Проект «ХРОНО». Право выбора

– Ну, как тебе столовка? Мы с ребятами сюда всегда обедать бегаем! – девушка, уже расправившись с котлетой, потягивала сок.

Ну вот что ей сказать? А ведь ответить нужно! Какое странное чувство. Он был уже не голоден, но и сказать, что наелся, не мог. Не иначе, через час-полтора, вновь начнет донимать голод. Он завтракал, обедал, ужинал, в бесчисленном множестве немецких заведений, был в Парижских и Лионских кафе и ресторанах, питался в Российских трактирах и столовых, в той России. Дома. На службе свои столовые, как и в университете и ранее в школе. Дома шла война и иной раз, с продуктами, особенно в детстве, было не все хорошо. Но так как тут… Нет. Так плохо не было. Вспомнилось, как он сопровождал в Африке в полевой госпиталь бедолагу Шульца из второго взвода, которому дико не повезло наступить на американскую противопехотную мину. Сдав, обколотого до бесчувствия обезболивающим солдата в госпиталь, санитары остались там ночевать. Ужинали в их столовой. Тамошняя кухня готовила не только на госпиталь, но и в основном на располагавшийся рядом лагерь военнопленных. До сегодняшнего дня, это было самое плохое что ел, обершарфюрер Кудашев. Но, что интересно, пленных янки с канадцами, кормили не в пример лучше, чем ели за свои же деньги русские в Смоленске, в мире, победившего «коричневую гадину» СССР. Да и порции там были раза в полтора больше. Только вот хлеб тут лучше. Много лучше, чем эрзац из непонятной муки в Африканском лагере.

– Да, неплохо. – ответил он. Чтобы ты ни думал, но сказать этого нельзя. Никак нельзя. Юрий почти залпом выпил один стакан компота. Вот компот был приличный. Сахара маловато, но настоялся он хорошо, засушенные фрукты отдали напитку свой вкус, а главное он был прохладный. Второй стакан, он уже пил не торопясь.

– Ладно тебе, скромничать! Честно, котлеты тут дерьмовые! Мы всегда это знали, старались курицу брать или гуляш. Ну что пошли?

Молодые люди встали из-за стола, отнесли подносы с посудой на столик у окошка с надписью: «Моечная» и вышли на улицу. Судя по солнцу, уже скользнувшему за крышу соседней пятиэтажки, действительно было не меньше четырех пополудни.

Они неторопливо пошли по тротуару, вдоль проезжей части удаляясь от центра. Маша в своем легком платье выступала, грациозно покачивая бедрами и лукаво посматривая на него. Только что, Юрий заметил, что она, сходив в общежитие сменила свои легкие туфли на другие, в тон платью. Они очень шли к ее стройным ножкам, она, несомненно, это знала и старалась еще больше продемонстрировать спутнику. Кудашева обдало волной внутреннего жара. Тепло спустилась откуда-то сверху, горячей волной опустилось по телу к бедрам, оставив после себя дрожь и приятую слабость. Как-то вдруг, сама собой, пришла абсолютная уверенность, что эта красавица, со стройными бедрами, скрытыми под платьем, точеными голенями, тугой, красивой грудью станет сегодня ночью его женщиной. Вот так просто…

Он знает это, чувствует ее желание, столь откровенно кричащее в блеске Машиных глаз, румянце на щеках, в разлете волос, в подрагивающих губах, в жестах, в языке ее тела. Все мысли и сомнения справедливые и серьезные, вся сложность его ситуации осталась позади. Чему быть, тому не миновать!

– Ну, какие планы? – спросила она, – в библиотеку поздно идти, завтра провожу тебя, она недалеко он нашего университета.

– Ты права, милая! – ответил Юрий, почувствовавший, как млеет она от этого слова – милая, – давай погуляем. Веди!

– Пошли в парк! Там летом, по вечерам оркестр духовой играет. Как раз пока не торопясь и дойдем.

Они шли не торопясь, перебрасываясь шутками, в отличном настроении. Кудашев все мысли, которого занимала сейчас его подруга, на время отвлекся от всех не простых дум и тяжких размышлений о будущем. Ему удалось больше слушать, чем говорить. Маша рассказывала о учебе, городе, всяких забавных случаях, которыми так богата студенческая жизнь. Он с интересом слушал и остроумно шутил, и, весело смеясь. Они сами не заметили, как дошли до старого городского парка. На больших часах у входа в парк, стрелки показывали восемнадцать часов и где-то в глубине, среди раскидистых лип, на крытой веранде, оркестр встретил их появление каким-то незнакомым Юрию вальсом.

Вечер обещал быть замечательным, летнее тепло мягко обволакивало все вокруг, старые деревья парка вдоль центральной аллеи роняли тень, почти закрывая синее, безоблачное, еще не начинающее темнеть небо. Вокруг веранды было людно, кто-то стоял, слушая музыку, иные сидели на стоявших вокруг лавках с вычурно изогнутыми спинками. Много пар и детишек. Видно было, что парк был излюбленным местом отдыха местных. Во время вальса, томного, немного строгого, и не знакомого Юрию, несколько пожилых пар кружились в танце.

Маша потянула его в сторону прилавка с газированной водой. Большой металлический ящик со стоящим рядом баллоном с газом и забавной мойкой фонтанчиком, почти скрывался окруженный людьми. Средних лет, улыбчивая женщина-продавец быстро разливала напиток. Сначала сироп из высокой стеклянной колонки, прокручивая ее и находя нужный, потом воду, газированную из баллона.

– Давай газировку возьмем! Пить хочется. Ты какую будешь? – спросила девушка, – я с барбарисом люблю!

– И мне тоже! – не то, чтобы обершарфюрер, предпочитал именно такой напиток, он просто не знал, из чего выбирать.

Не прошло и минуты, как они пили холодную, чуть шипящую, вкусную газировку.

Оркестр, не бог весть какой, играл прилично. Музыканты почти все кроме двух парней, были из мужчин за сорок. Кто в рубашке с засученными рукавами, кто в пиджаке. У некоторых, на груди, слева, Кудашев заметил орденские планки. Два красных флага с серпом и молотом, недвижно свисали в парковом безветрии, высоко по разным концам веранды. По центру, крупными буквами, огибая почти все строение, красовалась надпись строгими угловатыми буквами «Вперед! К победе коммунизма!». Настроение было благостным, и большевистские символы вызвали у него лишь саркастическую улыбку. Ну, ну, вперед, так вперед, подштанники только не потеряйте!

Оркестр, проиграв мелодию, делал паузу в две-три минуты, во время которой музыканты весело переговаривались, а кто-то делал один-два глотка из стакана, беря его со стоящего рядом с пюпитром столика. Потом, седой, представительного вида дирижер с явно военной осанкой, звучно постучав палочкой о подставку для нот, взмахивал руками и вновь оркестр гремел своей медью, чередуя какие-то марши с попурри легких мелодий. Он заметил, что марши удавались оркестру не в пример лучше, чем иные мелодии. Они остановились напротив дирижера метрах в десяти. Юрий обнял девушку сзади за плечи, обхватив за руки спереди, она прижалась к нему спиной. И не только спиной… К стыду своему, Кудашев почувствовал, как в ответ на давление спереди нарастает эрекция. Но в это время, очередной краткий перерыв у оркестра завершился, бравый дирижер с седыми усами взмахнул палочкой и оркестр грянул марш. По тому, как дружно и слаженно оркестранты взялись играть, по их одухотворенным лицам, сразу стало ясно, что эту музыку, это произведение, играют они с удовольствием, любя, с азартом.

Первые такты, увлеченный своими чувствами пилот пропустил, но потом, непроизвольно вздрогнул, будто от удара электричеством. Отпустив девушку, обершарфюрер рванул ворот и так расстегнутой на две пуговицы рубашки, будто задыхаясь. Маша встревоженно обернулась, чувствуя неладное. Юрий стоял бледный, прижав обе руки к груди, подбородок его дрожал, а глада, с расширившимися зрачками, стремительно наливались влагой. Она испугано подхватила его под руку, моментально вспомнив о тяжелой контузии, ставшей причиной их знакомства, и почти потащила парня к одной из свободных лавочек. А вслед им грохотал «Марш Авиаторов».

– Юрочка, что с тобой? С головой что-то? Сейчас, родной мой, сейчас… – шептала она. Усадив его на скамейку, под удивленные взгляды окружающих, она суетливо, не зная, что делать и не понимая ничего, заметалась из стороны в сторону, потом кинулась к продавщице газированной воды.

А обершарфюрер СС Юрий Кудашев, самый одинокий человек этого мира, закрыв лицо руками, дрожа прерывисто шептал в такт музыке, покачиваясь слегка:

Ja, aufwaerts der Sonne entgegen,

mit uns zieht die neue Zeit.

Wenn alle verzagen, die Faeuste geballt,

wir sind ja zum Letzten bereit!

Und hoeher und hoeher und hoeher

Wir steigen trotz Hass und Verbot.

Und jeder SA Mann ruft mutig: Heil Hitler!

Wir stuerzen den Juedischen Thron!

Маша вернулась быстро, растолкав всех, она взяла стакан газированной воды без сиропа и теперь протягивала его своему спутнику.

– Юрочка! Держи стакан! Пей! Это от духоты… Сейчас нормально все будет!

Кудашев убрал от лица руки и посмотрел на нее. Девушка отпрянула. Совершенно чужой человек сидел перед ней. Постаревший лет на десять, с жесткими складками в углах губ и чужими глазами. Она никогда не видела прежде таких глаз, в них, раньше голубых, а теперь вдруг потемневших, будто вечная ночь без конца и края. Но она почувствовала, что готова сделать для этого незнакомца все что угодно, только ради его благосклонного взгляда. Если раньше ее влекло к нему сначала неосознанно, потом страстно, то сейчас она уже не могла дать объяснение своему чувству, это было что-то необычное и страшное. Она поняла, что, если этого странного человека не будет рядом, жизнь ей потеряет всякий смысл.

Он взял из ее рук стакан и, стуча зубами о стекло, не отрываясь, выпил. По мере того как он пил, яснее становился взгляд и разглаживались морщины. Будто грозовые тучи уносит налетевший вдруг холодный, резкий ветер. Кудашев тяжело поднялся и пошатнувшись оперся о ее руку.

– Уведи меня отсюда, – чуть слышно прошептал он.

Оставив пустой стакан на лавке, они пошли прочь провожаемые недоумевающими взглядами гуляк и шепотом: «Больной, какой-то!» Подталкивая солдата СС в спину, звучали последние аккорды марша. Не известно было, кто у кого спер эту музыку, но у Юрия Кудашева, где-то в неизмеримой дали, в его далеком мире, он назывался – «Das Berliner Jungarbeiterlied» или, по первым словам, припева – «Herbei zum Kampf»

Да, выше поднимется солнце,

В наш час, в ваш час.

Когда все падут духом, сожмется наш кулак,

мы будем готовы к концу!

И выше, и выше, и выше

мы набираем высоту, несмотря на ненависть и запреты.

И все бойцы СA вместе прокричат: Xaйль Гитлep!

Мы сметем еврейскую власть!

Уже на входе в аллею, Юрий обернулся на веранду с музыкантами. Уже другими глазами и иными мыслями он смотрел на красные флаги и коммунистические лозунги.

Глава 7. Окно из серых будней

– Вот я и говорю, товарищ участковый, не стану я заявление на Степана писать и все тут! – Фрося Михайлова замотала головой, – он утром проспался, будто другой человек! Сидел молча, голову руками обхватил и что-то мычал. Я спужалась, поперву, можа головой заболел. Ан нет, вскочил, умылся и, не завтракая, ушел. Я думала опять пойдет к этой шалаве бухать, а он вечером вернулся трезвый, на работе, сказал, был. Никитке петушка на палочке из сельпо принес, а меня… ну… не буду в общем никакого заявления писать и все тут!

Сергей устало откинулся на стуле. Михайловские семейные дрязги изрядно бесили последнее время, да таких Михайловых на его территории, кроме Чернево, еще две деревни. Он снял фуражку, положил на стол и потер вспотевший лоб.

Хм… а если наш «фашист», правда, Степку Михайлова от водки заговорил, это здорово! Фроська, тоже на человека похожая пришла. Волосы расчесаны, на животе платье топорщится почти новое, стиранное. Ну, хорошо, если так!

Тут внимание Горохова привлек Михайловский пасынок, которого мамаша всюду таскала с собой, он увлеченно, приоткрыв рот, ковырялся в носу, и доставая из носа содержимое старался щелчком пальцев запулить куда-то в угол. Куда-то? Только сейчас милиционер понял, что мишенью мальчугана был висящий в углу шар – орб. Который явно реагировал на действия Никитки, двигаясь из стороны в сторону, не давая тому прицелиться и переливаясь, слабо набирая лиловый цвет.

После первого шока знакомства с невидимым миром, Сергей старался не обращать внимания на плазмоид, отчего то облюбовавший именно угол его кабинета в старом клубе. Хотя иногда гадал, кто это развоплотился тут, человек или какое иное существо. За несколько дней даже привык, а как-то поймал себя на мысли, что, выходя из кабинета и доставая из кармана бриджей ключи, сказал призрачному соседу: «Остаешься за старшего!» Сейчас, право, его поведение больше всего напоминало игривую собаку.

А ведь он его видит! Черт! Точно видит! Не зря говорят, что у кого с головой плохо, многое иное открывается. А у мальца, увы, наверное, только мать отказывалась это признать, по жизни прямая дорога в дебилы. Эх… бедолага! Как бы и этого ребенка, которого носит, Фроська не сделала дураком! Чертова пьянь!

Михайлова проследив взгляд милиционера, стремительно хлопнула сыну звонкий подзатыльник по стриженной голове, на который он отреагировал жалобным повизгиванием, а плазмоид, отлетев из своего угла закружился вокруг головы мамаши опять меняя цвет, но уже на молочно-белый.

– Так! А ну хватит! – прикрикнул участковый, хлопнув по столешнице ладонью, обращаясь сразу ко всем. И к Михайловым, и к орбу.

– Я тебе, засранец, дома ремня всыплю! Будешь у меня знать! – прошептала в миг замолчавшему сыну, опасливо косясь на Горохова, Фрося.

– Вот что, Фрося, не как милиционер с тобой хочу поговорить, а как сосед и одноклассник. – начал Сергей.

Женщина, тяжело вздохнула, сложив руки на животе, опустила глаза к полу, старательно изучая облупившуюся бурую краску и щели среди досок.

– В том, как живешь, одного Семку винить не нужно! Не стану ебать тебе мозги, перечисляя все косяки за последние годы! Смотрю на тебя, и узнать не могу девчонку, на которую половина школы засматривалась. Ты не знаешь, где она? Куда пропала? Молчишь? Правильно делаешь… Проблема твоя не в слабости на передок, таких куриц полно вокруг, а в дурной голове! И морали читать не хочу. Тоскливо… Но сейчас внимательно меня слушай! Очень надеюсь, что Семен с пьянством завяжет! Что вытаращилась? Да, может и удивит это всех, но что-то мне подсказывает, что после вчерашнего со мной разговора, он силы в себе нашел. А ты найдешь? Сможешь, из квашни, в которую превратилось за менее чем десять лет, стать нормальной бабой? Такой, чтобы мужика к тебе тянуло! Что б, когда с работы приходит, не к Люське у него желание было уйти, а тебя обнять. Ну сейчас понимаю, на сносях, да тебе, наверное, месяц остался если не меньше, а потом уж налаживай жизнь. Все от тебя зависеть будет!

Из Фросиных глаз текли слезы, она, не поднимая головы, только кивала и шмыгала носом. Было невыносимо жалко себя, свою бестолковую жизнь, сына придурка, накатывал страх за еще не рожденного ребенка, толкающегося в животе и собирающегося в скорости появиться на свет. Никитка, забыв давно обиду, гладил мать по руке и пытаясь заглянуть в низко опущенное ее лицо сам начал тихонько поскуливать. Орб в углу висел под самым потолком, сжавшись раза в полтора и став почти прозрачным.

– Ну все, все! Успокойся! Иди домой, но разговор наш помни накрепко! Тебе же тридцати лет нет, почитай впереди все! И вот еще что, как родишь, зови в крестные. Кто бы ни родился, парень ли, девка. Вы с Семеном мне все ж не чужие!

Женщина вскочила со стула, схватила сына за руку и не смотря на вес и беременность, живо метнулась к выходу. Уже у двери, Фрося обернулась, и всхлипывая сказала: «Спасибо, Серенька!»

Как только дверь за Михайловыми закрылась, Сергей налил противной, теплой воды из графина на подоконнике и выпил. На сердце было тошно. Не было покоя в душе, и уже давно. С того самого дня как приехал к Лопатину на заимку и встретил там незнакомца. Да… вся жизнь теперь делилась на две части. До того дня и после. Сергей задумался: «До… хорошо жил. Здоровьем бог не обидел, жена-красавица, служба ладилась. С детьми вот только… а теперь! А что теперь? Здоров по-прежнему, да еще и видеть могу то, что другим не дано! Надежда появилась у них с Ленкой родителями стать. Вот даже сам не знаю, но даже не надежда, а уверенность! Служба… вот тут что-то не то. Последние дни совсем тошно от нее. Неделю назад и мысли такой не было. А сейчас, как подумаю про местных алкашей, крадунов мелких и дебоширов, аж с души воротит. А хуже всего, мысли так и лезут в голову. Разные… Что и как было, что и как будет! А хуже всего, я понимаю, что просто так, спокойненько, все не закончится. И полетит все вверх тормашками и отцовство, и семейная жизнь, и служба. А ведь уже летит!»

Милиционер уперся лбом в сложенные кисти рук, расставив локти на столе. Ожидание неизбежного, вот что тяжелее всего! «Колька!» – крикнул он, не открывая рта. Отозвалось в голове гулкое эхо. Заколыхался в углу над тумбочкой орб-плазмоид. Вдруг подумалось, а Фроськин дурачок, тоже не упокоенных видит? Батюшку замученного, у церкви? Если да, то жалко мальца, язык за зубами не удержит и прямая ему дорога в областную дурку! Хм. а так рассудить, там, наверняка, много таких. Наших. Хм… Наших… Да и мне там, видимо, место уже припасено, если лишнего болтану.

Сбоку, со стороны стены потянуло холодом что-то сильно. Горохов поднял голову с рук и оглянулся. Побратим заявился не один. Со своей немецкой подружкой… Ну, Колька… Это кто б мог подумать, а хотя кто бы мог подумать вообще о чем-то таком, еще неделю назад?! Точно не он, старший лейтенант Сергей Горохов! Да он бы сам, из амбулатории, в районный психдиспансер звонил, бригаду вызывал. Если только кто ему о видениях таких рассказал. Милиционер откинулся на кресле и в который раз поймал себя на желании протянуть руку чуть мутноватой фигуре в флотской робе, здороваться. Рука уже пошла было вперед привычным жестом, но потом изменила путь, переложив с места на место, на столе планшетку.

– Здорово, брат! И вас, фройляйн, рад видеть! – разговаривать мысленно, не открывая рта, становилось уже привычным. С побратимом после памятного визита на пасеку к Лопатину, с которого все и закрутилось, Сергей виделся ежедневно, а то и не по одному разу. Привыкнуть к такому не привыкнешь сразу, а испарины холодной и дрожи в ногах при его появлении уже не было.

Лопатин младший перешел-пролетел от стены и устроился на краю стола, а неупокоенная подруга его разместилась напротив, где до того сопела и пускала слезу бывшая одноклассница.

– Что, брат, тревожно? – без долгих проволочек поинтересовался Николай, для него, теперешнего, воспринимать чувства близкого человека, стало, как с листа читать.

– Так… вот только сегодня утром уехали они, а мне уже и места нет. Немец-то ваш, наверное, как угорь вывернется, чтобы то ни было, больше всего за сеструху твою боязно. Ну да и вообще… Это же, как кончик у клубка, только ухвати, потянется и нам с Андреичем крышка. Вы там ничего узнать не можете?

Голос немки в голове милиционера, звучал как будто он слышал его ушами, очень женственный, с приятным, низким тембром, не был он ни немецким, ни русским, Горохов просто понимал ее.

– Мы не чувствуем прямой угрозы ни им, ни тебе, живой. Трудно все объяснить о нашем мире, но не можем мы отсюда уйти. Кого-то держит крепче цепей, то как мы умерли, а Николая наследие его рода, он остается членом семьи, только отдален от них не преодолимым обычным людям барьером. Иначе давно бы нашли мы покой в этом мире и раскрыли для себя чертоги посмертья, переступив наконец грань, на которой застряли.

– Да, Серега, она права. Не могу я вот так просто оказаться в Смоленске и узнать, как там у наших дела. Одно скажу точно. Они живы и здоровы, уж если бы что-то случилось, мы бы узнали.

– Добро, хоть это знать и то лучше, чем в неведении маяться, – милиционер встал, одернул форму и взял со стола фуражку, – я со старым Головкиным сговорился встретиться, он место указать должен, где в войну убитых немцев со старостой схоронили. И знаете, только сейчас подумал, что мог бы и у вас это узнать. И как раньше в голову то не пришло…

– Конечно, можем! А старик-то не простой, а Серега? – Николай поднялся со стола, колыхнувшись дымкой, его спутница зябко поежилась при упоминании захоронения и плотнее запахнула шинель, – Ты, знаешь, он ведь нас чувствовать может. Не как ты, послабее намного, но приходит туда часто, сидит на большом камне и разговаривает с дедом Прокопом. Чувствует, что тот его слышит. Вот ведь как бывает…

– Вы со мной? – спросил Горохов, – к деду все же давайте зайдем, еще позавчера обещался я прийти, он ждать будет.

– Ну так ты иди к деду, мы тебя там и будем ждать, на месте, – Николай лукаво улыбнулся, – а то если с тобой, то люди подумают ты идешь и сам с собой разговариваешь. Скажут, милиционер-то наш совсем головой прихворнул.

– Погодите-ка, – упоминание о больном на голову, вернуло Горохова к старым мыслям, – вот объясните мне, сегодня Фроськин дурачок малолетний, у меня тут сидел. И вроде как этот бублик, что в углу висит, видел и даже забавлялся с ним. Это возможно?

Марта, не касаясь пола, скользнула облаком к углу и протянула руку к плазмоиду, который медленно поплыв вокруг ее руки, начав пульсировать ярким белым светом и, увеличившись размером, стал почти с футбольный мяч.

– В нем нет зла, сознания почти тоже, это… это не родившийся ребенок. У вас был голод… задолго до войны, лет за десять. Отчего он тут у тебя, мне не ведомо. Да и не так важно, причин может быть тысячи. – она наконец коснулась орба. Ничего особенного не произошло, только в том месте, до которого она дотронулось пошла рябь, как если бы она коснулась пальцем воды.

– А парнишка тот, вполне может его видеть. Да и не только его, если боги что-то у человека забирают, то чем-то и одаряют, всегда так было. Но они не могут толком с нами взаимодействовать. Оно, наверное, и к лучшему. – вторил ей Николай.

– А как его убрать отсюда? Не то чтобы мешал, но как-то неуютно что ли… – спросил побратим.

Неупокоенные переглянулись. Николай Лопатин переместился к своей подруге в угол кабинета и тоже внимательно осмотрел орб, только касаться не стал.

– А знаешь, Серега, мне кажется, в твоих силах будет помочь ему развоплотиться. Тут ведь какое дело… когда человек умирает, то его душа освобождается от тела и по идее должна отправиться в посмертный путь. Суть на самом деле очень проста – душа должна изменить некоторые свои «качества», чтобы отвязаться от мира живых и привязаться к миру мертвых.

Неупокоенный побратим опять вернулся к столу и вновь уселся на него, положив бесплотные руки на колени. Сергей вспомнил, так любил сидеть Колька Лопатин тогда, давно, увлеченно рассказывая друзьям какую-то занятную историю. Марта стала за ним сзади, положив руку на плечи в синей матросской робе, а второй вороша коротко стриженые волосы. Если бы не их призрачное состояние, ни дать, ни взять, искренне любящая друг друга пара. Эх, Колька, Колька… с горечью подумал Горохов.

– Но в реальности у подавляющего большинства, Серега, есть привязки, мирские зависимости, незаконченные дела, дорогие люди и букет прочих причин, которые достаточно плотненько, держат душу в мире живых, – продолжил рассказ Лопатин младший, – то есть не дают ей в достаточной степени оставить груз, чтобы порвать с этим миром. Но к счастью, почти все, кто дня за три, реже дней за девять, от прежних своих мирских привязок освобождаются и уходят. Наш вот случай особый, мы не смогли… Время идет, силы тратятся, а уйти не выходит. Так и залипает отягощенная привязками душа здесь, не в силах преодолеть рамок отведенной мирской реальности. Наш-то случай, как я сказал непростой, тут ты не поможешь, а вот эти – малые сущности, да те, кто за давностью лет совсем уже слабо в мире держится, тех можешь окончательно развоплотить, помочь покинуть этот мир.

– Это как это? – заинтересовался Сергей.

– Да ничего сложного, если ты можешь, то можешь, тут правда главное помочь сущности покинуть мир, втянув в себя его видимую оболочку, а оставшуюся чистую энергию, саму суть, тогда унесет из явного мира. Но есть опасность, что сущность прицепится к тебе, как банный лист к заднице, и станет тянуть из тебя энергию и питаться твоими эмоциями. Но ты не особо пугайся. Ты сильный! Им ведь главное, чтобы хватило оставшихся сил за человека зацепиться, потому что восполнить их просто неоткуда. Нет такой возможности. А оставшихся капель хватит далеко не на каждого – нужен кто-то слабее этой души. Так что эта твоя неприкаянная гостья в углу, душа эта, без проблем тебе по силам. Тебе достаточно только коснуться его и мысленно представить, что ты пьешь что-то, вот хоть воду, именно пьешь, а не вдыхаешь… Остатки материального ты втягиваешь в себя в виде энергии, а душа освобождается и исчезает из мира живых окончательно. Кстати, поверь, этого они сами желают. Так что дело благое. К тому же для тебя это тоже как подзарядка энергией скажется… Ну в общем я тебе хоть и косноязычно, но как мог рассказал. Это так сказать, изнутри взгляд, ты еще с князем поговори, когда он из Смоленска вернется, он тебе об этом со своей колокольни расскажет. Может, хочешь прямо сейчас попробовать?