скачать книгу бесплатно
– Сам охлызень. – Бельт всё-таки решил руки опустить, но сделал это плавно – лучник, тут хоть божье благословение на кон ставь, сейчас задержал дыхание.
– Ну в рыло ты всяк огребешь. – Невидимка явно переместился в сторону, но так, что под ногами не треснул ни один сучок, не щелкнула даже иголка. Привычный к лесу, значит. – А вот за отсутствие политесу могешь и деревяшку в башку схлопотать. По нашему лесу ездишь, значит, с наших дров костры палишь, нашей травой коней кормишь, да еще и хамишь. Нехорошо.
– Остынь, Равва! – В круг света также бесшумно скользнула новая фигура, гибкая, текучая какая-то. Доводилось Бельту знавать одного человека, который умел так вот ходить…
Неужто? Вот ведь бывают совпаденья.
– Здрав будь, Орин! – выдохнул Бельт.
– Узнал, старый хрыч. – Орин шагнул ближе к костру, чуть поморщился – по-прежнему света не любит – и протянул руку. – Ласка! Хрипун! Дышля! Вылазьте, добренький гость у нас.
Обнялись. Люди-тени следили, замерев на самом краю темноты, готовые в любое мгновенье нырнуть вглубь леса.
– А я думал, что ты уже в подтабунариях ходишь да без стремянного и пары камчаров поссать не отбегаешь, – рассмеялся Орин и дружески хлопнул по плечу. Все равно вышло как-то чересчур уж крепко, ну да у него всегда рука тяжелой была, хотя весу в парне – кот наплакал.
– Неправильно думал.
– Да уж вижу. И даже не знаю, радоваться мне этой ошибке или нет? Эй, Равва, туши костер! Нижайше приглашаю в гости славного господина десятника, что ходил в вахтаге под знаменами Лаянг-нойона. Ходил-ходил, и, стало быть, весь вышел. Но все одно нижайше приветствую камчара.
Кто-то заржал, громко, нагло, так, что появилось желание дать весельчаку по морде.
– Бывшего, Орин, бывшего камчара. Сгинула плетка, хоть и хороша была. А за приглашение спасибо, врать не буду – мне оно кстати.
– Да уж понял. На ребят не серчай, они славные, только апарансу не блюдут. А что бывший… Так и мы здесь один к одному какие-нибудь да бывшие.
Холодный свет ночного Ока прибивался сквозь туман, волглую шубу которого то тут, то там прорывали зеленые свечи можжевельника. Над поляной мгла выгибалась белым куполом, точно опасаясь обжечься, и только робко втягивала в рыхлое нутро дым костерка.
– А что объяснять, сам все видишь. – Орин подбросил в огонь толстое полено, блестевшее на срезе смолой: – Свободные охотники. Когда зайца подстрелим, когда косулю. А когда кого и посерьезней.
Он говорил тихо, то ли не желая разбудить остальных, то ли опасаясь, что эти откровения подслушают. Хотя кому тут? Спят все, только храп по лесу летит, распугивая сов да сычей. По храпу их и найдут. Или по вони – такое чувство, будто не в лесу сидишь, а в яме выгребной. Как Орин это терпит-то?
– Бандитствуете, значит.
– Нет, мать твою, молимся во благо всех живущих! – вспыхнул Орин. – Извини, завтра пойдем засеем полюшко и, ежели к весне не окочуримся, то в следующем годе соберем отличный урожай репы! Мы ж все земледельцы знатные, особенно Равва с его отчекрыженным за покражи носом. Ну и Хрипун с приговором за мародерство – известный овощезнавец. Осталось только переучить Ласку со шлюхи на скотницу и совсем ладно будет!
– Всё такой же горячий, что твой котел на костре, – произнес Бельт, всматриваясь в гневную маску, столь привычную на этом лице.
Широкие скулы с чешуей омертвевшей кожи. Узкие прорези глаз в распухших веках. Тонкий нос и пухлые губы, слева крепко, до бляшек сукровицы поеденные простудой. А в остальном такой же, как был: тощий, жилистый, что хадбан-полукровка Лаянг-нойона. И масти одной: конь игрений, Орин – меднокожий да светловолосый.
Прежде, в тяжелом тегиляе да в седле он и за наир сойти бы мог. Теперь же, в бобровом плаще и темном кемзале с чужого плеча, Орин выглядел тем, кем и был на самом деле – лихим человеком. Лихим и бездомным, которому одна дорога – на висельню.
– Да ну тебя, старый хрен. – Орин, выплюнув пожеванную иголку, закашлялся, вытер губы рукой и весело уже продолжил. – У самого-то с рожей что? Не свои ж улыбку подправили? В благодарность за службу…
Особенно громко щелкнуло в огне полешко.
– Ладно, Бельт, извини.
– Извиняю, бывший вахтангар легкой конной вахтаги Лаянг-нойона, – невесело рассмеялся Бельт и потрогал повязку, прощупывая рубец. Свежий и мягкий, он стягивал кожу снаружи и дико свербел изнутри, отзываясь на случайные прикосновения языка пульсирующей болью.
Орин же отвел глаза в сторону и тихо сказал:
– Есть у меня вопросец к тебе, командир. Давненький. Но сперва – благодарность. Я ведь тогда толком не успел…
– Не до того было.
– И всё ж, и всё ж. Может, я и дерьмо последнее, но за некоторые вещи – глотку перегрызу. И за тебя теперь ее порву любому, коль уж подвернулся шанс. Я и не чаял.
– У тебя и своих хлопот…
– А ты моих хлопот не считай, – резко перебил Орин. – Будем, словно занюханные купчишки на рынке, должками меряться? Я тебе не двадцать медяков за драную козу считаю, а просто говорю – спасибо. За то, что делал для меня. Я человеческого отношения не забываю.
Бельт пожал плечами.
– А теперь вопрос… – Чувствовалось, что Орин слишком много думал о нем, а, получив возможность задать, вдруг растерялся. – Что с той сволотой?
Бельт, напротив, ответил быстро: знал, о чем спросит Орин, с первой минуты встречи знал. Ждал только.
– Жив. Камы кишки в него обратно запихнули. Он еще умудрился и шаду Хаыму нажаловаться, а тот, злой после драчки в Мофено, ловчих с псами прислал по твою душу. Мы им шмоток погибшего Марги Шыбальца дали понюхать и самолично проводили аккурат в противоположную от твоей сторону. Туда перед тем и разъезд отправили.
– Значит, жив, гад.
– Ну, ты его хорошо подрезал. Сдается мне, что пожрать и посрать для него теперь – пытка. Говорят, он нынче после каждого съеденного куска воет. А я, если честно, думал, что всё напрасно. Ждал, когда начнут болтать, что тебя вздернули где-нибудь на границе с Хурдом. Болтать-то действительно начали, но как-то неуверенно.
– А вот хрена! – Орин злорадно хлопнул в ладоши и кашлянул. – Я ведь домой не поперся. Грамот нет, а если б и были – меня по ним и приласкали б веревочкой. Да и слышал, что поместье мое арестовали, так что без резону мне туда двигать. Вот и пошел в эти края, поближе Лиге, подальше от столицы.
Громко всхрапнув, рыжий мужик в грязном тулупе перевернулся на другой бок, дернулся во сне, пнул кого-то и, успокоившись, засопел тише, тоньше.
– Этот хмырь за твою башку награду положил, – сказал Бельт. – Вроде «коней» пять давал поначалу, потом до восьми поднял. Полновесом ханмийским.
– Не додавил вошь, – сдавленно прорычал Орин. И снова зашелся сухим кашлем, поднимая над костром рой искр. Одна села на руку, царапнув торопливым теплом, отзываясь на которое заныл, зачесался рубец.
Надо сменить повязку. И чтоб зашил кто. С ниткой, оно скорее затянется.
Орин же, откашлявшись, продолжил, будто ни в чем не бывало:
– Восемь коней, значит? Мой папашка за год столько имел, и то если год хороший. Ну да придет времечко… А пока оно вроде и здесь жить можно, мы уже с месячишко осваиваемся. Ребята хорошие – Дышля с Хрипуном с лета с нами. А Раву-безносого я еще раньше под Хешнином встретил, да не одного. Ласке его подобрать приблажилось да выходить. Сама-то из шлюх, хоть и благородственных кровей. Только что с того благородства, когда крыланы поместье огнем спалили. А потом, в наступлении, и каганская гвардия веселья добавила…
– У них золото было, и еда. – Ласка, выскользнув из тени, опустилась на землю и вытянула руки над огнем. – Что смотришь? Осуждаешь?
– Нет.
Взгляд ее, прямой, вызывающий, понравился, а сама – нет. Худая, угловатая и не особо чистая. Лоб узкий, подбородок острый, коротко стриженые волосы слиплись жирными прядками, а через рыжую бровь – шрам. Дикая, да и не пойми поначалу – то ли девка, то ли парень. И одета по-мужски: подбитый мехом шапан поверх шерстяной рубахи, некогда нарядной, но поизносившейся; замшевые штаны, вязаные чулки на костяных пуговках и короткие сапоги с широкими голенищами, в которые Ласка понапихала всякого рванья.
– Вот и хорошо, что не осуждаешь. А мой-то братец, с войны вернувшись, осудил. – Она отвернулась, подвинулась чуть ближе к Орину. – Как же – герой, победитель, а сестра – шлюха. Но гляди, я завязала, если вздумаешь…
Перед носом из ниоткуда появилось тонкое лезвие.
– Глотку перережу и с концами. – Ласка улыбнулась, по-доброму как-то, по-человечески. Впервые. А убрав нож, пояснила. – Это так, на всякий случай, а то бывало придут и думают дурное.
– Бельт не такой, – подал голос Орин. – Бельт, он из наших.
– Оппозиция, – понимающе кивнула Ласка. – Что смотришь, я ведь с братом училась, и книги, и языки всякие, и танцы… Зачем мне здесь танцы?
Теперь в желто-зеленых глазах ее виделось удивление и немного обиды.
– Так вот чего, Бельт, оставайся, а? Ласка морду поврачует, не умением, так ласкою. Боец ты знатный, на мечах наших поднатаскаешь. Деньжат накопим и вместе в Вольные рванем.
– И я с вами, – Ласка, осмелев, прижалась к Орину. – А что, куплю платье и буду на празднества ездить… Танцевать.
Карета катилась по тракту. Неторопливо ступали широкогрудые кони, разбивая копытами лед, медленно вращались колеса, позевывал кучер в черном тулупе, и откровенно дремал охранник.
Чуть слышно тренькнула тетива, и стрела вошла в поднявшегося было кучера. Нехорошо попала, в живот, мучиться бедолага станет.
– Эге-ге-гей! – закричал слева Дышля. Охранник кулем свалился с облучка, растянулся на земле. Этот живой: трясется осиновым листом.
– Пошли. – Орин подтолкнул локтем, хотя подгонять нужды не было: Бельт свое дело знал. В несколько прыжков нагнал карету и схватил продолжающих мерное движение лошадей под уздцы.
– Тпру… Стой!
Пришлось почти повиснуть, прежде чем животные остановились.
– Стой, стой, хороший. – Бельт похлопал коня по шее. – Тебя-то точно не тронут.
Кучер так и сидел, прижимая руки к животу. А лук у Ласки знатный, тугой. И откуда для такого столько силы в ее тщедушном тельце? Но поди ж ты – стрела, насквозь прошив бедолагу, прибила его к стенке кареты. Не жилец мужик, это точно.
Бельт потерял интерес к умирающему и принялся разглядывать карету. Обыкновенная, темного дерева, она некогда щеголяла нарядным желтым цветом, но теперь пооблупилась и пошла проплешинами. Родового шеста нет. А герб на двери незнакомый – башня и пес…
Орин, открыв дверцу кареты, поклонился.
– Господин, прошу нижайше простить, однако обстоятельства жизни вынудили меня заняться делом не совсем достойным…
Что ему ответили, Бельт не слышал.
– Шут. – Ласка подкралась как всегда бесшумно. – Когда-нибудь получит болт в дурную голову.
– А ты и рада.
– Я? – Она погладила коня, тот в ответ потянулся к руке, захлопал черными мягкими губами. – Хлебушка, мой хороший? Нету хлебушка, прости. А тебе, Бельт, скажу, что не рада. Но и грустить не стану. Я вообще грустить не умею. Веселая девушка.
– Глупая, – не выдержал Бельт.
– Это с чего еще?
– С того, что над людьми куражишься. Нарочно в живот целилась? Если уж берешься убивать, то убивай, а не… – Слов не хватило, и Бельт сплюнул на землю.
– Жа-а-алостливый, – пропела Ласка. – Знаешь, я тоже жалостливой была. До того жалостливой, что с первым мужиком под рогожку забесплатно прыгнула. Пожалела.
Конь фыркнул и, ухвативши тонкую девичью ладошку, прикусил зубами, но не сильно, Ласка только засмеялась и похлопала по шее. Сразу видать – наир, эти если кого и понимают, то лошадей.
– Я вообще душевная, – продолжила она. – Видимо, потому меня и скопом не насиловали, и глаз не давили, и не накручивали вожжи на шею, а юбку на голову. Везучая. Или мужик нынче обходительный пошел? Веришь, нет – ни разика никто мне по морде не съездил. Ну, кроме братца, разумеется.
– И из-за чудесной твоей душевности кучер будет помирать до самого вечера, – утвердительно произнес Бельт. – Я таких как ты в своем десятке собственноручно кончал по-тихому.
– Ну надо же, какой сердобольный: своих кончал, а чужих, видать, бил и плакал. А это, значит, – Ласка протянула руку, скользнув пальцами по рубцу, – от доброты излишней появилось.
– Заткнись, дура.
А у кареты продолжались препирательства. Орин уже начал нервно поглаживать кинжал.
– Милостивый господин, не упрямьтесь. Поверьте, то, что я делаю, наполняет мое сердце скорбью, однако же не для себя, для детей, сиротами оставшихся, для вдовиц и стариков, которым в сей трудный час некому помочь, занимаюсь я ремеслом разбойным, – продолжал увещевать он. Вот уж права Ласка – комедиант из балагана бродячего. Отобрал бы кошелек и все, а то уговаривает он. – Но хочу предупредить, что ежели сердце ваше останется глухо к бедам слабых мира сего, я вынужден буду применить лихие меры.
– Скажи ему, чтоб прекратил дурить. Тебя он послушает, – попросила Ласка, сменив вдруг тон на серьезный, и перехватила поводья. – Тихо, мой хороший, тихо. Давай я тебе глазки почищу? А то ишь, загноились. Не смотрят за тобой совсем. А и гриву вычешу, и косицы заплету, чтоб от огня и от железа, чтоб на удачу…
Поднявшись на цыпочки, она что-то шептала в конское ухо, и тут же пальцами ловко счищала гной, скопившийся в углу глаза.
И ведь права: Орину пора заканчивать, а то мало ли.
В карете сидел старик. Седой, сгорбленный он кутался в лисью шубу, такую же древнюю и плешивую, как карета. Бельта старик поприветствовал вежливым кивком и раздраженно сказал:
– Господин, в ваших глазах я вижу больше трезвой разумности. Объясните сему молодому человеку очевидное – брать с меня совершеннейшим образом нечего. Не думаю, что сирот и вдов устроит драная шуба или штаны, к стыду моему изрядно ветхие, о кемзале я вообще молчу.
– Дед, ты мне надоел. – Орин вытащил кинжал. – Не хочешь по-доброму…
Старик клинка не испугался, а преспокойно двумя пальцами взявшись за острие, осторожно отвел его в сторону.
– Молодой человек, всею душою презирая конфликты, я стремлюсь решать дело мирным путем, однако же в который раз подчеркиваю: брать у меня нечего. Кони и те, вероятно, уже не принадлежат мне, поелику не далее как дней через десять пойдут в уплату налога ясноокому Тай-Ы-кагану. Смерть же моя не принесет вам ни славы, ни почета, тогда как будучи живым, я могу оказаться полезен.
– Примерив роль доброго коллектора, скажу, что лошадки эти и вправду имеют вполне осязаемый профит. Они нынче в цене. Но… раз уж ты, упрямый старец, имеешь предложить что-то еще, то я слушаю. Только сразу предупреждаю, я весьма обидчив к вранью, – Орин оглянулся на дорогу, но лес вокруг был спокоен. Визгливо мяукала сойка, слева раздавался дробный перестук дятла, а с ближней ветки за происходящим с интересом наблюдала галка.
– Зима грядет, холода. Не самая лучшая пора для тех, чья жизнь проходит под открытым небом. Не знаю, слышал ли господин, что местные морозы премного люты и не способствуют здоровью? Да и снег, он как чистый лист в руках неумелого писца: каждый след виден, каждая тропа – явна. А лесничие здешние достаточно умелы.
– Ближе к делу.
– О молодость с ее вечной торопливостью. Мой замок, может, столь же стар и беспомощен в бою, как его хозяин, однако же дать приют…
– Не верь ему! – крикнула Ласка издали. – Ловушка.
Бельт мысленно согласился и со стариком – в последние дни ощутимо похолодало, хотя настоящие морозы впереди; и с Лаской – с чего бы этому полудохлому зазывать к себе в гости лихих людей?
– Милый юноша искренен в желании предупредить господина, однако, смею заметить, что я, будучи человеком делового склада, предполагаю собственную выгоду. Мой замок пуст, разграблен и беззащитен перед теми, кому возомнится отобрать у меня последнюю малость. Тогда как ваши люди сильны и владеют оружием лучше моих несчастных и больных слуг… каковых теперь стало на одного меньше. Есть еще одна причина, но о ней, уважаемый, я готов буду сказать позже.
– Старик, я предупреждал – не терплю брехни, особенно неловкой.
– Эй, Орин погодь, – из кустов раздался гундосый голос Раввы. – Тама в болотах и вправду есть замок. Тама, бают, заваруха была какая-то, после которой и захирел он. Да и про хозяина, старого пердуна, я чего-то слыхал в Камышинах. Нету тама дружины. Вроде.
– Ну вот видите, ваш коллега в некотором роде подтвердил мои слова, – произнес старик. – Теперь, надеюсь, позволительно будет узнать имя того, с кем столкнула меня на тракте судьба?
– Орин. Орин из… леса. – Он убрал кинжал в ножны и, отвернувшись, согнулся в приступе кашля. Дед вежливо ждал и продолжил, лишь когда Орин выпрямился.
