виноват, вашсокородь! – вытянулся по струнке полицейский. – Околоточный первого участка Арбатской части Иван Хрунов!

– Что за дело у вас?

– Ваше высокоблагородие, пристав наш, Емельян Алексеевич, плох очень. Уже и соборовали сегодня. Просил приехать, – почти извиняясь, объяснил он.

– Вы пешком?

– Никак нет, на полицейском экипаже.

– Жди, я сейчас соберусь, выйду. А Емельяну Федоровичу из прокуратуры вы не родственник?

– Никак нет, не родня. Однофамилец!

Что ж за день сегодня? Все мои знакомцы, с которыми судьба меня свела в первые дни здесь, вдруг заболеть решили. И если про Пороховщикова с осторожностью можно сказать, что прогноз благоприятный… Сам не заметил, как рука к столу потянулась, по дереву постучать. Говорят, летчики – народ суеверный. Это от них пошла придурочная привычка употреблять «крайний» вместо «последний», им нельзя падать с трапа, а накрывать стол может только бортинженер. Но и эти граждане нервно курят в сторонке по сравнению с хирургами. Это мы можем оперировать только в «счастливом» костюме, стирая его каждый день, и ждать, когда освободится «свой» кран, хотя рядом будет незанятый. Хирурги создают целые ритуалы из пути к столу, обработки операционного поля, поговорок и присказок. Да, мы такие.

Что там может быть у Блюдникова? Особенно если соборовать решили? Елеосвящение только у тех, кто в сознании, значит, не печеночная кома. Асцит с нарастающей недостаточностью кровообращения? Ну, это тоже маловероятно, не на острове живет, процедура полуамбулаторная, чтобы тянуть до той степени, когда в животе больше ведра жидкости скапливается. Всех делов – дырку специальной трубочкой проткнуть и жидкость потихонечку выпустить. Мера временная, но всё же. Остается кровотечение из варикозно расширенных вен пищевода. Нехорошая вещь, придумать способ лечения практически нереально. Я точно не знаю. Потому что течет не из одной дырки, а из множества. Все осложнения крайне плохие. Смертельно опасные. Организм защиту уже потерял, бороться ему нечем. И даже пересадка печени, будь она возможна, шансов дает чуточку.

До этого дня я у пристава не бывал. Не пришлось как-то. Занимал он квартиру на третьем этаже полицейского дома в Столовом переулке. Дом как дом, только кроме полицейских никто не живет – в гимназиях учителя тоже по месту своей работы часто обитают, как и преподаватели университета – все служат-с. Хрунов здесь, наверное, свой человек. По крайней мере, в дверь не стучал и знал, что открыто.

А в квартире у Блюдникова пахло смертью. Не разложением, нет, именно смертью. Попадаешь в такой дом, и сразу понятно – похороны очень скоро. И давит это… весьма.

Околоточный провел меня через пустую прихожую в спальню. От здоровенного пристава осталась едва ли половина. Кожа, серо-желтая, с синюшным оттенком, висела на нем, будто совсем недавно из организма выпустили воздух. Глаза впали, помутнели. Даже волосы, густые и лежащие на голове красивой волной, сейчас висели тусклыми клочьями.

Стоило мне войти, его тут же вывернуло противно пахнущей жижей цвета мясных помоев. Сиделка вовремя подставила таз и аккуратно вытерла губы больному.

– Здравствуйте, Емельян Алексеевич, – поздоровался я. – Воды подать? – Я подал ему стакан, стоявший на столе.

– Какое тут здоровье, Евгений Александрович, – прохрипел он. – Конец наступает. Спасибо, что пришел. Извини, что потревожил.

Утешать его не стал. Мне кажется, что человек заслуживает правды, особенно когда жизнь заканчивается. Зачем его обманывать? Ему что, легче станет, если я набрешу, что еще не все потеряно, вот только надо сейчас пару волшебных таблеточек и пять капельниц? Как по мне, лучше просто общаться. Хотя бы из уважения к себе.

Сиделка аккуратно протиснулась мимо меня, унесла таз мыть. Ухаживают за приставом, чисто всё, постель меняют, моют. Молодцы, что могут сделать – делают.

– Здравствуйте, – произнес женский голос у меня за спиной. Усталый, а потому крайне бедный на эмоции.

– Баталов, Евгений Александрович, – представился я.

Жена, точно. Лет сорока, не очень высокая, мужу по плечо, наверное. Выражение лица властное, но это маска, прижившаяся за годы управления хозяйством. А взгляд растерянный. Будто потеряла все ориентиры и не знает, куда дальше двигаться. Хотя почему «будто»? Вон, главный стержень лежит, доживает последние часы. На что существовать будет? Понятно, что не с пустыми карманами пристав семью оставляет, но дохода уже не предвидится, только наоборот. Пенсия будет, конечно, Блюдников выслужил положенный срок. Но это совсем не то.

– Ольга Ильинична, супруга Емельяна Алексеевича. – Назвав себя, она будто решилась на что-то, чего боялась, набрала воздуха и выпалила: – Вы же можете ему помочь? Хоть что-то сделать? Он так мучается!

При этом она смотрела почему-то не на меня, а на мужа, будто боялась, что он не даст ей говорить. Но если бы и хотел, не смог – вернувшаяся сиделка в последний момент успела подставить емкость, в которую пристав изверг очередную порцию рвоты. Да, чуть-чуть, миллилитров сто, но судя по темпам, осталось уже немного.

– Да, я готов. Мы отвезем вашего мужа в больницу, там я попытаюсь остановить кровотечение и уменьшить испытываемые им страдания.

– А меня спрашивать не надо? – На этот рык Блюдников, наверное, потратил почти все оставшиеся силы. – Никуда я не поеду! Один хрен помру, так дайте сделать это в своей постели! Сколько мне осталось, Евгений Александрович? Скажи этой клуше, поможет твое лечение?

Я тяжело вздохнул:

– Осталось немного. И лечение вряд ли сейчас будет эффективным…

Я ждал слез – большинство женщин реагируют именно так. Не угадал. Наверное, всё уже выплакала и устала ждать финала не меньше, чем муж. Только кивнула и молча вышла из комнаты.

– Нет сил противиться… – тихо сказал, почти простонал пристав. – Это она настояла… Я бы… Жить хочется, только не так… Правду ты тогда говорил. Сегодня так хреново, что дальше некуда, а назавтра еще хуже… Иди, Евгений Александрович…

Жалко его, но итог, увы, закономерен. Если от печени ничего не осталось, то расторопша уже помогает не очень. Сильны мы задним умом…

* * *

С корабля – на бал. Это про меня. Только вернулся от Блюдникова, как вспомнил, что обещал Лизе приехать на бал в Александровский дворец Кремля. Почти протокольное мероприятие – последний раут лета, после которого аристократия разъезжается по Баденам, а мы, стало быть, едем на Кавказ. И плевать, что эмоционально измотан и хочется только напиться. Танцевать польку и мазурку я так и не научился, а разные вальсы, которые я в состоянии минимально повторить, могут привести к печальным последствиям – велик риск отдавить ноги партнерше. Так что я отирался у стеночки и как только попадал в поле зрения мамаш с дочками, тут же бочком-бочком ретировался в курительную комнату или на балкон, дабы продышаться от духоты зала.

Оркестр наяривал, официанты курсировали в толпе, я же раскланивался со знакомыми, коих оказалось уже вполне много. Это и управляющий канцелярией Истомин, и гласный московской думы Владимир Пржевальский, брат знаменитого натуралиста Николая Пржевальского. Свел приятельские отношения с видным юристом Фёдором Плевако. Он хорошо разбирался в хитросплетениях городского бюджета – помогал мне вписаться в разные расходные статьи с моей скорой. Дело двигалось трудно, но прогресс есть – начали поступать первые ассигнования.

Особые отношения сложились с Шуваловым. После нашей прогремевшей дуэли граф попал в опалу, но потом быстро восстановил свои… позиции при великом князе. Адъютант всех знал, все знали его – Шувалов стал моим настоящим лоцманом в этом бушующем аристократическом океане. От него я узнавал последние новости из Зимнего дворца. Граф знал, как протекает беременность у императрицы, что ели на завтра великий князья…

– У Раевских старшая Анна на выданье. Пятьдесят тысяч дают приданого, – нашептывал мне адъютант на балконе, в перерыве между танцами. – Елена Сергеевна у Пашутиных – так и вовсе шестьдесят тысяч. Я тебя совершенно не понимаю, мон шер. Холостой, в фаворе у Сергея Александровича… Женись, и дело в шляпе! На всю жизнь обеспечен.

С Шуваловым мы недавно перешли на «ты», и граф сразу начал фамильярничать. Пулей от меня в плече он так и вовсе гордился, рассказывал всем холодящие подробности нашей дуэли, пугал дам взглядом смерти, что я выдал ему перед выстрелом.

– Я предпочитаю жениться по любви, – отвечал я графу, отстраняясь.

– Видел я твою любовь в Мариинке! – отмахнулся адъютант. – Кожа да кости. Такую любить – в постели о ее мослы стукаться.

Во время одной из попоек в Ильинском я имел глупость рассказать про свою интрижку с Ольгой. Точнее, Баталова-прежнего. Это, как ни странно, даже больше дуэли подняло мои акции в свите Сергея Александровича – ну как же, спит с балеринами, прямо как мужская часть семейства Романовых.

Посыпались приглашения от всяких армейских чинов на пикники, походы в бордели и прочие нехитрые развлечения военной аристократии. Под разными уважительными причинами мне пока удавалось уклоняться от чести напиваться в хлам жженкой, соревноваться в скачках… Но как долго это продолжится?

– Брак по любви – не для нас.

Я скептически посмотрел на Шувалова. Вот уж кому с его пристрастиями вообще никакой брак не светил. Хотя родственники могут и заставить. Как того же великого князя.

– Так что только деньги! Вложить в акции железных дорог – и жить всю жизнь припеваючи.

– Граф, оставьте нас! – На балкон вышла княгиня. Вся в белом, с открытыми плечами и высокой сложной прической. Даже сложно представить, сколько приходится проводить времени у куафера, чтобы добиться такой красоты.

Шувалов подмигнул мне и мигом испарился. Я же поклонился, поцеловал Лизе руку.

– У меня была Бестужева. Это правда, что ты смог вылечить ее болезнь?!

Я мысленно матюгнулся. Вот же женщины… Нет хуже пациентов! С одной стороны, строго выполняют все предписания врача, занимаются своим здоровьем больше мужчин. С другой стороны… больших сплетниц еще поискать надо.

– Антонина Григорьевна вернулась в Москву?

Я сделал вид, что для меня это новость, а то начнутся упреки, что знал и не посетил…

– Да. Мы подруги, я пригласила ее сразу на чай. И тут такие новости… Нет, пожалуйста, не хмурься. – Лиза оглянулась, увидела, что мы одни. Протянула к моему лицу руку, пальцами разгладила складку на лбу. – Тебе не идет хмуриться и кукситься!

– Честно сказать, немного обидно, что подругу она посетила раньше лечащего врача!

– Ты ничего не понимаешь! Если удалось вылечить сифилис – это же сенсация! Я видела бумаги мужа об этой болезни. Треть поселков вдоль железной дороги заражено, в городе больных – пятая часть населения.

– Именно потому, что это сенсация, – резко ответил я. – Лечение нужно хранить пока в тайне. Сам метод только испытывается мной и Романовским.

– Кто это?

– Врач из Санкт-Петербурга. Если объявить раньше времени, до выхода публикации в медицинском журнале…

– То что?

– Набегут шарлатаны, начнут калечить людей. Придумают какой-нибудь эликсир «Баталова» и будут продавать втридорога. А ко мне потом в клинику придут пострадавшие. С претензиями.

Лиза задумалась. Сама так нахмурилась, принялась водить пальчиком по балюстраде балкона.

– Душа моя! А я тебя ищу…

К нам вышел раскрасневшийся великий князь. Во рту у него дымилась сигара, сам он был довольный, улыбающийся.

– Евгений Александрович! Слышал, слышал! Значит, уже и сифилис можно лечить?

Дядя царя шикнул на слуг, которые пытались протиснуться, дабы не пропустить ни одного желания работодателя. Те мигом испарились с балкона, даже двери прикрыли. Чтобы, значит, никто не лез к нам с разговорами.

– Пока изучаем вопрос, – коротко ответил я, морщась от клубов табачного дыма, которые ветер направил в нашу сторону.

– Евгений опасается, что конкуренты перебегут ему дорогу. – Лиза взяла Сергея Александровича под руку. – А неправильное лечение повредит его репутации.

– Так запретить им, и вся недолга, – пожал плечами князь. – Пользовать сифилитиков по новому методу может только клиника господина Баталова или под его надзором.

– Разве такое возможно? – удивился я.

– Именной указ из Царского Села, особое указание МВД – особых затруднений не вижу. О каких доходах идет речь?

Пара уколов серы стоит сущие копейки. Расходы минимальны, а доходы… Даже если принять цифру в пятнадцать процентов зараженных, а скорее всего, она сильно занижена, то это примерно двадцать пять миллионов больных. Допустим, брать с каждого по рублю за процедуру. У меня закружилась голова. Нет, не от цифр, а от крепкого дыма, который продолжал лететь в мою сторону. А Лиза-то… красавица… сразу поняла, куда дует ветер. Я сделал маленький шажок в сторону, произнес:

– Думаю, речь идет о полумиллионе, может быть, миллионе рублей выручки.

Эта сильно заниженная сумма поразила княжескую чету.

– Так много?! – Сергей Александрович чуть не выронил сигару изо рта.

– И я готов делиться. Понимаю, как все устроено.

– И как же? – Елизавета мило покраснела.

– Новое товарищество, в его учредители берутся нужные люди, на которых мне укажет его высочество.

Супруги переглянулись, молчание затягивалось.

– После того как основные сливки будут сняты…

– Простите, что?

Я чертыхнулся про себя.

– Ну знаете, как хозяйки ставят молоко на ледник, а на следующий день снимают сверху сливки? Так вот, в продажах есть такая же стратегия. Сначала по высокой цене получить максимум, потом снизить цену, а затем вообще сделать метод бесплатным, например, в городских больницах. Через полгода-год.

– И так мы покажем, что заботимся о народе! – Князь посмотрел на жену, та неуверенно кивнула.

– Такой вопрос, наверное, надо обсудить напрямую с Ники, – тихо произнесла Елизавета. – Сумма слишком большая, чтобы… как это по-русски?.. пускать все на течение реки.

– Да, на самотек, – поправил я княгиню.

– Нужен именной указ, – резюмировал Романов. – Я поговорю с Ники.

* * *

– …большой такой дом, о трех этажах. – Жиган стоял у открытого окна моего кабинета и срезал ножом заусенцы. Которые выкидывал на улицу. Вот совсем у человека культуры нет. Читать худо-бедно умеет, а в остальном…

– На первом этаже у них аптека. А выше, значица, эта Бристол Майерс и сидит. Директор так и вовсе на третьем этаже, в мезонине хоромы.

– Откуда знаешь? – поинтересовался я, на автомате разглаживая пресс-папье письмо, что пришло от организаторов немецкого съезда врачей и естествоиспытателей. Пятнадцатого октября, в гостинице «Вештин Гран Берлин».

– Дал дворнику пятьдесят копеек, он все и рассказал. Даже дал пролетке встать рядом со входом.

– Какой пролетке?

– Так я сначала в «Каторгу» сходил, есть там завсегдатай. Ленька-хромой. Он видел этого в пенсне.

– Директора?

– Его. Господина Роттена.

– И что? Опознал Ленька его?

Жиган убрал нож, сел за стол:

– Как есть опознал. Он приходил в «Каторгу». Мы шесть адресов проверили, прежде чем нашли этих англичашек.

Я взял справочник «Вся Москва», полистал его. Московское представительство англо-американской компании «Бристол Майерс». Есть такая. Ильинка, 26. Поднял трубку, покрутил зарядное устройство сбоку телефона. Потом попросил барышню соединить с «Бристол Майерс».

Ждал не долго, ответил какой-то конторщик, поинтересовался, чем может помочь. Я представился покупателем, попросил уточнить цены на основной ассортимент. Компания торговала всем подряд: паровыми автоклавами для дезинфекции, хинином, хирургическими инструментами… И даже новомодным стрептоцидом, который сотрудник «Бристола» очень хвалил и рекомендовал. Мне стало любопытно, и я спросил о цене. Шесть рублей за упаковку. Однако… Отпускная цена у Келера была четыре рубля. Правда, это оптовая.

Я поблагодарил, повесил трубку. Задумался. Зачем «Бристолу» архив Талля? Ну понятно, зачем – думают найти там секреты новых лекарств.

– Так что будем с ними делать?

– А какие есть предложения? – вопросом на вопрос ответил я.