скачать книгу бесплатно
Богиня росла, завоевывала всеобщую любовь и повиновение. Не прошло и 6 лет, как она стала символом королевства и встала позади королевского трона, предсказывая для страны благое будущее. Она несла мысль о том, что женщина, рождавшая жизнь, должна решать кому жить, а кому умереть, женщина должна решать, что плохо и хорошо, где правда, куда нужно идти. Король был зол, что его влияние постепенно угасало, голос затмевался девичьим, но поделать было нечего. Смиренный, он молил Морин о силе, которая помогла бы его народу жить подобно богам. Тогда девушка обучила народ призыву Аним – душ, способных на невероятные вещи.
– И все же, я поторопилась, – вырвал меня из мыслей голос Марии, – Ваше Величество не в лучшем…
– Довольно, я же сказала, что приму вас.
Эмми и стража тоже смотрели на меня растерянно. Видимо я остановилась посреди коридора, завороженная вновь начавшейся пургой за окном.
– Вы ранее бывали в монастыре? – задала мне вопрос наставница, когда мы продолжили движение по коридору.
– Разумеется.
– Я не верно выразилась. Насколько мне известно, вам не потребовалось обучение?
– Разумеется.
– На самом деле, случай, когда наследница Божьего рода была вынуждено отправиться в храм за учением был в истории, – снисходительным тоном напомнила мне женщина, – хотя обычно с призывом у благословленных и наследников короны не случается. А вот среди простого народа чаще встречаются люди, которым нужна помощь в раскрытии духовной силы достаточной, чтобы призвать Анима. Да и дворяне среди наших учеников не редкие гости.
Мне это было известно и без нее. Духовность необходима, чтобы призвать помощника из другого мира, хотя изначально Морин говорила, что призыв возможен для всех уверовавших в нее с подросткового возраста, как только они смогу понять свое предназначение, в котором Анимы и будут помогать им своей силой.
– Наша Богиня говорила, что Анимы являются второй жизнь для верующих, не успевших отдать долг империи, что только после второй своей жизни они смогут отправить в загробный мир для вечного счастья…
– Зачем ты мне рассказываешь то, что известно и так? – с легкой злостью спросила я, ожидая, пока стражники откроют дверь в переговорную комнату.
– Мне хотелось сказать вам, что за долгие годы служения в храме и монастыре, я научилась определять, когда почивший вновь вернется к нам, а когда будет благословлен вечным счастьем. С уверенностью мне хотелось обнадежить Вас, что наш император отойдет в мир иной.
Прихлопнула бы эту девицу на месте, не будь она такого высокого сана. Заявляет такие серьезные вещи, хоть нет ни единого человека, способного утверждать, душа какого переродившегося к нему привязана.
Переговорная комната была в темнокоричневых тонах, так что моя собеседница в белой свободной одежде, сильно выделялась на ее фоне. Простота и прямые линии ее одежды, мягкая улыбка, спрятанные под барбетт волосы создавали для женщины светлый и комфортный образ, в то время как я выглядела скорее угрожающе с уставшим недовольным лицом, в черном платье, приталенном под грудью, в ужасно тяжелой шубе и с распущенными рыжими волосами – достоянием и символом наследников Божьей крови, которые я не могла прятать или обрезать по собственному желанию.
– Что ж, я готова выслушать вас, – выгнав налившую чай прислугу из комнаты, я обратила взор на гостью, – начинайте.
– Как глава духовенства и представитель храма Богини Морин я хотела бы предложить Вашему Величеству поддержку, – холодные серые глаза смотрели на меня уверено.
Для меня ее предложение было огромной удачей, хоть и теплых чувств к женщине у меня совсем не было. Призыв Аним был даром Божества, так что не способные считались порочными. Дворяне и простолюдины отправлялись в монастырь для обучения, нося одинаковые скромные одежды и не имели возможность разглашать свой род и титул, так что все в нем были равны. Монастырь и храмы стали центром рождения сплетен, к тому же обладали возможностью влиять на умы людей. Многие мысли можно было завернуть в проповеди, наложить писания на ситуации, предрешая их исход. Служительницы не отказывали в исполнении маленьких просьб своих спонсоров в обмен на скромные пожертвования. Так был разорен дом Мартинос, занимавшийся производством вина, когда маркиз Винсон, отдавший внушительную сумму на нужды храма, попросил упомянуть его товар. Так вино из марки стало тем, что пила сама Богиня при земной жизни, а рецепт напитка Мартинос внезапно оказался созданным неверующими, которых выгнали с наших земель. Порой даже императоры платили баснословные деньги за то, чтобы служительницы назвали очередной военный поход волей Божьей.
Восьмая императрица вела жестокую войну с храмами. Она вынудила их спонсировать с пожертвований больницы, требовала помогать школам, ведь народ должен был развивать разум, дабы суметь понять ученья Морин. Она ненавидела монастырь. Набожная императрица не могла принять коррупцию в божьем храме.
– Я рада, но складывается ощущение, что поддержка ваша рождена не из любви к Божьей помазаннице, а из возможности выгоды.
– Даже Божьи дети рождены лишь смертными, склонные к грязным и жалким мыслям. Однако, я и мои послушницы верим, что вы станете той, кто приведет мир к тому идеалу, что заповедовала нам Морин. Жизнь дающая теперь будет правящим монархом, уверена, что и прочие ее идеалы будут приведены в жизнь.
Это меня злило. Мне было больно видеть перевирание храмом учений Богини. Многие рукописи переписывались, что стало для меня фактом после обнаружением записей первой императрицы, спасенных от сжигания второй. Она писала, что Богиня учила нас быть миролюбивыми и мудрыми, говорить правдивые слова, но в итоге служительницы миролюбие заменили наигранной добротой, нацепив улыбки, мудрость превратилась в заучивание и скандирование, повторение за вышестоящим, без попытки удостовериться в правдивости, а наставление говорить лишь то, в чем уверен, вдруг стало запретом врать.
Морин любила народ, призвала в наш мир Анимов – духов, обладавших поразительными способностями. Разноцветные, маленькие летающие облачка, издающие легкий писк и способные говорить лишь со своим избранным владельцем, они служили годами. Богиня верила, что империя может существовать лишь при общем усилии народа, от того и наделила нас помощниками, чтобы раскрыть потенциалы.
И вот чем обернулась любовь Морин к народу – паразитированием на вере. Наставница желала поддержки любых религиозных начинаний. Монастырь и храмы существовали на пожертвования, в том числе от императорской семьи, но не спонсировались официально государством. Если я начну сыпать на них деньги из казны, то признаю их власть, и тогда следующий шаг станет очевиден – прошение о принятии наставницы в сенат.
– Вы хотите построить больше храмов?
– И монастырей. Народ должен быть образован и иметь возможность обращаться к Богине из любой точки нашей великой империи. Чем сильнее будет вера наша в Богиню, тем больше блага снизойдет на нас.
Снова ложь. Никогда Морин ничего похожего не говорила.
У меня разболелась голова.
– Что ж, если дворец будет спонсировать Монастырь, то признает его государственной организацией, вы готовы к этому? Мой муж, хоть и был болен, но в своем уме оставался, что было заверено тремя советниками и пятью лекарями. К вашему сведению, я лично писала с его слов последние указы, которые будут приведены в исполнение, так что ваше предложение мне как нельзя кстати.
Я видел, как исказилось ее лицо, однако улыбка даже не дрогнула. Сколько же лет она тренировала ее? Снимала ли вообще эту маску вечного понимания и поддержки?
– Монастырь будет признан империей не как свободное религиозное общество, а государственное, что обязует его платить налоги в замен на защиту именем императора. Раз вы будете спонсироваться из бюджета, то все принятые пожертвования будут ограничены единой суммой и облагаться налогом. – Я откинулась на спинку кресла, пытаясь не подавать виду, насколько мне больно. – Каждое пожертвование будет документироваться, будет информация о спонсоре, вам придется отчитываться о том, на что идут деньги. Готовы ли вы сдавать отчеты 4 раза в год, наставница?
Ее молчание было говорящим. Сейчас у монастыря была достаточная свобода действий и почти полное отсутствие контроля, что не могло не радовать их и не напрягать меня. К большому моему сожалению, я не могла сейчас сократить влияние монастыря из-за своего шаткого положения, но и сильнее развязывать им руки не собиралась.
– Подумайте хорошо, Берта, готовы ли вы выставлять мне условия в данный момент? Знаю, вы надеетесь на то, что сенат поддержит предложение храма, даже не сомневаюсь, но также вряд ли они отклонят указ, подписанный рукой предыдущего императора. Но если так выйдет, что вы решите поддержать нынешнего монарха, ведь она дочь Богини, а вы ее послушница, то я придержу указ в своем столе до поры до времени, – я ярко улыбнулась гостье, – что думаете? Разве наш дует не тот, что желала бы видеть Морин?
*
Я вдруг осознала себя в кровати, укутанной в одеяло. Уснула? Когда это случилось? Я вызвала прислугу, засуетившуюся в утренней рутине, помогая мне умыться и сесть перед зеркалом для приведения в надлежащий вид. В зеркале были только глаза, окруженные черными синяками, и впалые щеки. Волосы мягко расчесывали аккуратные руки, а я все думала: кто это в отражении? Всегда ли я была такой изнеможденной?
– Эмми, сколько дней прошло с похорон?
– Ваше Величество, вам снова плохо? – обеспокоенные глаза были покрасневшими.
– Плохо? О чем ты?
– За последний месяц вы три раза задавали этот вопрос.
Месяц? Неужели… Оставшись наедине в ожидании завтрака, я открыла записную книжку, которую, к счастью, вела даже в наихудшем состоянии по привычке.
«Не могу есть. Слышу голос Дориана. Иногда вижу.
Рвет после приемов пищи почти сразу, голова стала болеть чаще. С детьми все вечера проводим вместе, стараясь поддерживать друг друга. Ракель совсем не вижу.
Неделю не помню, надеюсь на свои записи, хоть они и слишком сухие по сравнению с моими обычными. Перечитывала отчеты с собрания сената как в первый раз. Не желаю жить, а уж так и подавно.
Переписала в дневник важные события за две недели, но они для меня самой открытие. Эмми говорит, что я почти не ем с похорон, а если ем – выплевываю. Лекарь заметил ожоги гортани от желчи. Но мне нельзя умереть так жалко, от истощения. Спать не могу, кошмары одолевают постоянно. Помню: открываю глаза, а рядом лежит Дориан. Разрывает на части. Плачу много – заметно по опухшим глазам. Голова болит. Если уж мой разум выбрасывает воспоминания, то пусть и Дориане все заберет. Сил нет, хочется уйти за ним следом.
Желаний нет, сил тоже. Лежу на кровати, смотрю в окно. Документами заведует майордом. Из-за провалов в памяти нет доверия к себе и собственным суждениям, от того и отрекаюсь от бумажной работы до полного выздоровления. Империя не может страдать из-за принятых решения в состоянии скорби».
– Ваш завтрак.
– Благодарю. Назначь встречу после обеда с маркизом Бедфордом.
– Конечно.
Стоило двери закрыться, как я поднялась из-за стола и направилась к гобелену, изображавшему три птицы на ветви могучего дерева, что представляли собой 3 рода-потомка Богини. За ним был потайной вход в хранилище всех предыдущих императриц, преследовавших единую цель – сохранение воспоминаний и истории империи.
Если верить записям третьей императрицы Стейши, то она впервые заметила, что ее детские чудаковатые сны излишне реалистичны еще в 5-летнем возрасте. Позднее, уже попав во дворец, она нашла личный дневник второй императрицы Лиралей, в которой нашла сходства со своими снами, а также записи о том, что в разуме Лиралей так же всплывали образы из жизни первой императрицы. Стейша поняла, что в общих воспоминаниях должен быть потаенный смысл, так что как смогла восстановила на бумаге историю своих предшественниц, отталкиваясь от истории и воспоминаний, мучавших ее голову, а так же сама вела дневник и наказала то же своим последовательницам. Однако, став 22-ой императрицей, переняв осколки историй прошлых жен монархов, мне пришлось столкнуться с осознанием, что никому из нас так и не удалось понять смысл передачи этих знаний.
– Приди, Аним, – прошептала я и рядом образовался фиолетовый комочек света. Аннабель, севшая на трон в 9 лет, из всех возможностей, выявила в себе непоколебимое желание согреться, что и стало единственной способностью моего Анима.
В маленькой пыльной комнате стало теплее. Я смотрела на стеллажи с бесчисленным количеством личных дневников. По большей части мое перо обращалось к личному дневнику, в котором я писала ежедневно, вынося основные события в большие записные книги, одна из которых уже красовалась в длинных рядах. Собственно, за ней я пришла. Сотни исписанных листов долгие годы служили гарантией, что ни единая важная деталь не будет забыта, что в конечном итоге общими усилиями будет найден смысл наших общих мыслей, но я пришла за воспоминаниями о муже. Мне хотелось окунуться в них, забыться, остаться в счастливых годах…
Нельзя.
Я потратила месяц на бесполезные слезы. Императрица должна заботиться о благе страны. Страны, которую так любил мой муж.
– Ваше Высочество, Ее Величество принцесса Эмили хочет посетить вас, – отвлек меня голос из гостевой части покоев.
– Хорошо, пусть проходит, выйду через минуту.
Стоило увидеть синие глаза, как пришло осознание, что время с похорон действительно прошло. Моя высокая статная дочь, за месяц несколько изменилась и уже могла улыбаться, хотя мне это действие далось через силу. Однако, стоило ей обнять меня, а моим пальцам коснуться рыжих волос, затем вдохнуть ее запах – стало лучше. Запах ее менялся с возрастом, что естественно, но я вновь почувствовала себя 16-летней с первенцем на руках, уставшей, но безусловно влюбленной в родившееся чадо.
– Вам уже лучше, матушка?
– Насколько это возможно.
Мы опустились на диван, держась за руки.
– Мой разум поддался скорби, от того мало, что помню с момента похорон. Как у тебя дела, что с братьями?
– Не о чем переживать, Ваше Величество, – ее улыбка была теплее солнечных лучей, – пока вы болели, я старалась помогать вашему камергеру, он многому меня обучил. Адам и Генри неделю назад вернулись к тренировкам в рыцарской академии, а завтра возобновят обучение наукам.
– Вы молодцы, я очень горжусь.
Эмили расправила юбку на своего траурного платья, а я смотрела на ее профиль. Время и впрямь беспощадно. Моей дочери уже столько же, сколько мне было, когда я ее родила. Она на полголовы выше меня, все чаще смотрит без вопроса и все реже жмется ко мне. Принцесса обращалась с мечом на ровне с рыцарями и никогда не пропускала тренировки, а также получила прозвище «белка» из-за специфического передвижения с оружием в руках. Как-то я спросила ее, к чему ей так сильно напрягаться и потеть на тренировочном плаце, и она ответила: «Мне не превзойти уровень братьев, с возрастом они обгонят меня, но я хочу создать между нами такой разрыв, чтобы догонять им пришлось меня долгие годы».
– Простите, если мои слова прозвучат как упрек, но вам тоже пора возвращаться к работе, матушка, – принцесса опустила голову, – понимаю, что вы узурпировали трон из нежелания отправлять кронпринца на поле боя, что является благим намереньем, но сейчас нельзя давать спуску знати и дать им понять, что у вас достаточно сил удержать власть.
Я чуть усмехнулась и погладила ее по голове.
– Знаю. Впереди много дел, но я позволила себе лить слезы. Обещаю, что впредь не допущу подобного.
Я здесь только из-за детей. Если бы мне не о чем было переживать, не о ком было заботиться, то я бы ушла за мужем. Но мне придется приложить много сил, дабы обеспечить им безопасность и спокойствие в ближайшие годы, а затем… Затем я передам трон сыну и уйду.
– Что желаете надеть сегодня? – Эмми открыла гардеробную после разговора с принцессой и начала готовить меня к встрече с Теодором Бредфордом.
– Сурми черного цвета, тот, с белыми цветами.
Сурми был национальным костюмом народов севера, присоединившихся к империи добровольно, но сохранивших обособленность. Многослойный костюм из нижних свободных брюк на завязках, рубашки на запахе, среднего слоя похожего кроя, но подходящего к верхнему по цвету. Верхний слой был из плотного бархата: брюки, настолько свободные, что могли бы быть спутаны с юбкой, и длинная рубашка на запахе. Знать, привыкшая к платьям, была поражена своеобразной модой северян, не сильно различавшей женщин и мужчин, но вышедшая в Сурми 6-я императрица, перенесшая столицу на север, привнесла наряд в массы.
– Только румяна, Эмми, на большее нет ни времени, ни сил, – быстро скомандовала я служанке, попутно просматривая отчеты, отданные майордомом.
Выйдя в коридор, я сильнее закуталась в наброшенную на плечи шаль. Здесь всегда было холодно, в самые суровые зимы можно было увидеть и пар изо рта, так что я привычным спешным шагом направилась в сторону кабинета камергера моего мужа.
– Почему вы назначили майордомом вашего камергера, который в детстве был вашим компаньоном? – спросила я Дориана в 14 лет, пока мы прогуливались по двору. – Учитель говорил, что все это должны быть разные люди.
– Незадолго до смерти отец сказал, что ожидать предательства можно от любого приближенного. Почему-то тогда это оказало на меня сильное впечатление, настолько, что я все еще не могу этого забыть, как и мысль, что посетила меня тогда: «в таком случае пусть рядом будет только один».
– Но вы ведь привязаны к маркизу Бедфорду сильнее, чем к кому-либо, – заметила я, – разве от этого не будет больнее?
– Сильнее всех я все же привязан к тебе, моя Бель. – Дориан с улыбкой поцеловал мою руку. – Лучше уж пусть мне вонзит в спину один нож мой компаньон, камергер и майордом, чем три разных человека ударят меня.
В конечном итоге Теодор стал для моего мужа и для меня и слугой, и братом, и добрым другом, а также женихом несостоявшейся фаворитки.
– Ваше императорское Величество, – радостный голос из недр кабинета приветствовал меня, пока я жмурилась от неожиданно яркого света из окна напротив входа, – я рад видеть вас в добром здравии.
– Я тоже рада нашей встрече.
Теодор поцеловал мою руку, после чего долго смотрел в глаза. Ком в горле заставил меня поджать губы, я колебалась целую минуту, прежде чем обнять его.
– Осмелюсь сказать, что разделяю вашу боль, хоть и не могу сравнивать степени нашего горя.
– Мне все еще не верится, – я опустила веки, надеясь, что это поможет сдержать слезы.
– Знаю, Ваше Величество.
Теодор был единственным мужчиной, которого я могла обнять помимо мужа, начиная с 9 лет, когда меня забрали во дворец и выдали замуж. У нас никогда не было чувств по мимо дружеских, как и не было меж нами недопониманий. Маркиз обещал, что всегда будет на стороне правящей семьи и верил, что пока правим мы с Дорианом, ему не придется видеть семейных распрей внутри дворца.
Стол заполнился закусками, а комната – ароматом кофе.
– Вы читали мои отчеты?
– Да, ты отлично постарался за это время. И прекрати говорить формально хотя бы на едине.
– Как пожелаешь, – он шуточно поклонился в своем кресле, – Аннабель, со следующей недели прогнозируют улучшение погоды, так что многие дворяне покинуть столичные резиденции и отправятся домой. Как смотришь на то, чтобы провести заседание сената сегодня вечером?
– Хорошая идея, наверняка эти мужланы уже составили пару чудных планов о том, как сместить меня.
– Жаль, что состав сената нельзя менять так скоро, если не хотим столкнуться с критикой, – он поправил свои блондинистые волосы и откинулся на спинку с чашкой в руках, – из-за нарушения права наследования необходимо сохранить стабильность в управляющем органе, дабы не допустить больших волнений.
– Что вообще говорят обо мне сейчас?
– Народ не выказывает недовольства, а вот дворянство естественным образом раскололось на две фракции, хоть и радует, что пока нет тех, кто планирует прервать род Рутил.
– Хвала Богине, – я вздохнула, прокручивая в руках чашку так же, как единственную мысль в своей голове, – Тео, мне придется надеяться на твою помощь.
– Я только рад, – камергер улыбнулся, – что прикажешь, обучить кого-то другого на мое место?
Я нахмурилась, подняв глаза на своего друга.
– Посмеялась бы, не имей я желания бросить в тебя чем-нибудь тяжелым, – он рассмеялся, – тебя от роли моего приближенного вассала избавит разве что смерть.
– Угроза?
– Зависит от твоего поведения, – Теодор вновь разразился смехом от чего и на моем лице появилась чуть грустная улыбка, – выкроишь время для обучения принцессы?
– Конечно, но зачем?
