Летят стрижи… Юркино детство

Отгостевали и недели через две возвратились домой. Соскучившись по дочке, родители ранним утром следующего дня поспешили к бабушке. Ну и Юрка, разумеется, с ними. Заходят во двор, а там перед крыльцом Ирина. «Ого, – подумал Юрка, – какая большая стала!» Тут возникла немая сцена – Пётр, Марфа и Юрка, остановившись у калитки, уставились на Ирину с радостными лицами в ожидании, что она помчится к ним навстречу и бросится в объятия. Юрка, правда, хоть и рад был видеть сестрёнку после разлуки, но бурной встречи не ожидал. Однако, Ирина, взглянув на неожиданных гостей, замерла, как в той детской игре – фигура на месте замри, и не выразив на лице ни бурной радости, ни восторга, переводила взгляд с матери, на отца, с отца на Юрку и снова. На Юрке она на какое-то мгновение взгляд её задерживался. Потом, её глаза, как бы ушли в себя – так бывает у детей когда они переваривают полученную информацию. Всё происходящее было настолько неожиданно и странно, что даже Юрку озадачило, а с лиц отца и матери, не дождавшихся объятий, радостные маски мигом сменились на печальные. «Ирина, доченька! – сквозь слёзы и с дрожью в голосе Марфа прервала молчание, которое стало невыносимым. – Это же мы, твои мама, папа и братик!»

Но, лицо сестрёнки внезапно скривилось в плаксивой гримасе, она повернулась и, взбежав по ступенькам на крыльцо, скрылась в дверях дома. Чего-чего, а такого поворота событий никто не ожидал, даже Юрка начал понимать, что происходит нечто особенное, ему стало почему-то тоскливо на душе. Он даже подумал, что это вовсе не Ирина, а какая-то другая девочка, и одета она, кстати, в незнакомую одежду – какое-то поблекшее цветастое платьице и выцветшая зелёная кофточка поверх. Здесь уже Марфа, Юркина мама, вся в слезах с криком: «Она забыла нас!» бросилась следом за ней в дом. Юрка с отцом остались у крыльца в ожидании развязки такой неожиданной встречи. Через какое-то время мать и дочка, обе в слезах, вышли из дома. «Вспомнила, вспомнила, наконец! – радостно объявила мама. Отец взял Ирину на руки и стал целовать, а Юрка уловил то, что, быть может, не заметили ни мать, ни отец. Она, хоть и позволяла себя целовать, но радости на лице у неё всё равно не было. На Юрку она посмотрела, но не подошла. «Ничего, вспомнит и Юрика! – примирительно сказала мама. И в тот момент, когда сестра посмотрела на Юрку, он всё понял. Понял, что никого Ирина не забыла, просто она не могла простить им предательства, что они её бросили, и она осталась одна в незнакомой обстановке с бабушкой, которую ещё плохо знала. Став взрослым, Юрка об этой истории всегда помнил и чем старше становился, тем яснее понимал состояние сестры, когда он с родителями оставил её. Быть может, она каждый день у крыльца ждала и не могла дождаться возвращения её родных людей, ведь две недели для такого ребёнка большой срок. Возможно, что в какой-то день она, потеряв надежду, уже решила, что её оставили у бабушки навсегда. Словом, в те злополучные дни её детская психика была сильно травмирована, что потом сказалось на её отношениях с матерью, да и на всей её жизни.

1.9. Второе крещение

Путешествие к родне на Дон Юрку захватило. Его было не оттащить от окна, за которым мелькали пейзажи цветущей июньской России – поля, рощицы, реки. Его поражали глубокие овраги с разноцветными склонами. Верхняя часть была покрыта зелёной травой, средняя чёрная, а нижняя часть коричневая. Видимо, в тот год (1952) мощные потоки весеннего половодья размыли дно оврагов до слоя коричневой глины. «Почему они такие?» – размышлял Юрка. Мама тоже не смогла ответить на этот вопрос. Она, к слову, как и Юрка, впервые отправилась в такое дальнее путешествие и сама вместе с сыном не отрывалась от окна. Только отец, наездившись в теплушке эшелона с оборудованием по железным дорогам Германии, Польши и России, сладко дремал на своей полке. На крупных станциях он выходил из вагона и приносил еду. Мама переживала за него, боялась, что он не успеет вернуться. Случалось, что состав уже трогался с места, и только тогда отец появлялся с кульками в руках. Тогда взволнованная мама укоряла его, а он виноватым тоном старался её успокоить.

А поезд, перестукивая колёсами, грохоча железом сцепок и подавая сигнальные гудки, которые Юрка полюбил, мчал в Москву, где им предстояла пересадка на поезд южного направления. Это был первый в жизни приезд Юрки в Москву. Придёт время, и он будет в этом городе учиться, работать, исходит его вдоль и поперёк, изъездит на трамваях, троллейбусах, такси, метро, наконец, на собственном авто, и полюбит Москву, как родной город.

Но, к сожалению, первый приезд в столицу закончился для Юрки позорным фиаско, о котором он потом в своём детстве так жалел и долго не мог простить себя за это. Так бывает со всеми. До отходящего поздно вечером ростовского поезда, на котором они продолжат путешествие, у них оставалось несколько часов.

«Чем прозябать попусту на вокзале в ожидании посадки, – подумал отец, – дай-ка я покажу жене и сыну Кремль». Сам-то он учился в Москве и, разумеется, не раз бывал на Красной площади. А если человек, впервые посетивший столицу, не удосужился прийти к стенам Кремля, полюбоваться куполами Собора Василия Блаженного, то, считай, в Москве и не был. Марфа с радостью согласилась. Вещи сдали в камеру хранения и налегке спустились в метро. Уже в вагоне метро Юрка, увидев, что в окошке вагона темнота и мигание красных огней, не на шутку встревожился. На него, трёхлетнего и такого впечатлительного, обрушилось столько всего нового, непонятного и даже страшного, что он был всем этим подавлен. Его угнетало чувство, что он находится глубоко под землёй, и непреодолимое желание поскорее выбраться из этого подземелья жгло его сердечко. Словом, закапризничал не на шутку. Отец, видя, что его сынок откровенно трусит, начал сердиться. Вышли из метро, а там напротив гостиницы «Метрополь» «час пик» – сигналы заполонивших площадь автомобилей сливались в общую звуковую какофонию (тогда ещё не было запрета на звуковые сигналы), на тротуарах не протолкнёшься – толпы людей, спешащих неведомо откуда и неведомо куда, кругом море огней. Ко всему ещё закрапал дождь. Обстановка всеобщего психоза, что для москвичей было нормальным состоянием, окончательно добила психику провинциального Юрки, и он зарыдал. Его успокаивали, уговаривали – бесполезно. На углу Воскресенского проезда, когда оставалось идти до Красной площади всего ничего, терпение и без того рассерженного отца лопнуло, и они повернули обратно. Так Юрка и мама не увидели ни Красную площадь, ни Кремль, ни красавицу Спасскую башню, которую Юрка заочно любил и постоянно рисовал.

Став старше, Юрка, с сожалением вспоминая, как ему не хватило каких-то двух шагов до заветного Кремля, часто донимал отца вопросом: почему, ну почему не довёл до Красной площади?

– Да ты же как резаный голосил от страха! Пришлось повернуть назад! И я ещё виноват? – с деланным возмущением оправдывался отец.

– Ну и что, что голосил? Подзатыльник бы дал, и успокоился бы вмиг! Зато Кремль бы увидел, – не сдавался Юрка. Обида от упущенной возможности тлела в его душе.

Теперь встреча с Кремлём состоится у Юрки лишь спустя много лет, когда они с отцом приедут в Москву сдавать документы в институт.

Юркины дедушка Парфентий и бабушка Елизавета проживали в собственном доме на самом краю большого шахтёрского города. Рядом с ними жил их младший сын Иван, Юркин дядя, с женой и дочкой. В гостях время обычно проводится в общении с хозяевами – доброжелательных беседах и застольях. И тут во время таких, в общем-то, несерьёзных, шутливых разговоров бабушка Елизавета выясняет, что её внук не то чтобы некрещёный, а крещёный старовер, то бишь её идейный враг. В меру набожная Юркина бабушка решила не оставлять без внимания этот вопиющий, по её мнению, факт. Она замыслила, не теряя времени, пока Юрка не уехал в свои староверские края, перекрестить его в свою православную веру. Крёстным отцом Юрки бабушка назначила своего сына Ивана, а вот крёстную мать долго не могли подобрать, так как жена Ивана по церковному закону уже не могла быть крёстной матерью. Не нашли ничего лучшего, чем просить стать Юркиной крёстной матерью восемнадцатилетнюю дочку соседа, с которым дедушка поддерживал добрососедские и приятельские отношения.

Ранним июньским утром 1952 года целая компания православных поборников во главе с Юркиной бабушкой Елизаветой в составе дяди Вани, его супруги Раисы, юной соседки, которую прочили Юрке в крёстные мамы, и самого Юрки – виновника торжества. К тому же к ним добровольно примкнули две пожилые соседки, пожелавшие лично участвовать в таком, не иначе как историческом событии, как крещение юного раскольника. Может статься, что в церкви, где намеревались перекрестить Юрку, такого грандиозного события никогда не было до этого и не будет после. Та знаменательная для Юрки Церковь Вознесения Господнего находилась километрах в трёх от усадьбы дедушки в старинном горняцком районе города «Власовский рудник». Таинство крещения проходило при полном аншлаге. Узнав о крещении раскольника, из церкви никто не уходил, а богомольцы, уже вышедшие на церковный двор, вернулись обратно. Все возжелали собственными глазами зреть триумф православия, олицетворением которого должен был стать бедный Юрка. Представьте себя на его месте. Так Юрку крестили вторично в возрасте трёх лет и девяти месяцев, и он, сам не ведая того, из старообрядца превратился в истинного православного. А по возвращении из церкви измученного Юрки и свиты дедушка устроил в его честь праздничное застолье с возлияниями своей фирменной вишнёвки.

Юркина мама, конечно, могла бы воспрепятствовать этому религиозному деянию, но это бы означало сразу испортить отношения с родственниками мужа, к тому же она считала всё это не столь важным пережитком прошлого. Тем не менее, по возвращению домой Марфа своей матери не сообщила о произошедшем казусе, и для бабушки Матрёны Юрка так и остался любимым уральским кержаком. Спустя полвека, впервые после крещения уже пожилой Юрка посетил Вознесенскую церковь, отдав дань должному своему раннему детству и людям, которые его в то время окружали.

Повзрослев и помня о своей принадлежности к двум христианским церквям, Юрка стремился узнать подробности появления в России староверов. Раздобыл, что по тем временам было не так легко, и прочитал книгу по истории раскола, после чего Юрка зауважал русских старообрядцев и даже гордился тем, что имеет к ним какое-то отношение. Ему импонировали их несгибаемость, любовь к книгам, честность в торговых сделках и в отношениях друг к другу, их предприимчивость и трудолюбие. Многие из этих черт, видимо, унаследованных от предков, он открывал в себе. Не будучи особо религиозным и в то же время атеистом, повзрослевший и даже постаревший Юрка всегда относился к обеим церквям в равной степени уважительно. Как-то он зашёл в старообрядческий Храм Покрова Святой Богородицы, что на Новокузнецкой улице у метро Павелецкая, и удивился скромному убранству его интерьера. Какой-то церковный служка поинтересовался у странного прихожанина, мол, старовер ли он. Выслушав историю, он искренне возмутился, что несмышлёного Юрку помимо его воли перекрестили в православие: «Да какое они имели право, ведь это же духовное насилие!» Тогда уже взрослый Юрий понял, насколько идейно непримиримы две русские церкви и граница этой вражды прошла через него.

1.10. Галчонок

Для Юрки и его сестры наступили самые прекрасные дни их раннего детства. Сестра подросла, уверенно ходила и разговаривала. Юрка уже выходил в общий двор, где у него появились приятели, а сестра пока находилась под присмотром матери в палисаднике или на крыльце, как когда-то Юрка. Однажды, в солнечный погожий день начала лета, играя с ребятами у противоположного торца дома, он увидел отца, шедшего с работы на обед. Отец подозвал сына и загадочно сообщил, что у него есть сюрприз для него и сестрёнки. Под его кожаной курткой действительно что-то было, да и вид у него был заговорщицкий. Пришлось Юрке, заинтересованному отцовской тайной, забыть про игру и направиться с отцом домой, тем более настало время обеда. Дома отец своим таинственным сюрпризом заинтриговал не только малышку Ирину. Даже мама с интересом ожидала, когда отец откроет тайну.

Но отец не спешил. Как заправский фокусник, он с хитроватым лицом выдержал паузу, испытывая терпение жаждущих сюрприза, и ошарашил их вопросом: «Кто знает волшебные слова?» Юрка не знал никаких волшебных слов, про сестру и говорить нечего – она даже не все простые слова могла произнести. А вот мама на мгновение призадумалась и, вспомнив что-то из своего детства, произнесла странные слова: «Крекс, пекс, фекс!». И, к удивлению Юрки, сработало – слова действительно оказались волшебными. Отец, как будто, ждал именно этих слов и нарочито театральным движением достал из-под полы куртки… Что бы вы думали? – чёрную, как смоль, птицу с голубыми бусинками глаз! Все ахнули от неожиданности. Птица же, по-свойски клюнув пальцы отца, приветствовала всех неожиданно громким возгласом: «Ка-а!». «Ой! Галчонок! – воскликнула мама, – Какой хорошенький!». Она взяла его в руки, а он, видимо, поняв, что руки эти вполне надёжные, сразу успокоился и даже прикрыл шторками век свои бусинки. Марфа любила животных: кошек, собак, птиц. Они же тянулись к ней и, что удивительно, сразу ей доверялись, а уж приручившись, не отходили от своей хозяйки. Брат с сестрой не могли насмотреться на галчонка, так он им приглянулся. А ещё Юрке понравились сказанные мамой волшебные слова, он даже решил их запомнить. Так в семье появился птенец галки, ещё толком не умеющий летать и нуждающийся в заботе.

Галчонок был ещё тот привереда – Юрке с сестрёнкой он почему-то не доверял ни в какую. Позволял любоваться своим чудесным видом только на расстоянии. В руки не давался, хотя Юрке и сестрёнке страсть, как хотелось взять птенца и погладить по головке. А если Юрке это иногда и удавалось, то птенец отчаянно клевал его пальцы и, поворачивая свою вспушённую от негодования голову на Юру, издавал такие возмущённые крики, что мигом появлялась его защитница, Марфа. Завидев её, он сразу успокаивался.

Поселили галчонка в кладовке. Она была пустая, так как вещей, которые люди обычно хранят в кладовке, семья ещё не успела нажить. К тому же в ней имелось небольшое оконце, которого вполне хватало для освещения в дневное время. Оконце это открывалось и закрывалось, как форточка. Мама ухаживала за птенцом, кормила и поила с руки. Он быстро привык к Марфе, ожидал её и, если она задерживалась, принимался звать. «Иду, иду! – отзывалась мама ещё из кухни, поспешая к питомцу. Как он радовался при её появлении! А она, угощая его разными птичьими вкусностями, шутливо приговаривала:

– Ну вот, ещё один навязался на мою голову, мало мне было двух птенцов…

На что сестрёнка, непременная зрительница сценки кормления птенца, возразила:

– Мама, ну мы же с Юрой не птички, мы человеки…

– Всё одно, – отвечала мама, скорее не дочке, а себе, – корми, пои, лечи вас – птенцов, ласкай, учи уму-разуму. Вот кто его будет учить летать?

– Не знаю, мама, пусть учится сам. Человеки летать не умеют, а он птичка – должен уметь.

– Верно, человечек ты мой, – рассмеялась мама, – хоть одной заботы меньше!

И на самом деле, галчонок не ждал пока кто-нибудь его научит летать. Окрепнув на мамином уходе и кормлении, он принялся расправлять крылья и махать ими. Со стороны Юрке казалось, ну вот-вот взлетит, правда, в кладовке особо не разлетаешься. И галчонок принялся делать попытки взлететь над дощатым верстаком, куда его Марфа пристроила для проживания. Он поднимался и опускался, а иногда, не попадая, падал на пол. Тогда мама устроила ему насест в виде закреплённого под потолком шеста. Не сразу, конечно, но стал он долетать до шеста и научился на него садиться. Ох, как ему нравилось сидеть на шесте и с превосходством поглядывать вниз на Юрку с сестрёнкой! Теперь они его уже не могли схватить, и он мог их не остерегаться. Но стоило в дверях появится маме, он мигом слетал на верстак. Иной раз, впопыхах неудачно приземлившись, галчонок забавно кувыркался, чем вызывал дружный хохот у брата с сестрой, на что мама унимала их примирительным тоном: «Ладно, ладно, будет вам смеяться над маленьким. Сами то чем ловчее?»

Словом, галчонок вскоре освоил нелёгкую науку летать и, порой, уже сам прилетал на кухню к Марфе и бесцеремонно устраивался у неё на плече. Ничего не просил, просто сидел, ласково поклёвывая её ухо. Ну как вот здесь готовить обед с влюблённым галчонком на плече? Пришлось закрывать дверь в кладовку. А вот слуховое оконце открывали на ночь, а утром закрывали – боялись, что вылетит. То, что улетит, конечно, было бы жалко, но обрекать его, вольную птицу, на убогую жизнь в тесной кладовке никто не помышлял. Боялись, что он по своей неопытности попадёт в цепкие лапы кошки.

Но как-то утром, Марфа, за приготовлением мужу завтрака, вдруг вспомнила, что не закрыла оконце в кладовке. Она прислушалась – тишина, а ведь солнце уже давно встало, и галчонок уже, конечно, дал бы о себе знать. С нехорошим предчувствием кинулась в кладовку, так и есть. Оконце нараспашку, а в кладовке пусто – вылетел. «Боже ж ты мой! – расстроившись, запричитала Марфа, – Какую я допустила непростительную оплошность! Что теперь я скажу детям? Ведь для них галчонок стал родным». Как она потом ни объясняла, что он уже хорошо летает и не даст себя в обиду, как ни доказывала, что ему будет лучше на свободе среди своих, избежать стенаний и горьких слёз не удалось. И даже принесённые в обед отцом две редкие в те годы шоколадки не смогли оживить обстановку царящей в семье печали по улетевшему галчонку.

Но Юрка не смирился с утратой. Весь день он слонялся вокруг дома с поднятой головой и высматривал на всех ближайших крышах, проводах и деревьях крылатого беглеца. Что-то изнутри ему подсказывало, что не мог галчонок улететь совсем, не мог и всё. Мама, завидев блуждающего по двору Юру, кричала ему с крыльца: «Юрик, перестань ждать, не прилетит, ему хорошо среди своих сородичей – галок!». Но Юра верил в своего галчонка, как в самого себя, и ждал его возвращения домой. Он высмотрел все глаза и уже не чувствовал шею – походи-ка весь день с задранной к небу головой.

Уже ближе к вечеру Юрка обнаружил на крыше ближайшего к дому сарая чёрную птицу. Он подбежал ближе. Птица вела себя странно, вместо того, чтобы улететь, она то, наклонив голову, косилась на Юру, то посматривала на входную дверь квартиры. Это был, несомненно, он – его галчонок. Юрка не верил своему счастью. Он, как оглашенный, начал звать его: «галя ка, ка»! Но беглец никак не реагировал на его беспрестанные призывы. Теперь Юрка боялся того, что вдруг он передумает возвращаться и снова улетит. Как его заставить вернуться?

Но Юркины страхи и вопросы разрешились быстро и просто, но в тоже время неожиданно и невероятно. Открылась входная дверь, и на крыльце появилась Марфа со словами: «Юрик, не пора ли тебе, дружок, домой?». Галчонок же, увидев свою ненаглядную Марфу и приняв, видимо, её слова на свой счёт, мигом сорвался с крыши и камнем влетел в открытое оконце кладовки. А Юрка с открытым от удивления ртом застыл на мгновение истуканом, не веря произошедшему. Мама всё поняла – прилетел голодный надо идти кормить это крылатое чадо. Радости то было сколько у Юрки с сестрёнкой, которая невзначай даже всплакнула от счастья. Галчонок – какой молодец – всё-таки вернулся к ним! Ну как его за такую верность не любить?

С того памятного дня, когда Юра с сестрой в один день пережили печаль и радость от потери и возвращения галчонка, так и повелось. Утром он улетал через оконце, и где он летал, чем занимался, знал только сам галчонок. Все относились к его самостоятельности вполне спокойно – у каждого живого существа могут быть свои личные дела – и были уверены в том, что, где бы он не летал, он всё равно вернётся домой, в котором ему всегда рады. К полудню он появлялся, садился на крыльцо и важно расхаживал по нему со своими любимыми «Ка, ка!» в ожидании, пока Юрина мама его не покормит. Вечером он нырял в оконце и ночевал в кладовке. К Марфе привыкал всё сильней. А однажды галчонок учудил вообще нечто невообразимое.

А дело было так. Как-то Марфа стояла с дочкой в очереди за продуктами во дворе магазина. Очередь была довольно большой, что в те нелёгкие послевоенные годы не было редкостью. И тут, к всеобщему удивлению, на плечо Марфы, словно ниоткуда, садится чёрная птица. Все в шоке. Никто же не знал, что это прирученный галчонок, правда, к тому моменту он выглядел уже вполне взрослой и даже крупной птицей. Это же с какой высоты он распознал свою хозяйку в толпе и, не остерегаясь других людей, спикировал прямо Марфе на плечо и как ни в чём не бывало принялся ласково теребить ей клювом мочку уха. Когда люди всё поняли, то принялись удивляться и восхищаться, ведь в те времена, в отличии от нынешних дней, приручать диких животных было нонсенсом – многие люди просто выживали. А Юркиной маме пришлось оставить очередь и вернуться домой, чтобы накормить своего питомца. Благо, дом их находился рядом с магазином.

То, что галчонок любил садится на крыльцо, когда из дверей выходила Марфа, к сожалению, его, беднягу, и сгубило. Как-то в солнечную погоду Юркина мама взялась просушить матрасы на крыльце. Она вытащила тяжёлый двуспальный матрас и уложила его на крыльце. В тот день галчонок не появлялся ни в обед, ни к вечеру. Стало ясно – что-то с ним произошло.,

Юрка с сестрой приуныли – пропал их галчонок. А когда Марфа под вечер решила занести матрас, открылось ужасное. Под матрасом лежало бездыханное тельце бедной птицы. А произошло всё так. Увидев с крыши вышедшею из дверей Марфу, галчонок, как обычно, сел на крыльцо. А она не заметила питомца и придавила матрасом. Вот и всё. Лучше бы он сразу улетел к своим галкам и остался живой. Горе было неутешным, прослезилась даже Марфа, чувствующая свою, пусть и нечаянную, вину. Так печально закончилась история с приручённым галчонком. Но ничего на белом свете не происходит просто так – в общих переживаниях, радостях и печали семья сплотилась. Молодые родители стали мудрее и добрее друг к другу и детям, а дружба Юры с сестрёнкой переросла в братскую привязанность и любовь на всю жизнь.

1.11. Бабушка и дядьки

Юркина мама, Марфа родилась и до замужества прожила в поселении старообрядцев Сайгановке, которая со временем хоть и стала частью города, но своему затрапезному деревенскому виду осталась верна. Отец Марфы, Юркин дед по материнской линии, Алексей Евтеевич, потомственный кожевенник выходец из многочисленного рода старообрядцев Садовских, основанного в конце 18 века тремя братьями – купцами Алексеем, Кузьмой и Иваном. Собственное небольшое кожевенное дело семья Алексея потеряла ещё до революции, когда в городе стал укрупняться кожевенный капитал. Потому Алексей с юношеских лет работал простым кожевенником на кожзаводе. Отец Алексея Евтей пропал в гражданскую, а мать, бабушка Марфы, Катерина ещё долго жила в семье сына. Алексей Евтеевич в 1917 году женился на местной девушке Матрене Ивановой из семьи старообрядцев. У них родились пятеро сыновей – Юркины дядьки и дочка – Юркина мама.

В 1942 году отца Марфы Алексея призвали на фронт, где он погиб под Великими Луками в возрасте сорока четырёх лет. Марфа любила отца и долго о нём горевала. Так Юрка и не увидел своего деда Алексея и знал о нём из рассказов матери.

Так, на одной из улочек, сбегающей в затопляемую весной низинку – кочкарник, напротив колодца-журавля в том же стареньком домике, в котором родилась, выросла и вышла замуж Марфа, остались её мама Матрёна Ефимовна, Юркина бабушка, и четырнадцатилетний младший сын Василий, Юркин дядя. Остальные братья Станислав, Григорий, Фёдор и Михаил уже имели свои семьи и жили отдельно от матери.

Совсем рядом, на высоком берегу кочкарника у старообрядческого кладбища жили отец и мать Матрёны – Юркины прародители. А бабушкин огород граничил с огородом её сестры Алесандры, приходящейся Юрке двоюродной бабушкой. Так что в ту пору Юрка был богат на близких родственников, хотя Юрка признавал поначалу только бабушку Матрёну и своего дядьку Василия, постепенно допуская в круг своих приближённых родных остальных дядек.

Когда Юрка стал крепко держаться на ногах, в погожие дни выходных и праздников его возили к бабушке в Сайгановку, расположенную километров в трёх от заводского посёлка. Ехали на автобусе, что само по себе для Юрки уже было приятным приключением и знакомством окружающего мира через автобусное окно. У бабушки он познакомился со своими дядьками. Правда, через какое-то время один из них, дядя Фёдор перестал появляться у бабушки. Взрослые о нём часто говорили, но Юрка из подслушанных разговоров ничего понять не мог. Что с ним произошло? Почему он не появляется у бабушки как раньше? Поэтому Юрка отважился спросить, мол, а где же он сам, дядя Федя. Ему без обиняков ответили, что он сидит в тюрьме. Эта новость Юрку потрясла, ведь к тому времени он уже знал, что в тюрьме сидят бандиты. Получается, что его дядька бандит! А как по-другому? Правда, мама потом успокоила Юрку, объяснив, что никакой он не бандит, а посадили его за маленькую провинность. Тем не менее, когда дядя Федя через какое-то время вернулся и появился у бабушки, Юрка относился к нему настороженно и, что скрывать, даже побаивался. Став взрослым, Юрка узнал, что, конечно, его дядя Фёдор никаким преступником не был, более того он с 1942 года фронтовик-пулемётчик, в 1943 году был ранен и участвовал в войне с Японией на Дальнем Востоке.