Истории для рассказа в темноте

– Незачем было оглядываться, – злорадно хихикнув, сказал кто-то. – Известно ведь: чтобы увидеть того, кто явился с живыми отужинать, иному достаточно и через дверную щель глянуть, из сеней. А уж если из печного устья смотреть – тут каждому потустороннее откроется.

– Ну, теперь-то я это и без тебя знаю, – рассказчик поклонился.

– А вообще, – добавил еще кто-то рассудительным тоном, – перед Рождеством положено молча трапезничать, чтоб честь соблюдать да уважение, а то и не такое может приключиться…

– Вот и дед мой так же говорил.

– А чего ж ты его самого-то не позвал?

– Да не любит он…

Петруха стоял и слушал все эти разговоры разинув рот.

– Ну что, паря, нравится тебе с нами? – раздался рядом дребезжащий старческий голос.

Парнишка обернулся – подле него стоял, чуть заметно сгорбившись, бородатый старик весьма необычного вида. На голове у незнакомца красовался высокий шлем с роскошным резным гребнем и узорчатыми «ушами» по бокам – Петруха с восхищением отметил, что невиданная чудо-шапка, похоже, сработана полностью из дерева. Интересно, что за старик такой? Лицо хоть и не прячется под накладной личиной, как у других ряженых, зато сплошь вымазано чем-то темным и блестящим – будто его тоже из дерева вырезали да лаком покрыли. Длинная седая борода – курчавая, точно ворох стружек. А на плечах почему-то конские копыта – ни дать ни взять эполеты генеральские…

– Вообще-то, нравится, – ответил Петруха, с любопытством разглядывая старика. – Весело тут у вас. Только вот не пойму я, дедушка: откуда вы все? Ведь не здешние, я же вижу. Из Солоновки, что ль?

– Да отовсюду, – махнул рукой дед.

– Как это? – не понял Петруха.

– Да вот так и есть, – пожал копытами старик. – Сам-то я, стало быть, тутошний.

Петруха усмехнулся.

– А вот и врешь, дедуля. Я тутошних всех знаю.

Старик хмыкнул в бороду.

– Всех, говоришь? Ну что ж… Меня Кириллом Григорьевым кличут.

– Ты гляди-ка! – подивился Петруха. – Да ведь и я тоже Григорьев! Григорьев Петр.

– Верно, – кивнул дед. – А отец твой?

– Иван Кириллович…

– Вот то-то и оно.

Петруха недоуменно уставился на деда.

– В каком это смысле?

Старик вздохнул.

– Верно Ефимка сказал: туголобый ты, однако…

– Какой еще Ефимка? – Петруху начинало понемногу коробить. – Этот, что ли, который сетью себя опутал, точно сом взбесившийся?

Дед не ответил.

Петруха насупился: ему вдруг стало казаться, что его тут держат за дурака. Он молча развернулся и хотел было уйти, но тут взгляд его замер, а душу объял радостный трепет.

Толпа перед ним расступилась, и по образовавшемуся проходу легкой плывущей походкой шагала ему навстречу стройная, облаченная в изящную меховую шубку девушка. Маленькая, едва ему по плечо. Волосы упрятаны под белоснежную шапочку, но черные глаза, ресницы-хвоинки, брови-крылья не могли принадлежать никакой другой…

– Она! – с благоговением выдохнул Петруха и хотел было уже шагнуть девушке навстречу…

– Посторонись, паря, дай ей дорогу, – кто-то схватил его за рукав и оттащил в сторону.

А девушка проплыла мимо, лишь мельком взглянув на Петруху, и встала в середине круга. Окружающие в почтении сомкнулись.

– Кто она? – хрипло выдавил Петруха.

– Она-то? – переспросил старик в шлеме. – Самая старшая из всех нас.

– Как то есть – самая старшая? – Петруха округлил глаза. – Она ведь совсем девушка еще…

– Эге, паря! Коли она тебе девкой молоденькой кажется – стало быть, шибко уж приглянулся ты ей. Радуйся: она ведь много на что способна, глядишь – милостью какой одарит. А вот мне она только старухой седой и видится. Да она такая и есть – Старуха-Вьюга, древняя, как сама земля…

Петруху словно в прорубь с головой окунули. Стоял и таращился то на девушку, то на ряженых, то на старика. Наконец, сглотнув, жалобно всхлипнул:

– Где я, а?

Дед почему-то нахмурился, сверкнул из-под бровей глазами.

– Где-где! – буркнул он. – Там же, где и все мы! – Но, окинув взглядом оторопелого Петруху, смягчился, добавил уже теплее: – Не горюй, внучок! Старый год только-только на покой отправился. Нам с тобой еще добрых шесть деньков на воле гулять, аж до самого Крещения! Но уж потом погонят люди нас прочь помелом поганым – знай держись! Да только ведь это не навсегда. Год переждем – и опять загуляем!

И тут только Петруха понял…

* * *

Утром в доме Громовых стоял переполох: Нюська прибежала со двора и поставила всех на уши.

Сам Архип Громов и все домашние, наскоро набросив какую-никакую зимнюю одежу, высыпали на улицу. За воротами уже собралась порядочная толпа.

Двое мужиков хмуро укладывали на телегу закоченевший, скрюченный труп молодого паренька, седого от налипшего снега.

– Кто же это? – ахнула Дашка, прижавшись к отцу.

– Петька это, Григорьев, – прошипела, протискиваясь к ним, Нюська: она уже успела побывать у телеги.

– Сын Ивана-столяра? – Архип Громов повел бровями. – Как же это его угораздило, беднягу?

– Ох, горюшко… – прикрыла рукой рот Таисья Громова.

Светлана стояла молча, лишь теребила край платка. Ее одолевали нехорошие и пугающие мысли, которые она тщетно пыталась отогнать прочь…

– Погоди-ка, – послышался голос одного из мужиков возле телеги. – Что это тут у него?

В следующий миг толпа ахнула: из-под тулупа замерзшего парнишки было извлечено настоящее чудо – цветок, искусно вырезанный из дерева и раскрашенный наподобие алой розы.

Светлана пошатнулась: перед глазами поплыл влажный туман.

– Светлан! – теребила ее за рукав Нюська. – Цветок, Светлан! Смотри!

Но старшая сестра уже не слышала младшую: в глазах потемнело, ноги подкосились.

– Держите ее! – только и успела пискнуть Нюська.

Архип Громов в самый последний миг подхватил дочь. Вокруг тревожно зашептались.

– Петенька-а-а! – донеслось вдруг до людей.

Все повернули головы. По улице, распахнутая, простоволосая, бежала, голося и спотыкаясь, мать Петрухи. За ней, прихрамывая на больную ногу, ковылял столяр Иван Григорьев…

Светлану отнесли в дом, уложили на постель.

Она тяжело простонала – и открыла глаза, испуганно уставилась на мать с отцом, на сестер.

– Нюрка… – хрипло выговорила она. – Дарья… Неужели это… он?

Нюська закусила губу, а Дашка уткнулась Светлане в руку, и плечи ее часто-часто затряслись…

Светлана повернула голову. Взгляд упал на комод перед окном.

Там, в стеклянном стакане, стояла роза.

Светлана беззвучно ахнула, и горячая слеза скатилась по щеке на подушку.

Вчера, когда цветок принесли с улицы, он был темно-красным, лишь прихваченные морозом края лепестков подернуло мертвенной лиловостью.

Сейчас же роза была совсем черной, а лепестки сморщились и засохли…

«Каменный ангел»

Лилия Белая

Ваши белые могилки рядом,

Ту же песнь поют колокола

Двум сердцам, которых жизнь была

В зимний день светло расцветшим садом.

Марина Цветаева. 1910.

Говорят, история эта произошла около двухсот лет назад, во время правления благословенного Александра Первого. Случилось всё в Серпуховском уезде Московской губернии. На берегу живописной реки Оки, на самом пригорке стоял барский дом. Вокруг него выросло село, а подле леса к югу расположилось небольшое кладбище с едва приметной деревянной церквушкой. Доставшимися по наследству землями владел отставной майор Димитрий Невский. Овдовевший помещик находил утешение в молитве да в двух дочерях – Анне и Александре. Младшенькая его, Александра, миловидная, златокудрая девушка была, однако, нраву спесивого и капризного. Старшая, напротив, походила на покойную мать, женщину смиренную и добрую, но не блиставшую красотой. Анна получила домашнее воспитание, прекрасно музицировала и владела несколькими языками; Сашеньку же по протекции тётушки устроили в пансион благородных девиц в Петербурге. Возвратившись по окончанию обучения в отчий дом, Александра вскоре возненавидела поселение и всё рвалась в столицу, где ждали её кавалеры, балы и театры, а не только речка, куры с овцами да пьяные мужики.

      Когда по случаю в их глушь забрёл молодой поручик из Серпухова – Николя Чернышев, то терять времени он не стал. Выискал предлог остаться погостить, поближе познакомился с дочерями ветерана и соблазнил ту, что легка была и наивна. После нескольких рандеву с поездками в город прошли месяцы, и Сашеньке сделалось дурно. Плохое состояние барышни замечали девки: кто-то просил позвать лекаря, кто-то сам пытался разобраться, а кто-то сразу повёл к бабке Маланье, известной ведьме, знавшей сотни способов исцелить травами и погубить заговорами. Дом её, чёрный и полусгнивший, стоял неподалёку от кладбища и, если приглядеться из-за каменных крестов, напоминал затаившегося голодного паука.

– Да не больна барышня, не больна! – трясла головой старуха, порицая сенных девок, когда те привели к ней на осмотр испуганную Сашеньку. – Али не видите вы, курицы слепые, что госпожа под сердцем ребёночка носит? – Она костлявыми пальцами коснулась груди барышни и тёмные глаза Маланьи округлились, голос захрипел от радости: – О-о, да не одного ребёночка Господь-то тебе дарует! Двои-их! Лови-ка добра молодца, пока не улизнул и не осрамил твоё имя! Повитухой тебе буду, на добрые роды благословлю, а ты взамен, – тут она предложила немыслимое, – девочку Машеньку свою мне отдашь в награду, а Андрюшку себе оставишь, надо же род Невских продолжать!

      Изумление Александры Димитриевны от новости про беременность сменилось лютым гневом, стоило ей услышать предложение знахарки.

– Сдурела, карга старая?! – вскричала она, отшатнувшись от ведьмы. – Чтобы тебе – да дитё барское отдавать?! Да только за такие мысли в Сибирь ссылают! Будь папенька дома, всё бы ему рассказала, в кандалах бы ты, уродина, ходила! Похлёбку жрала бы, да не такого нрава я! Милую! Черти тебя после смерти на дыбе пытать будут, слово моё помяни!

      Маланья лишь усмехнулась, обнажая жёлтые зубы, похожие на разрушенные надгробия.

– Ступай к себе, госпожа, ступай. Добра молодца-то лови, а то уйдёт, шельмец! А мои слова не забывай: с отроками ты намучаешься и клясть будешь каждый их день, молить будешь, чтобы Боженька поскорее забрал их к себе, а кладбище у нас большо-ое, могилок хватит на все-ех…

– Сумасшедшая, – тихо молвила Александра.

      Хотелось сказать что-то ещё, но она не смогла. Резкая боль пронзила ей живот и к горлу подкатила тошнота. Девки помогли добраться до усадьбы и только рады были тому, что подвернулась возможность поскорее покинуть жуткую избу.

      Предсказания ведьмы начали сбываться. Николя, разузнав о случившемся, попробовал незаметно уехать из города в столицу, но не удалось: Димитрий Невский войну прошёл, француза, проклятого, бил! Так, разве составило бы ему труда поймать нечестного жениха? Невский человек был суровый, подобных розыгрышей не любил, но сам умел шутить по-чёрному. Хорошенько смог он припугнуть Чернышева, и венчание провели спустя месяц.

***

Как несётся русская тройка по скрипучему снегу, так же бешено мчались сладкие свободные дни молодых. Николя быстро привык к селу, и даже счёл за благо женитьбу на дочери ветерана. Ни в чём не отказывал ему старый барин, богатства и сотню душ пожаловал поручику, но при том строго приглядывал, чтоб «не убёг».

      Аннушка, сестрица Александры, невольно понимала: её надежда найти супруга таяла как свечка. Вот младшая уже замуж вышла, пускай и для того, чтобы избежать неприятностей, а от неё, от Аннушки, Бог, видно, отвернулся. Всю заботу и любовь отдавала она сестре, усердно молилась за её здоровье. Поддерживал чем мог отец. Помогала и подруга Сашеньки по пансиону – Элен, частенько приезжавшая погостить из города.

      Близился день родов. Прошли они тяжело. В слезах, крови и страданиях рожала бедняжка. И перемешиваясь с собственным криком, звучал в голове её мерзкий голос ведьмы: «Отдай мне ребёночка. Одного отдай! Не то в могилку всех загонишь!» Александра была на грани, но молитвами Анны и усилиями лекарей всё же выдержала, и на свет появились двойняшки – мальчик да девочка. Ровно так, как говорила Маланья. Эта ведьма знала даже имена детей! Николя назвал сына Андреем в честь своего дедушки, а дочку Марией во имя Богородицы, пусть сам Николя в мыслях далёк был от Царицы Небесной и Господа.

      С рождения двойняшек посыпались трудности. Видя, как сестра устаёт от хлопот и не выносит постоянного плача, Аннушка напросилась стать крёстной матерью. Возражать не стали, и крестив детей, Анна тесно связала свою жизнь с жизнью сестры. Молодые, желая провести больше времени друг с другом, часто отдавали младенцев кормилицам. Бывало, перекладывали все заботы на Анну, но девушке воспитание племянников приносило только радость. Происходили между супругами и ссоры. Когда Димитрия не было дома, Анна и слуги становились свидетелями истерик сестры и вечных пререканий Николя. Не стеснялись они и Элен, периодами гостившей у них. Анна с ужасом осознавала: скоро о разладах в семье Невских заговорят не только в Серпухове и Москве, но и в самой столице. Анне приходилось молча терпеть и брать на себя заботы о детях. Для племянников она старалась делать всё.

***

Годы текли водой. Александра Димитриевна подурнела от вечного недосыпа, постоянной тревоги и ссор. Дети росли, благодаря отцовской поддержке, помощи Элен и Анны. На четвёртый день рождения, незадолго до Рождества Христова, семья Невских созвала гостей на праздник. Щедро украшенная ель у камина создавала ощущение уюта. Пахло сладостями и свежей сдобой. Андрейке и Маше дарили подарки, приговаривая, что не зря родились братец с сестрой за пару дней до Иисуса – Богом были поцелованы, а значит, беды стороной их обойдут.

      Необычным подарком отличилась Элен. Крестьяне внесли в зал нечто громоздкое, завёрнутое в белую простыню.

– Пусть слуга Господа оберегает ваш семейный очаг и хранит род Невских от злых чар и горестей, – сказала она нежно и кивнула, давая знак стянуть ткань.

      Под ней оказалась белая статуя ангела. Гости благоговейно ахнули. Красивый крылатый юноша, в половину человеческого роста, сложив на груди каменные руки, печально смотрел куда-то в небо. По достоинству оценили присутствующие ювелирную работу – складки длинной ангельской одежды, казалось, вот-вот колыхнутся от прикосновения. Анна замерла, засмотрелась.

Когда объявили танцы, она разговорилась с Элен.

– Он как живой, ей-богу! – говорила Аннушка.

Элен мельком упомянула, что статую по её заказу делал скульптор из Италии.

– А – это лично вам, Анна Димитриевна, от меня.

      С последними словами Элен кивнула слуге, и тот поднёс на блюде деревянную иконку Спасителя. Иисус на ней виднелся плохо, потемневшая дощечка, видно, слыла старинной. Элен любила собирать древние вещи и готова была платить на аукционах за них десятки тысяч рублей, благо положение дочери известного московского чиновника, позволяло.

      То ли ослабла Анна, то ли игристое ударило в голову, но икона выскользнула из пальцев и упала на пол ликом. Испугавшись, Аннушка ахнула, вспомнив нехорошую примету. Но вскоре, в разгар веселья, всё забылось.

      В тот же вечер муж Элен пригласил семейство Невских в Москву отмечать Рождество. Ехать должны были майор и его дочь с мужем. Дети закапризничали и упросили родителей, чтоб их оставили с крёстной. Делать было нечего. Пришлось с утра запрягать карету и отправляться в путь-дорогу неполным семейством. Будучи затворницей, Анна этому даже обрадовалась. Её ждали племянники, ставшие за четыре года словно родными детьми.

      Первым утром, когда ребятишки резвились на улице с нянюшками, играя в снежки, а Анна сидела в отцовском кабинете, разбирая бумаги со счетами по доходу поместья, к ней заявилась суеверная Матрёна. Крепостная, боязливо поглядывая на госпожу, доложила, что Машенька с утра вела себя очень странно – она разговаривала с подаренной статуей и заявляла, дескать, ангел сам начал с ней вести беседу.

– В эти годы у детей фантазия разыгрывается, Матрён, – усмехнулась Аннушка, не отрывая взгляда с бумаг, на которых мелькали цифры.

– Так-то оно так, барышня, но дюже странно всё это… Ангел так смотрит… Будто с кладбища его принесли, аль басурманом сделан, может, в том дело-то… Ночи перед Рождеством самые страшные, говорят, разгулье для нечистой силы-то…

– Не бери в голову, ступай, – отозвалась мягко Анна, но вскоре насторожилась.

      К вечеру, придя в гостиную, и впрямь убедилась в правоте Матрёны. Машенька сидела на турецком ковре перед изваянием и показывала ему подаренные игрушки. Больше всего она хвасталась ангелу новым деревянным конём, на котором можно было качаться.

– Смотли, бозый вестник, этого зелебца мне подалил папенька Димитлий Невский. Он очень известный. Он в полку Кутузова воевал! И он самый лучсый на свете!

      Ангел оставался равнодушным к рассказам дворянской девочки и так же безмолвно продолжал глядеть в потолок. Анна стояла в дверях, не зная, как поступить.

– А сколько детей ты в Цалствие Небесное пловодил, ангел? – вдруг поинтересовалась Машенька, и Анне от её слов сделалось не по себе. Она окликнула племянницу, постаравшись придать голосу строгости:

– Мария Николаевна, что вы тут делаете?

– Тётуска! —весело всплеснула ручками Маша. – Посмотлите, ангел мне улыбнулся! Он ласказывает сказочные истолии!

– И что же… что же он тебе рассказал? – спросила Аннушка с тревогой поглядывая на статую.

Ангел неподвижно смотрел вверх, не отнимая с груди перекрещенных рук. Огонь, бодро горевший в камине, внезапно потух, точно его залили водой. Машенька ойкнула.

– Матрёна! – позвала Невская крепостную и велела немедля зажечь в гостиной свечи.

      Пока служанка исполняла приказ, Анна всмотрелась в изваяние, и её передёрнуло. Ей вдруг показалось, будто скульптура увеличилась в размерах. Вероятно, так играл свет с тенью, решила Анна, пристально смотря на застывшую каменную маску. Анну не покидало ощущение, что…

– Может, госпожа, велите унести его куда подальше отсюдова?

      Резкий вопрос девки так напугал Анну, что она вздрогнула, схватившись за сердце. На секунду отвернулась она от скульптуры.

– Не стоит, пускай здесь будет, у ели. Свечей как можно больше зажги. Да не подкрадывайся сзади, напугала!

– Виновата, барышня.

      Анна выдохнула, вновь обернулась к статуе, и холод пробежал по её спине: мёртвые глаза ангела смотрели уже не наверх, а прямо на Аннушку. Запахло тающим воском, послышался треск свечей.

– Детям спать пора, я их сама уложу… – как зачарованная произнесла Анна, не сводя взора с ангела. – Матрён, поспи сегодня у дверей детской… Пойдём в постель, Машенька.

      Она взяла руку Машеньки и быстро вывела её из гостиной. Матрёна побежала за ними. Захлопнулись двери. В помещении разом потухли свечи. Никто не увидел, как голова изваяния медленно повернулась и посмотрела ушедшим вослед.

***

Казалось, десятки волков собрались стаей и разом завыли протяжную голодную песнь. Именно так стонала за окном вьюга и свирепо свистел ветер, раня мелкими снежинками лица попавших в буран людей. Ныне никому бы не хотелось оказаться на месте ямщика в дальнем пути или бродяжки, оставшегося без крова.

      Анна смотрела в окно в надежде, что батюшка и сестрица с мужем уже добрались до Москвы, и дорога их прошла без злоключений. Госпожа Невская видела, как в свете луны мрачно блестел лёд реки Оки, протекающей недалеко от усадьбы. Поёжившись от холода, онемевшими пальцами взяла Анна Димитриевна книгу со сказочной поэмой, выпущенной совсем недавно, но уже прославившей на всю Империю этого романтичного красноречивого поэта, выпускника Царскосельского Лицея. Анна, бывало, зачитывалась его любовными стихами, и майор Невский, прознав об увлечениях дочери, одним из первых достал книгу, решив сделать дочери дорогой подарок. Залпом прочтя поэму, Анна осталась под впечатлением и желала теперь поведать сказку племянникам. Андрюша и Машенька лежали в постелях, а тётя, сидя в кресле, зачитывала строчки книги нежным голосом, который всё же дрожал, словно от предчувствия чего-то нехорошего:

– Дела давно минувших дней,

Преданья старины глубокой.

В толпе могучих сыновей,

С друзьями, в гриднице высокой

Владимир-солнце пировал;

Меньшую дочь он выдавал

За князя храброго Руслана

И мёд из тяжкого стакана

За их здоровье выпивал…1

Дети уснули быстро, даже не дослушав о похищении Людмилы злобным колдуном. Утомлённая странной тревогой, заснула и Анна. Она не помнила в деталях, что ей приснилось, но в этом сне точно мелькало какое-то белое лицо без глаз и большая каменная говорящая голова из поэмы.

      Разбудила Невскую книга, вдруг выпавшая из рук. Погасли последние свечи. Комнату затопило тьмой. Метель за окнами успокоилась, но в стенах поселился холод, а в воздухе запахло сыростью, как в темнице. Смрад был таким резким, что горло защекотал кашель. Аннушка чиркнула огнивом, зажигая новую свечу, взглянула на детей и выдохнула: те мирно спали, крепко укутавшись в одеяла. Перекрестив племянников, она осторожно перешагнула порог детской, намереваясь попросить Матрёну заварить чай. Мысль о горячем прочно засела в голове. Снаружи крепостной не оказалось. Анна не имела привычки часто злиться, но сейчас сжала губы, силясь подавить гнев. Когда Матрёна была так ей нужна, её попросту не нашлось! Ни за дверями детской, ни в длинном коридоре, ни в анфиладе других комнат! Возможно, она позабыла приказ барышни и отправилась спать в людскую.

      Накинув халат, Анна сама решила пойти в столовую. Когда спускалась на первый этаж, то остановилась на полпути. Перед глазами потемнело. Посреди мраморной лестницы, как бы сходя вниз, поставив одну ногу вперёд на ступень ниже, замер в неестественной позе каменный ангел. Он стоял спиной к Невской, сильно сгорбившись.

– Матрёна! Ванька! – позвала громко Анна Димитриевна, не сводя перепуганного взора со статуи, но никто не откликнулся. – Почему это изваяние стоит здесь, а не в гостиной?!

      Голос её дрожал. Анна в смятении прислушивалась, надеясь получить ответ, но только оглушающая тишина давила на уши. Она боялась шагнуть навстречу камню. Её тянуло назад, а детскую. Не смей идти мимо! Вернись обратно!

Анна переборола испуг и спустилась на одну ступень вниз.

      Ангел выровнялся. С хрустом ломающихся шейных позвонков и с мерзким скрипом, заржавевших дверных петель, голова скульптуры медленно повернулась по направлению к Анне.

– Господи…

      Сердце бешено забилось о рёбра. Сияние свечи, упавшее на свёрнутую голову, вырвало из тьмы белизну каменного лица. Не вскрикнув только потому, что онемел голос, Аннушка по-звериному быстро рванула в детскую и наскоро заперла дверь.

– Сыне Божий, помилуй, защити, – едва слышно, приникнув ухом к двери, повторяла Невская.

      Дети спали, не ведая происходящего, и Анна Димитриевна до последнего надеялась, что спала вместе с ними, и просто видела кошмар. Слышался приглушённый звук медлительных тяжёлых шагов. Он раздавался повсюду: над потолком, за стенами, внизу, точно из подвала. Топот усиливался и отдалялся одновременно.

– Господи, спаси! Господи, сохрани! – продолжала Анна уже плача навзрыд.

      Шаги стихли. Анна настороженно прислушалась. Внезапно дверную ручку дёрнули с той стороны. Воскликнув от ужаса, барышня отпрянула назад. Дверь отчаянно пытались открыть. Ещё немного – и вот-вот сломают! Свеча погасла, лишь у образов чадила лампадка.

– Отче Наш, иже еси на небеси… – зашептала Аннушка и схватила попавшийся под руку стул.

      Ручку дёргать перестали.

      Тяжело дыша, смотрела Анна в полной мгле на дверь, но ни топота, ни скрипа, ни стуков уже не слышала. Фитиль свечи загорелся сам собой.

      Утром Невская обнаружила статую ангела, спокойно стоящую на положенном ей месте – в гостиной.

На рассвете служанку ждал серьёзный разговор. Матрёна клялась, что спала под дверями детской и никого не видела:

– Вот вам крест, барышня, рядышком я была всю ночь! Вам, видно, дурной сон просто…

– Нет, не приснилось, Матрёна! – громко прервала ту Невская. – Или ты меня сумасшедшей считаешь? Я до сих пор не могу забыть того ужаса… Оно побежало за мной…