Несовершенная

Лина Дель

Несовершенная

Глава 1. Ася

Это все же случилось – моя тридцатилетняя японка встала на трассе.

Сколько раз, отправляясь в дальнюю дорогу, я боялась этого момента. И он настиг меня. В самое, мать его, неподходящее время! Машина дернулась, пошел странный звук во время хода, и я на автомате сбросила скорость. Осторожно съехала на обочину и заглушила двигатель.

Несколько секунд просто сидела, вцепившись пальцами в руль и уткнувшись в него лбом. Не было ни паники, ни злости, только вязкая усталость и понимание, что помощи ждать неоткуда. Позвонить некому. Никого рядом. Лишь я и эта бесконечная дорога.

Медленно выдохнув, щелкнула рычажок капота и выбралась наружу. Теплый воздух пропах пылью, асфальтом и молодыми травами. Я неловко приподняла тяжелый капот и растерянно оглядела открывшуюся картину, ничего не понимая.

Но тут заметила, что машина стоит как-то странно, будто завалившись на один бок, и облегченно выдохнула – просто спущенное колесо. Это не казалось мне такой уж критичной проблемой, другое дело, что я мало что знала о том, как его менять.

Растерянно оглядела пустую трассу. Если бы я ехала по федеральной дороге или к туристическим местам, проблем бы не было. Там, в огромном потоке машин, всегда кто-то останавливается, помогает. А здесь… пусто. Я достала телефон, но и тут разочарование: интернета тоже нет. Придется разбираться методом «тыка».

Пока рылась в багажнике, пытаясь отыскать подходящий ключ, домкрат и достать «запаску», мимо все же проехали три машины, но ни одна не остановилась помочь.

Если бы на мне была юбка и выглядела я прилично, возможно, что-то бы изменилось. Но на мне была старая футболка на шесть размеров больше и рваные джинсы. Вот так и выходит: все говорят – главное душа, а помочь на дороге останавливаются только если ты выглядишь как с обложки.

Впрочем, рефлексировала я на эту тему недолго, потому что вскоре меня полностью захватила война с баллонным ключом и гайками. Они не поддавались. Совсем. Я наваливалась на ключ всем телом, издавая отчаянные звуки, краснела от напряжения, но ни одна чертова гайка даже не шелохнулась. От усилия у меня дрожали руки, глаза начало щипать от слез бессилия.

Эта ситуация добила окончательно. Стала последней каплей, переполнившей чашу моего самообладания, которое я сохраняла много месяцев.

– Только не реви, Ася, – прошептала сама себе, пытаясь глубоко дышать, но ком в горле уже нещадно душил.

Я тихо всхлипнула и утерла нос.

Эта чертова гайка вдруг стала олицетворением моей жизни. Я делала все, прикладывала все силы, сжав зубы, но изменить ситуацию не могла. Никакого прогресса. Только ссадины на пальцах, дрожащие руки и злость, жгущая грудь.

Я так увлеченно боролась с гайкой и упивалась аналогиями, что не услышала, как рядом остановилась машина. И когда надо мной раздался мужской голос, я едва не подпрыгнула от испуга.

– Эй, Карина, помощь нужна?

Я подвисла на мгновение, не понимая, почему «Карина»? Перепутал с кем-то?

– Я открутить не могу, – всхлипнув, пробормотала я, стараясь не поднимать глаз на незнакомца. Он застал меня в расплох в самом разгаре самобичевания и жалости к себе. Поспешно встала и вытерла слезы пыльной рукой, наверняка размазывая грязь по лицу. От этого осознания к горлу подкатил очередной болезненный ком вместе с отвращением к себе.

Господи, как стыдно!

Мужчина окинул меня внимательным взглядом, но не стал комментировать ни слезы, ни внешний вид.

– Сейчас открутим, – спокойно сказал он и, окинув взглядом разбросанные по обочине инструменты, взялся за дело, не дожидаясь приглашения.

Он перевернул кепку козырьком назад, чтобы не мешалась, и я невольно задержала взгляд на его лице: у мужчины были удивительно светлые и яркие глаза, серебристые, почти прозрачные. Они особенно выделялись на его загорелом лице.

Я просто стояла и смотрела, как он, приложив усилия, отчего вены на его руках вздулись, ослабил гайки и поднял машину домкратом. В его движениях присутствовали спокойствие и размеренность. Он снял колесо и внимательно его осмотрел.

Наблюдая за его методичными действиями, я понемногу успокаивалась: горло перестало сжимать от спазмов, слезы иссякли, отчего я тихо удивилась и порадовалась. Обычно, если я начинала плакать, то это надолго. Мне тяжело давалось просто успокоиться и вылезти из водоворота разрушительных мыслей.

– Тут можно ремнабором обойтись, – сказал он, мельком взглянув на меня.

– У меня нет, – хрипло произнесла я, сглатывая вязкую слюну. – Поставьте «запаску», пожалуйста.

Он сделал мне знак подождать и направился к своей машине. Я только сейчас обратила внимание на огромный пикап и удивленно выдохнула. «Додж Рам» во всем великолепии стоял припаркованный прямо за моей приземистой машиной, крыша «тойоты» едва ли была выше его колес.

С губ невольно слетел смешок, когда я, наконец, поняла, почему он назвал меня «Кариной». Он имел в виду модель моей машины.

Мужчина вскоре вернулся с ремнабором и приступил к починке. А я продолжала стоять столбом, после слез поймав какое-то странное опустошение. В голове не осталось мыслей, только рваные образы настоящего: его руки, движения, как будто в замедленной съемке. Я смотрела, как он чинит колесо – сосредоточенно, умеюче, не проронив ни слова, что меня тоже радовало. Я наблюдала как под его пальцами жгут вошел в резину с легким скрипом, клей блеснул в солнечном свете, разнося резкий специфический запах, лезвие ножа отсекло лишнее.

У него были красивые руки, крепкие, с отчетливыми жилами и шершавыми мозолями на пальцах. Никаких браслетов, колец, только «яблочные» часы последней модели на запястье, как чужеродный штрих в его простом образе.

На щеках проступала небрежная, но уютная щетина. Волосы были коротко острижены, стрижку почти полностью скрывала кепка. Он словно не стремился производить впечатление, но все равно производил, излучая спокойную уверенность, которая невольно ощущалась рядом с ним.

– Ну все, Карина, – проговорил он, поднимаясь. – Проедешь до ближайшей шиномонтажки без проблем. Она в селе, километров через семьдесят. Правда, сегодня воскресенье, мужики могли уже разойтись.

Пока он сообщал мне то, что я уже знала, успел ловко уложить разбросанные мной инструменты и «запаску» обратно в багажник. Снова без спешки и лишних движений, будто в его распоряжении все время мира, для помощи одиноким заплаканным женщинам на пустынных трассах. Он не торопился от меня поскорее сбежать, и я испытывала к нему благодарность еще и за это.

– Но ты не переживай. На таком колесе еще долго проездишь. В ста километрах есть еще одно село – Сосново, райцентр, это если дальше поедешь. Там могут сделать и сегодня.

Я рассеянно кивнула. Ехала я не в Сосново. Когда он захлопнул багажник, на секунду задержал взгляд на мне, словно пытался разглядеть, требуется ли его помощь теперь уже мне, а не машине.

– Все нормально? Дальше-то ехать сможешь?

– Спасибо вам, – наконец пробормотала я, отмирая, и поспешно отступила к двери. Рывком открыла ее, нырнула в салон, нащупала кошелек. Достав тысячу, я протянула ему купюру дрожащей рукой. – Возьмите, пожалуйста. За помощь.

Он посмотрел на меня с легкой усмешкой и мотнул головой:

– Ты че, совсем? – в голосе не было ни упрека, ни раздражения, только легкое веселье от такой глупости. – На дороге не для этого помогают, Карина.

Проигнорировав купюру в моей руке, он повернул кепку, снова надвинул ее на лоб и на мгновение замер, рассматривая меня, как будто что-то хотел сказать или отмечал про себя что-то.

– Ладно, – пробормотала я себе под нос. – Спасибо… еще раз.

Он махнул мне рукой и небрежно улыбнулся. Его улыбка трогала глаза, отчего казалась особенно теплой.

– Передай другому.

Он пошел к своей машине, завел взревевший мотор и очень быстро скрылся из виду, оставив меня растерянно стоять на трассе, глядя ему в след и сжимая деньги в кулаке. Я простояла так еще несколько минут, приходя в себя, а потом села за руль и поехала дальше.

Уже перевалило за полдень, и солнце стояло высоко, припекая через стекла. В салоне стало жарко, и я открыла окна. Небо успокаивало синевой, а ветер залетал внутрь, принося с собой запахи дороги, свежей травы и молодых цветов. Волосы от его игр спутались окончательно, но мне было все равно, ведь так приятно ощущать прохладные порывы на разгоряченной солнцем коже.

Я чувствовала, как внутри прорастает робкое облегчение. Как будто что-то отпустило. Стало легче дышать. Может, мне давно стоило поплакать? Или отправиться в дальнюю дорогу? Это всегда было своего рода терапией.

Но дорога для меня была закрыта больше года, а плакать я себе не позволяла.

Я до сих пор не знала, правильно ли сделала, уехав. Пусть в городе меня ничего не держало, но и там, куда я ехала, ничего не ждало. Я лишь знала, что мне нужна передышка, иначе я не удержусь на поверхности.

И делать пит-стоп необходимо было подальше от места, которое меня сломало.

***

В Луговском я не была три года. И за это время деревня продолжила свое стремительное умирание.

Всего три года, а брошенных домов стало еще больше. Еще больше разрухи и безнадежности, веявших от заколоченных окон, ржавых ворот и заросших сорняками дворов.

Стоило уйти человеку, как из домов ускользала душа. Простоявшие не один десяток лет, теперь они начинали умирать: медленно, не сразу, но неотвратимо. Оседали крыши, ссыхались ставни, краска отслаивалась, будто старая кожа. Разруха дышала из каждой щели.

На краткий миг показалось, что здесь вообще не осталось людей. Но не могли же за три года разъехаться почти двести человек?

Я приехала за тишиной, но не в гробницу же. Жить среди скелетов домов, слушать, как ветер воет в их пустых стенах, я бы не смогла.

Медленно проезжая дальше, я облегченно выдохнула, заметив ухоженные дворы и сельчан, что под вечер, когда спадала жара, выползали из своих домов и без устали копошились в земле. Чуть дальше после въезда в деревню дело обстояло лучше. Где-то сушилось белье, пахло свежей краской от заборов, а по дороге привычно гуляли куры с гусями.

Жизнь здесь все же была. Тихая, но цепкая.

Я подъехала к дому, в котором довелось вырасти, и остановилась рядом с покосившимся грязно-желтым забором. Дом выглядел заброшенным, как и почти такой же слева. Напротив, по диагонали и справа жили хозяева, что меня немного порадовало. Дальше, куда хватал взгляд, стояли оставленные дома.

Я сжала руль до побелевших костяшек и медленно, глубоко вдохнула. Три года назад я пообещала себе никогда больше сюда не возвращаться. После того как похоронила своих, оборвала с этим местом последние связи. В детских воспоминаниях осталось мало хорошего. Бабушку я любила, но, пожалуй, на этом оно и заканчивалось.

Все, что я хотела в юности, – сбежать. Вырваться отсюда, вдохнуть воздух, не пропитанный злобой и предрассудками, сбросить все ярлыки. Забвение казалось мне победой.

У меня получилось уехать, и жизнь раскрутилась как карусель. Все складывалось даже лучше, чем я могла рассчитывать.

Но потом рухнуло.

И вот спустя восемь лет я вернулась сюда, на порог этого дома, полного воспоминаний и боли. Уже не как гость, заглянувший на пару дней, а как хозяйка.

Но больше мне спрятаться негде. У меня ничего не осталось, только этот дом, это гиблое место и желание вернуть себе себя.

Я вздрогнула, заметив, что меня в упор рассматривает тучная старушка в грязном халате. Сначала я ее не узнала, слишком сильно постарела Тамара Васильевна, соседка. Она, прищурившись, слеповато, но пристально смотрела на мою машину, а я тем временем вытащила ключ из зажигания.

Как быстро мне напомнило это место, какие бестактные бывают деревенские люди. Вот уж где не забудут напомнить, кто ты и откуда, сколько не лепи себя за пределами этого места. Я заставила себя улыбнуться и повысила голос:

– Здравствуйте!

В ответ со мной не поздоровались, что по местным меркам казалось едва ли не прямым оскорблением. Соседка только еще более недобро прищурилась, опираясь на грабли.

– Это я, Ася. Не признали?

– Батюшки! – всплеснула руками Тамара Васильевна, ее лицо удивленно вытянулось, но затем снова сморщилось, приняв оценивающее выражение и долю упрека. – Здравствуй-здравствуй, Ася. Да ты чего, как кочегар, чумазая-то? Не признала, конечно. Думала, очередная мошенница. Я тут их гоняю.

– Мошенников?

– Ну да, – хмыкнула Тамара Васильевна, сдвигая густые брови. – Цыгане да всякие ушлые. Лазают, шарят да ищут, чем поживиться. Знаешь, сколько их тут развелось?

– Не представляю, – ответила я и шагнула ближе.

– О-о, – соседка смачно цокнула языком. – Один раз вон прямо под окнами у вас ковырялись. Думают, раз старуха, так не вижу их прохиндеев. А я, вон, Звонка к вам во двор посадила. Он у меня брешет, как черт. Только кто подойдет и сразу вой на всю улицу. Вот и не добрались до вашего добра. Скажи спасибо, что я еще живая. А то бы растащили все, приехала бы сейчас к голым стенам.

– Спасибо, Тамара Васильевна, – искренне поблагодарила я и огляделась. – Так Звонка теперь можно убрать со двора, раз я приехала?

– А тебе что, скотина мешает? – фыркнула она. – Он до двери не дотягивается. Пущай сидит, охраняет.

– Ну, пущай, так пущай, – пробормотала я, скрывая усталую усмешку.

– А ты чего вернулась, Аська?

Ну конечно, куда без самого главного вопроса. Я устало выдохнула.

– Да погостить просто.

– Надолго?

– Может, лето поживу…

Тамара Васильевна понимающе покивала, а я вернулась к машине и достала с заднего сиденья несколько сумок, сколько могла унести за раз. Нащупала в кармане ключ и пошла во двор. Звонок разрывался, игнорируя хозяйкино «место, паскуда». Соседка продолжала вещать, перекрикивая собаку:

– Да заросло у вас тут все, Аська. Некому убирать. Мой в том году косил траву, да разве ей что станет? Она и к нам уже вон от вас лезет.

– Я прополю, – заверила я соседку.

– Ты это… если тебе молоко или яйца нужны будут – не стесняйся. У меня куры несутся, а молоко вон у соседки корова дает хорошее, жирное.

– Хорошо, спасибо.

Я подошла к двери и словно в вакуум погрузилась. В груди такой тоской защемило, что аж дышать тяжело стало. Я провалилась вглубь себя, перестав слышать соседку. Дом стоял притихшим, замершим существом. Краска облупилась, а над крыльцом осы свили гнездо. Но не это заставило слезы вновь подкатить к горлу. Скорее, физически осязаемое чувство невосполнимой потери и пустоты.

Раньше я всегда приезжала к открытым дверям, видела бабушкину тень в окне. Из дома пахло вкусной выпечкой и стираным бельем. Здесь звучали голоса. Никогда прежде я не утыкалась в закрытую дверь.

Ключ со скрипом вошел в проржавевший замок и туго щелкнул, заставив вздрогнуть. Я толкнула дверь, и на меня пахнуло сыростью и затхлостью, а еще одиночеством и забвением – неизменными спутниками оставленных хозяевами домов. В этом запахе всегда есть что-то от горя и обиды.

Бросила у порога в сенях сумки и пошла за остальными в машину. Вещей было немного. Всю свою жизнь я увезла в этой машине. Все, что еще имело значение или осталось мне от прошлой жизни, теперь вмещалось в старую японку.

Пока я перетаскивала вещи, Тамара Васильевна, все так же опираясь на тяпку, продолжала посвящать меня в дела села. Трещала без умолку, радуясь свободным ушам, ей не обязательно было вести диалог, достаточно получать редкие междометия, подтверждающие, что я слушаю.

Так я узнала, что уже давно закрыли ФАП и единственный магазин, и теперь за продуктами ездят в Сосново, райцентр за сорок километров. Или в ближайшие села, коих тут много, но все равно путь минимум десять километров, а зимой дороги заметает, и чистят их спустя три дня. Но колхоз, по словам Тамары Васильевны, продали какому-то бизнесмену с югов, и новый председатель обещал позаботиться об оставшихся сельчанах.

Когда я, наконец, закрыла за собой дверь, в доме будто стало темнее. Я выдохнула и осмотрелась. Старую мебель покрывал толстый слой пыли, повсюду висела паутина, по шкафам и на столе виднелся помет грызунов, валялись дохлые мухи, попавшие в ловушку пустого дома.

Я не позволила себе провалиться в воспоминания. Вместо этого переоделась и сразу приступила к наведению порядка. Спустилась в погреб и, как на автомате, по старой памяти, нашла вентиль и повернула. Вода с хрипом забурлила в трубах, и из крана хлынул ржавый поток с металлическим запахом.

Следующие несколько часов, до самого вечера, я убиралась и вымывала накопившуюся грязь. К тому моменту, как стемнело, маленький пятистенок не стал пока сильно уютнее, но зато лишился пыли, грязи, пауков и двухвосток, что прятались под старыми половиками, которые я выкинула пока в хоздвор. После первой, самой тяжелой уборки в доме стало легче дышать, будто он, как и я, начал приходить в себя после долгой спячки.

Я проверила технику и облегченно выдохнула, когда поняла, что старенький холодильник, дернувшись странно пару раз, загудел, начав морозить. Вот бабушкину стиральную машинку, кажется, кто-то вынес, и я взгрустнула от того, что у меня не хватило моральных сил три года назад завершить все дела как надо. Зато в кладовке я отыскала старую «Малютку», пыльную и пожелтевшую от времени, но рабочую.

Мыться пришлось в тазике, согрев себе немного воды, так как сил на проверку состояния бани и тем более на ее топку у меня не осталось. Я заранее купила пакет продуктов, опасаясь, что магазина уже нет: еще три года назад поговаривали о его закрытии.

Приготовила себе легкий ужин на походной плиточке, решив, что либо надо купить электрическую, либо запастись газовыми баллонами – бабушкина плита тоже куда-то испарилась.

Взяв бокал с чаем, я вышла на крыльцо и присела на ступеньку, слушая тишину. Такой тишины в городе не сыщешь. Она буквально звенела, давила с непривычки на нервную систему, но я надеялась найти в ней исцеление. Только это мне сейчас и нужно – немного тишины. Воздух был влажным и слегка пах дымом. Весной всегда так: то трава горит, то люди палят мусор, рискуя нарваться на штраф. Но участкового здесь тоже давно не было, так что все делали, как привыкли.

Ночь подкрадывалась, темнота плотно окутала дома – уличные фонари почему-то не светили – и с непривычки для городского человека казалась густой и вязкой. Где-то вдалеке лаяли собаки и тонко кричали совы, рядом со мной важно прополз ежик, активировав Звонка, и пес еще некоторое время рычал и лаял в темноту.

Ночи в начале мая холодные, поэтому мои влажные волосы быстро остыли, и я, подмерзнув, вернулась в дом, отметив, что и здесь достаточно зябко. Пока тело было разгоряченным после уборки, сырость не чувствовалась, но сейчас казалась липкой и неуютной. Неудивительно: бывало, мы раньше топили печку и в июне, иначе от двухвосток не избавишься.

Допив чай, я решила все же протопить печь несколькими поленьями – так и спать будет приятнее, и сразу станет уютнее от тепла и запаха дров. Чтобы пройти в дровник, Звонка пришлось обходить по широкой дуге, пес меня пока не особо признавал.

Вернувшись в дом, я заложила поленья и подожгла щепки и бумагу – огонь с неохотой занялся. Но тут меня ждал сюрприз: печка начала дымить, и весь дым повалил в дом так сильно, что я даже растерялась. Кинулась к двери во вторую комнату и поспешно ее закрыла, а двери в сени и на улицу, наоборот, распахнула. Взявшись за полотенце, я с остервенением выгоняла дым, злясь на печку – вот уж всегда в самый неподходящий момент такие сюрпризы.

Когда во время остервенелого махания полотенцем в проеме вдруг показался силуэт мужчины, я вскрикнула от страха. Звонок лаял, конечно, но я не обратила на него внимания: за вечер он показался мне тем еще брехуном.

– Карина? – удивленно произнес мужчина, и я опустила руки, узнав своего спасителя с обочины. Он тут же осмотрел комнату и остановил взгляд на печке. – Я думал, проводка замкнула или хулиганы дом подожгли. Пожарку вызвал, а это ты тут фаер-шоу устроила.

Я открыла было рот, чтобы ответить ему что-нибудь, но он поднял руку, давая знак подождать, и приложил телефон к уху.

– Серега? Да, отбой, – сказал он кому-то по телефону. – Нет, ничего серьезного. Сам справлюсь. Давай.

Надо же, какой, однако, супермен. И дамам на дороге помогает, и в горящие избы бросается. Может, он сумасшедший? Я метнула быстрый взгляд на нож, пытаясь прикинуть, успею ли я его схватить, если возникнет необходимость.

– Ты заслонку открыла? – спросил он без церемоний, как будто был тут не раз, и, пройдя к печке, дернул железную пластину на себя. Та едва не вывалилась из гнезда, скрипнув в знак протеста.

– Я что, по-вашему, совсем дура? – не удержалась от резкости. – Открыла, конечно. А она все равно…

– Тащи железный таз, – коротко бросил он, не заметив моего возмущения.

Я почему-то беспрекословно бросилась выполнять указание, торопливо выскочив в сени, а затем в кладовую, помня, что у нас был такой и не один. Притащила первый попавшийся – старенький, с вмятиной сбоку, – и, протянув ему, молча наблюдала, как супермен кочергой уверенно вытаскивал из печки горячие головешки в таз, а потом, осторожно, чтобы не рассыпать угли, вынес его на улицу.

Я решила не контролировать его. Он, вероятно, знал, что делает, и не стал бы ставить таз туда, где что-то может загореться.

Наконец из печки перестал валить дым, и я снова заработала полотенцем, уже гораздо эффективнее рассеивая марево. Но его едкий запах плотно въелся в ноздри, одежду и волосы. Супермен снова показался на пороге, и я опять опустила полотенце.

– Наверное, дымоход забился, – вынес он вердикт. – Когда чистили в последний раз?

– Не знаю, – честно призналась я, растерянно оглядев печку, словно она сама должна была дать ответ. – Три года тут никто не жил, а до этого… не знаю.

Он пристально, изучающе посмотрел на меня и кивнул.

– Тогда не топи ее больше, пока дымоход не прочистят. Лучше обогревателем пока.

– Здесь проводка слабая, не выдержит обогреватель, – зачем-то пробормотала я, будто ему вообще было дело до моих бытовых проблем.

– Хм, – он задумчиво потер подбородок и кивнул. – У тебя есть, кто может помочь с печкой, или мне мужиков собрать на это дело?

Вот еще! Конечно, у меня есть. Я сама у себя есть.

– Не надо.

– Ну как знаешь, – он еще раз внимательно посмотрел на меня, видимо сомневаясь в моей способности решить эту проблему. Но лезть не стал, небрежно окинул взглядом комнату, где в пакетах и сумках стояли неразобранные вещи, и бросил: – Ладно, Карина, не буду мешать. Только не спали мне село, давай.

Я аж задохнулась от возмущения. Ишь, хозяин сыскался! Да кто он вообще такой? Я в этом селе жила, когда он о нем, наверняка, и не слыхал даже. Но вместо того, чтобы огрызнуться, я лишь раздраженно поправила его:

– Меня Ася зовут.

– А меня Тим. Вот и познакомились, – бросил он, улыбнувшись, и эта улыбка обезоружила меня и одновременно возмутила своей очаровательностью и открытостью, а потом махнул: – До встречи, Карина.

И был таков. А я осталась стоять одна, сжимая в руках полотенце с диким желанием хорошенько хлестануть им новоявленного односельчанина.

Глава 2. Ася

Я еще долго не могла уснуть: старый дом скрипел, кряхтел, словно нашептывал свои жалобы. Мне мерещились шаги в темноте, да еще и ночью пожаловали крысы. Их я не боялась, но противное шуршание со стороны кухни не добавляло спокойствия. В конце концов усталость взяла свое, и я крепко проспала до утра, закутавшись в одеяло по самый нос.

Проснулась от надоедливого лая Звонка и нежного щебетания птиц, которые устроили себе привал на дереве под окном. Старые остекленные окна не чета пластиковым, о шумоизоляции и мечтать не стоило. Золотые рассветные лучи пробивались сквозь старые кружевные тюли, и я отметила про себя, что их надо снять и постирать, там наверняка тонна пыли.

По привычке я сразу потянулась к телефону и с досадой поняла, что связи нет. В этих краях нужна другая симка. Досадливо вздохнув, я решила не разлеживаться, потому что дел в планах было невпроворот. День выдался солнечный, яркий, и завтракала я, усевшись прямо на ступенях крыльца, наслаждаясь свежим воздухом и звуками просыпающейся деревни. И даже на фоне этого вокруг было удивительно тихо. Совсем не так, как в городе, где утро начинается с гудков машин, сирен, хлопанья дверей и криков соседей.

Умяв кофе с бутербродом, заметила, что Звонок печально замер у своей будки, щуря глаза и внюхиваясь в воздух. У собаки не было ни воды, ни еды. Интересно, Тамара Васильевна про него не забыла? Но, судя по худобе пса, она не часто про него вспоминала.

Звонок был маленькой черной собачкой с грустными карими глазами, худенький до остроты костей и нервный от постоянной жизни на цепи. Понадеявшись, что он не воспримет меня как угрозу, я осторожно поставила перед ним миску с водой и тарелку с хлебом и ломтиком колбасы. Звонок вцепился в еду с такой поспешностью, что у меня кольнуло сердце. Ну как же так можно с собакой?