Полная версия:
Летят стрижи… Юркино детство
Летят стрижи…
Юркино детство
Юрий Петрович Линник
© Юрий Петрович Линник, 2025
ISBN 978-5-0068-3919-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
I.«ЛЕТЯТ СТРИЖИ, ОНИ КАК ЛЁГКИЙ ВЕТЕР…»
1.1. «А кто такие эти стрижи?»
Трёхлетний Юрка, оседлав перевёрнутую вверх ножками видавшую виды табуретку, вовсю орал песню: «Летя-яа-аа-ат стрижи, – и, перехватив воздуха после затяжной ноты, продолжил: – Над ними солнце све-ее-тит…!». Коридор, по которому он мчался на воображаемой машине, был залит потоком солнечных лучей из окошка в торце. Юрка любил солнце.
– Ма-а-а! А кто такие эти стрижи и почему над ними солнце светит?
Юркина мать, гремевшая на кухне кастрюлями, выглянув из двери, рассмеялась:
– Юрик, ты опять в табуретку забрался? Ведь ты уже большой.
Когда Юрка ещё не ходил, она усаживала его в перевёрнутую табуретку перед дверью в кухню и, занимаясь стряпнёй, присматривала за ним. Юрка сидел и ждал, когда выглянет мама. Когда она появлялась, Юрка, принимая это за игру, заливисто хохотал, чем доставлял матери не меньшее удовольствие, чем себе.
– Это птички, Юрик, такие…
– Птички?
– Да, такие маленькие, быстрые птички, когда они летают, то и громко перекликаются между собой.
– А где они живут?
– Везде живут, и у нас во дворе они есть. Слышишь, как щебечут!
– Ааа! Так я их знаю, я думал, просто птички, а это стрижи!
Юрка мигом выбрался из табуретки и кинулся к кухонному окну.
Стрижи за окном то стрелой залетали под крышу дома, то чёрной молнией взвивались ввысь к солнцу, успевая при этом что-то прокричать друг другу.
– Так вот они какие, стрижи! И солнце над ними, как в песне. Я их люблю, мама. Я их ещё в песне полюбил.
Да, была у Юрки любимая песня со стрижами. Она так и называлась «Летят стрижи». Он даже выучил куплет этой незатейливой песенки с пластинки и распевал его иногда под настроение, вот как сегодня. А слушал эту песню Юрка почти каждый день, если, конечно, у отца было свободное время включить свой замечательный немецкий проигрыватель-автомат. По тем временам конца сороковых – начала пятидесятых годов, когда в ходу были лишь заводные патефоны, даже для взрослых этот чудо-аппарат удивлял, а уж про Юрку и говорить нечего.
Юрка с нетерпением ждал вечера, когда отец придёт с работы, и момента, когда открывалась заветная дверца в тумбочке. Он, устроившись на полу перед открытой дверцей, получал двойное удовольствие: ушами слушал песни, глазами наблюдал за хитроумными действиями механического музыканта. Даже если бы проигрыватель не играл замечательную музыку, а просто действовал, Юрка мог бы смотреть на него бесконечно. Вот отец поставил сверху несколько пластинок и, нажав кнопку, ушёл на кухню к маме. И началось волшебное представление. Нижняя пластинка сама по себе плавно опустилась на диск, а черненькая длинная штучка, дотоле дремавшая на подставках, вдруг ожила – подняла свою змеиную голову и, как бы с опаской глянув на Юрку, нехотя направилась к пластинке.
Как-то, будучи совсем маленьким, он поймал эту штучку рукой, и музыки не стало. Отец, пожурив Юрку, объяснил, что штучка эта самая главная в музыке, и трогать её нельзя – без неё музыки не будет. Вот и сейчас Юрка промолвил ей: «Ладно, иди, иди! Я уже большой, не трону тебя». Она приблизилась к пластинке и опустила на неё свою голову. «Это она слушает пластинку, если ей понравится, она заиграет, – думал Юрка». Бывало так, что она не играла, и тогда отец с ней что-то делал и даже менял пластинку. Пластинка начинала вращаться, и комнату наполняли волшебные звуки музыки. Но вот песня заканчивалась, пластинка останавливалась, а чёрная штучка поднимала голову и уходила с пластинки. «Какая умная! – восхищался Юрка. – Это она уступает место для следующей пластинки». Очередная пластинка мягко соскальзывала на диск, и всё повторялось. Чудеса да и только!
Здесь же, рядом с Юркой на полу, находилась и картонная коробка с пластинками. Их было много, особенно немецких, которые отец вместе с проигрывателем привёз из Германии. Пластинки со своими любимыми песнями Юрка сразу откладывал, чтобы отец их ставил в первую очередь. Правда, отцу не нравилось, что он самостоятельно перебирал пластинки, ибо на Юркиной совести уже были разбитые. Когда это было, но отец по-прежнему не доверял ему в этом деликатном деле. Сперва Юрка, конечно же, откладывал пластинку с песней «Летят стрижи», на ней был голубой кружочек. Затем он искал пластинку с красивым красным кружком с золотыми буквами. На ней была песня, которая также Юрке нравилась. Там пелось о том, как провожали гармониста в институт. Он даже допытывался у отца, что институт – это лучше тюрьмы или хуже. Дело было в том, что дядьку его недавно тоже провожали, но в тюрьму, и Юрка понял, что тюрьма очень плохое место – туда уходят и долго не возвращаются домой.
Были у него и немецкие любимые песни, правда, он не понимал, о чём там поют, впрочем, и в русских песнях также многого понять не мог. Но немецкие ему всё равно нравились, может, потому, что были весёлые. У отца Юрки был большой набор пластинок с прекрасной довоенной музыкой знаменитых танцевальных немецких оркестров и певцов 30-х годов. Поэтому вышло так, что первое Юркино знакомство с музыкой происходило на почве немецкой лёгкой музыки. И всё-таки песня про стрижей была у Юрки самая-самая, а слова из неё: «Летят стрижи, над ними солнце светит. Быстра, легка шумит река» – рождали в его воображении чудесные цветные картинки. А когда он стал совсем взрослым, слова эти, как волшебные мантры, уносили его в давно ушедшее детство. Песня «Летят стрижи», этакий незатейливый гимн Юркиного детства, была написана через год после рождения Юрки, в 1949 году, Аркадием Островским на слова Льва Ошанина.
1.2. Рождение и хвори
Юрка, этот неугомонный непоседа и выдумщик, не с рождения был таковым. А появление его на свет произошло в високосный год Желтой Земляной Крысы, в день Преображения Господня. Раннее утро, восходящее солнце – примета, сулящая, по мнению многих, удачу. Однако сам Юрка, скорее всего, не оценил этого благоприятного знамения. Вместо радости, его первое знакомство с миром выразилось в испуге и, разумеется, в пронзительном крике, оповестившем всех о его прибытии. Это знаменательное для Юрки событие произошло в городе Стерлитамаке, в месте, где сходятся три башкирские реки: Стерля, давшая имя городу, Ашкадар и полноводная Агидель, в русских сказаниях – Белая. Вдоль живописных берегов Белой высятся величественные холмы – древние шиханы, напоминающие могучих батыров, оберегающих покой своей прекрасной сестры Агидели. Вот в таком сильном месте судьба уготовила Юрке родиться.
Отец Юрки, Пётр, инженер содового завода, куда его направили после окончания московского химико-технологического института, здесь же встретил свою судьбу. Он влюбился без памяти в Марфу, местную девушку с каштановыми волосами и голубыми глазами, работавшую в общем отделе завода. Вскоре они поженились, и через год на свет появился Юрка.
То ли первый взгляд на мир показался Юрке чересчур суровым, то ли он ожидал большего и разочаровался, то ли в небытии, откуда его извлекли без спроса, у него остались какие-то незаконченные дела, но новорожденный был крайне недоволен своим появлением и постоянно кричал, словно мстил родителям за то, что его потревожили. Точные причины этого трёхмесячного плача так и остались загадкой, хотя, по словам матери, Юрку показывали даже профессору медицины. Видимо, поэтому первое осознанное воспоминание Юрки было связано с болезнью. Впрочем, он не осознавал, что болен, это было его обычное состояние, и о другом он даже не подозревал.
День за днём Юрка горел в жару, лёжа в своей деревянной кроватке. Она казалась ему огромной, ведь сам он был совсем крошечным. Из-за стены доносился звук швейной машинки. Конечно, Юрка не понимал, откуда берётся этот звук, но знал, что он связан с матерью: когда шумит, её нет рядом.
Стоило матери выйти из комнаты, как невесть откуда выползали его мучители – маленькие уродцы. Цепляясь когтистыми лапами за деревянные балясины кроватки, они кривлялись, ухмылялись, показывали языки и скалили зубы, глядя Юрке прямо в лицо, словно чего-то выжидая. Он закрывал глаза, чтобы не видеть этих жутких существ, но знал, что пока он смотрит на них, они не осмелятся проникнуть за решётку. Как бы ни было страшно, нужно было держать глаза открытыми и не пускать их в кровать. Юрка водил глазами по сторонам. Они торчали отовсюду. Самые наглые пытались перелезть через оградку, но Юрка останавливал их взглядом. Они неохотно, словно огрызаясь, растворялись в темноте. «Чего им от меня надо?» – думал Юрка. Но иногда даже это не помогало, уродцы переставали бояться его взгляда. Тогда оставалось последнее средство – рёв, чтобы позвать мать. Шум машинки за стеной стихал. Уродцы замирали, словно прислушиваясь: придёт или нет. Их отвратительные морды торчали со всех сторон. Тогда Юрка добавлял громкости. Не успевала открыться дверь, как они мгновенно исчезали, чтобы появиться вновь, как только Юрка оставался один. Мама, успокоив сына, выключала свет в комнате, чтобы он быстрее заснул, и тихонько уходила. Но уродцам только того и надо: темнота – их стихия, они возникали из мрака и укрывались в нём. «Зачем мама уносит с собой свет?» – думал Юрка, но сказать ей не мог. А она не знала, что сын ведёт изнурительную борьбу с тварями темноты. С тех пор Юрка долго боялся темноты и спал с ночником.
Конечно, он хотел, чтобы мать всегда была рядом, но у неё были какие-то неотложные дела за дверью, откуда она появлялась и куда уходила. Эту дверь, белую, Юрка хорошо различал в темноте, и когда ему становилось невыносимо видеть эти противные рожицы за решёткой, он начинал смотреть на неё, зная, что там, за ней, скрывается прекрасный светлый мир. Там не было темноты, в которой обитали злобные твари. Он жадно ловил приглушённые дверью звуки разговора отца с матерью.
А иногда оттуда доносились чарующие звуки, которые Юрка слушал бы бесконечно. Конечно, он не знал, что это музыка с грампластинок отца. Эти звуки ох как не нравились уродцам, обступившим его кроватку. Их горящие злобой глазки тускнели, и они исчезали, забиваясь в тёмные углы в ожидании своего часа.
Юрка глядел на дверь, откуда приходила мать, мечтая попасть за неё, чтобы увидеть всё своими глазами, узнать, откуда исходят волшебные звуки, которых так боятся его мучители, и ему становилось хорошо и спокойно.
Наступила первая в Юркиной жизни весна, но он никак не мог оправиться от болезни, ел плохо. Иногда приходил доктор, прикладывал трубку к груди, мял живот и, тяжело вздохнув, неодобрительно качал головой. Мать с тревогой следила за ним, пытаясь угадать его мысли. Доктор долго что-то писал на бумажке, искоса поглядывая на Юрку. Затем не спеша собирал свой саквояж и выходил вместе с мамой из комнаты. В коридоре он что-то бормотал ей и скрипел входной дверью. А хандра не отпускала Юрку. Не было в нём жизненной энергии и интереса к окружающему миру. Да и что это за жизнь с уродцами!
Иногда Юрку навещала бабушка. Она заходила в комнату, говорила ласковые слова и гладила его по голове. Ему становилось хорошо, и он во все глаза смотрел на эту странную женщину. Потом бабушка что-то горячо и настойчиво говорила матери, которая в свою очередь или отмалчивалась, или слабо возражала. Юрка, конечно, не понимал, что они говорят о нём и что бабушка уговаривала мать крестить внука.
– Знамо дело, крестить, обязательно крестить! На восьмой день крестить положено, а ему, чай, уже годик почти, – распиналась бабушка, – потому и млявый такой, и хворает изо дня в день…
– Мама, ведь Пётр не позволит. Он хоть и атеист, но крещёный православный, и мать у него, бабушка Юрика, по его словам, набожная женщина…
– Ну хорошо, пусть Пётр и окрестит Юрика в православном храме, мы с тобой туда же не пойдём.
Дело в том, что Юркины мама и бабушка – потомственные старообрядки, родом из старообрядческого поселения, давно вошедшего в черту города. Юркина мама, хоть и считалась крещёной старообрядкой, но, как и вся комсомольская молодёжь, об этом особо не задумывалась. А вот её мать, Юркина бабушка Матрёна, хоть и не была набожной, но по церковным праздникам изредка посещала молебные собрания общины. А как получила она похоронку в 42-ом о гибели под Великими Луками старшего сержанта, её ненаглядного муженька Алексея Садовского, так и охладела к своей старинной церкви, словно обвиняя её в том, что, несмотря на каждодневные моления «Спаси и сохрани», не сохранила она Алексея.
– Конечно, Пётр не пойдёт сына крестить. Что на работе ему скажут, узнав об этом? – в раздумье вымолвила Юркина мама.
– Дак я тебе о том же. Кому, как не нам с тобой, печься о здоровье сынка твоего, да и о душе тоже, – продолжала наседать Матрёна, – С утра съездим к наставнику нашему, старцу Сергию, к обеду вернёмся. А Петру ничего не говори, ему же лучше. Если кто прознает да слово молвит, так он в неведении, мол, тёща, старая дура, самовольно покрестила. А с меня какой спрос, я и есть старая дура. Ух, уже час долдоню тебе, аж голова раскалывается.
– Хорошо, мама, но там же в купель окунать надо, боюсь я за него, слабенький он.
– Не тревожься, неужто, Марфутка, я об этом не кумекала. Давеча ходила к отцу Сергию и всё разузнала – по чину крещения допускается окропление святой водой. Так и будет.
1.3. Крещение в уральские кержаки
И вот, мать и бабушка Юрки, движимые верой предков, решили окрестить его по старому обряду. Выбрав день, отправились они к наставнику, отцу Сергию, с надеждой, что причастие к вере исцелит Юрку от недугов и наполнит жизненной силой.
Старец Сергий, сухонький, невысокий старик, обрамлённый окладистой бородой, с крупным прямым носом и большими ушами, что проглядывали сквозь староверческий «горшок» седых волос, был негласным старшиной общины старообрядцев-беспоповцев, книжником и хранителем её церковного имущества. Далеко за семьдесят, он жил уединённо на отшибе, в почерневшей от времени бревенчатой избе, служившей и молельней. После революции община фактически распалась; физически она ещё существовала, но лишь единицы стариков и старух посещали молебны. Одни боялись новой власти, другие просто отреклись от веры, которой почти триста лет хранили их предки, несмотря на жестокие гонения. Говорили, у Сергия был сын, который в Гражданскую ушёл с красными в Сибирь, на Колчака, и пропал без вести. Сергия никто не избирал старшиной; его отец – да, был избранным, но после его смерти, совпавшей с окончанием Гражданской войны, желающих занять этот пост не нашлось. Так Сергий стал старшиной по наследству, без особого желания. Но как выбросить на помойку старинные рукописные и старопечатные книги, с которыми он вырос и которые так любил? А несколько певческих книг гуслицкого ручного письма, при виде дивных страниц которых душа сама начинала петь? Эти святыни он хранил в дубовом ларце с хитроумным замком и доставал лишь по большим праздникам.
Русские старообрядцы славились благоговейным отношением к книге как к святыне. Книги любили, ценили, передавали по наследству и дарили. Эта страсть с ранних лет передалась и Юрке, видимо, с материнской кровью праотцов-старообрядцев, и остался он верен любви к книгам до преклонных лет.
С возрастом Сергий читал всё больше и прослыл местным мудрецом. Впрочем, он ещё и возделывал огородик, спускавшийся от дома к кочкарнику. На что жил? Да много ли ему надо? Был у него один источник дохода, не щедрый, но постоянный: крестил детей и отпевал усопших на погосте. Люди, хоть и не ходили на молебны, считали себя староверами и крестили детей почти все. В таинствах он был дотошным, за что его уважали и благодарили. Вот и Юрку Матрёна с дочкой принесли к Сергию, а куда ещё?
– А, Матрёна Ефимовна! Милости просим! Давненько не захаживала, без бога, чай, сладко живётся…
– Какой там! Всё некогда, батюшко, кручусь, в гору глянуть времени не хватает. Ведь у меня ещё младшенький Василий, считай, на руках, да дочку с внучком не забываю.
– Эх, суета сует! Да не одна ты такая, мало кто приходит, и то лишь крестить да отпевать. Мурашами живут, мурашами помрут грешные вместе с серпом и молотом своим вместо креста животворящего. Бог великодушен, простит, чай, молюсь ведь присно за вас грешных. Если не я, то кто? С чем пожаловали дорогие, хотя уж вижу сам. Поди, припозднились малость?
– Уж прости нас, грешных, ради бога. Они ж молодые порой не домыслят, пока кто не подскажет, времена зараз такие, сам знаешь. Да и хворал он у нас, почитай, с самого рождения. Вот оклемался немного, мы и поспешили.
– Ну что же, Матрёна, Бог наш милостивый – великодушно прощает грехи наши мирские. Ладно, дело – лучше поздно, чем никогда. Добро пожаловать в горницу, к святым образам с книгами и таинству богоугодному.
Далее Сергий, не проронив ни слова, по-стариковски покряхтывая, снял с дощатой стены нагрудное бронзовое восьмиконечное распятие на толстом шёлковом шнурке, висевшее рядом с лестовкой. Надев крест на шею, направился в передний угол, завешанный почерневшими от времени образами и уставленный по бокам полками, на которых толстыми плитами в кожаных, истёртых до дерева, переплётах покоились старинные книги. Иконы были столь стары, что лики святых не распознать. Но Матрёна с детства знала эти образа. Сверху из квадрата позеленевшего медного оклада солнечными овалами проглядывали лики двухсотлетнего Деисуса. Пониже располагались образа без окладов – Николай Угодник, Пророк Илия и другие, она уж забыла какие. Прав был наставник, давненько она не посещала молельню.
– Ну же, представьте чадо ваше драгоценное.
Мать с бабушкой развернули Юрку на столе. Сергий надел очки и внимательно, по-врачебному, осмотрел мальчика. До войны, да и в войну, обращались к нему прихожане с болячками, и он помогал, как мог – одарён был подспудным чутьём на хвори людские. Сейчас сам отправлял в поликлинику, где по каждой хвори был специальный врач, и денег они не брали.
– Егорием, баете, нарекли – подходящее имя. Ну что вам, мои дорогие, сказать? Да, хиловат с виду, но дух в ём крепкий. Переборит хвори – большая и долгая дорога ожидает его, пока к престолу Всевышнего не явится. Правильно сделали, что вовремя решили приобщить его к богу и к нам, единоверцам.
После свершения таинства крещения Сергий задумался на мгновение и произнёс: – Помолюсь-ка я за раба божьего Егория пред образами преклонённым, и вы помолитесь, как сумеете.
Старец постелил на полу перед иконами подручник – стёганый коврик, сшитый из разноцветных лоскутов, встал на колени и, упёршись лбом в него, начал нашептывать что-то непонятное. Если бы он даже молился громко, всё равно Матрёна и Марфа мало что поняли бы из его молитвы на старославянском языке. Завершив молитву и выслушав слова благодарности от женщин, Сергий закончил встречу словами:
– Дождитесь вёдра, и в полдень отнесите его к реке, на высокий берег, что напротив Царь-горы, недалече от моста. Место то сильное, стоишь и дивишься божьему творению – душа сама у Бога жить просится. Пусть побудет там, авось, Господь его приметит, да и одарит божьей благодатью.
Так Юрка стал истинным уральским кержаком, всего, правда, на пару лет, ибо доминирующая церковь, в лице другой бабушки и её ревностных компаньонок решительно обратило его в православие. Но что, интересно, Юрка не сохранил в памяти ни первого, ни второго крещение и знал о них лишь из рассказов родителей.
1.4. «Быстра, легка бежит река…»
Но вот, наконец, и благословенный май! Долгая южноуральская зима, смирившись с неотвратимым уходом, отступила. Снег растаял, обнажив просыхающие дороги и тропинки. Молодая трава, изумрудным бархатом укрывшая землю, с каждым днём набирала силу, становясь гуще и сочнее. Деревья и кустарники, ликуя под тёплыми лучами солнца, выпустили клейкие, будто игрушечные листочки.
И вот, однажды, в ласковый солнечный день раннего лета, Марфа, оставив домашние хлопоты, отправилась с Юркой на прогулку. Разве усидишь дома в такой день! Поглощенная семейными делами, она давно не бывала на реке, но сегодня словно неведомая сила повлекла её туда, напомнив о наставлении старца Сергия.
Усадив Юрку в деревянную коляску, Марфа неспешно вышла на высокий берег реки, широко разлившейся после половодья. Сердце Юрки замерло от восторга при виде открывшейся панорамы. Настолько неожиданно прекрасной была картина, представшая его взору. Внизу, окаймленная золотистыми песчаными берегами, простиралась река – широченное голубое полотно, искрящееся в солнечных лучах. Впервые в жизни он видел такое обширное водное пространство.
– Это, сынок, река Белая, – промолвила Марфа.
– Река! – с восхищенным придыханием повторил Юрка.
Даже если бы на этой живой картине была только река, ему было бы достаточно впечатлений. Но река была лишь частью великолепного мира, открывшегося его жадному взору. За рекой золото песчаного берега превращалось в нежный изумруд прибрежной зелени, плавно переходящий в густой лес. Лес взбирался по склону горы, возвышающейся над этим великолепием. Но он не дерзнул укрыть её целиком, и макушка горы, белея проплешинами, упиралась в лазурный полог неба. Юрка, конечно, не мог знать, что пред ним древний Шах-тау, но интуитивно сознавал, что гора эта царит в окружающим её чудесным мире. И как бы ни притягивала к себе река золотыми солнечными бликами на бирюзовой глади и нарядной каймой берегов, восхищенный взгляд возвращался к горе и застывал на ней в благоговейном преклонении. Истинно Царь-гора! (не существующий ныне шихан Шах-тау). А непрестанное щебетание и крики стрижей, носящихся над рекой, подчеркивали величавость горы, взирающей с высоты своих миллионов лет бытия на преходящую суету окружающего её бренного мира.
Юрка смотрел, не в силах оторваться. Он не представлял, что кроме комнатки с его кроваткой и коридора, где мама сажала его в перевернутую табуретку, существует светлый, потрясающий мир, наполненный такими чудесами, как река, гора, птицы и солнце на бездонном небосводе. Неописуемое, щекочущее чувство от увиденного волшебства заполнило его душу, сердце и все маленькое тельце, и чем дольше он смотрел, тем сильнее становилось это чувство, ему даже захотелось смеяться. А ещё он вдруг понял, что в этом мире нет места донимавшим его уродцам, и теперь ему нечего их бояться, ибо увиденный им мир сделал его намного сильнее этой мерзости.
– Куда это вы запропастились, друзья? – на верхней ступеньке высокого крыльца их ожидала пожилая женщина в темном, по-староверски заколотом под подбородком платке, Юркина бабушка, Матрёна.
– Я уж беспокоиться начала, – с облегчением добавила она.
– У Белой гостили. Шиханом любовались. Уж забыла, когда на реке была…
– С детьми так, про себя не вспомнишь…
– Ну что, внучек, как тебе наш Шихан? Понравился? – засюсюкала над Юркой Матрёна.
– Не хотел уходить, еле утащила… Говорит, чудак, мне: «Мама, ты иди, а я здесь ещё побуду».
– Видишь, прав был Сергий, мудрый он, нас, человеков, изучил наскрозь. Спасибо ему.
С того дня, может крещение помогло, может река и Шихан сил придали, а может, и время пришло, пошел Юрка на поправку. Появился у него аппетит, стал выходить гулять сначала в палисад, а к середине лета – в общий двор, где у него появились друзья. «Юрик, Юрик! – звала его мама с высокого крыльца дома. – Кушать, быстро! Папа пришел на обед!» Юрка сломя голову летел к крыльцу. «Как подменили!» – любовалась сыном счастливая Марфа.
Прошло много лет. Юрка, став взрослым, часто вспоминал высокий берег, реку и гору, залитые солнечным светом, мельтешащих в небе стрижей, и был уверен в том, что именно в тот день он стал другим человеком.
1.5. Неведомый мир за белой дверью
Познание мира сопровождает человека на протяжении всей его жизни, с первого вздоха и до перехода в вечность. В начале этого пути мир предстает перед ним в своей физической, осязаемой форме, но с годами, с возрастом, человек все глубже погружается в духовную суть своего бытия.
Так и Юрка, словно самая маленькая матрешка, впервые увидел мир из своей кроватки. Затем горизонт расширился до спальни, где его колыбель занимала почетное место. Этот новый мир оказался сложнее и интереснее прежнего. И вот настал долгожданный момент – перед ним распахнулась таинственная белая дверь, словно портал в неизведанное. Юрка уже знал о существовании этого мира: оттуда, подобно небожителям, приходили его родители, его защитники, оттуда доносились загадочные звуки, смысл которых пока был скрыт от него. Его взяли на руки и перенесли в следующий, совершенно незнакомый мир – квартиру. Глаза Юрки широко распахнулись, впитывая каждую деталь: все было непонятно и до мурашек интересно.
