Сильванские луны

Айдун был для него самым особенным днём в году – не только потому, что именно в этот день покинувшая мир богиня своей издалека идущей милостью подарила ему его девушку из церковного хора. Лексий давно потерял связь с земным календарём и постепенно, наполовину в шутку, привык считать именно Айдун своим днём рождения. В голову вдруг пришло: тогда уж и днём рождения Рада тоже. Вот уж ничего не скажешь, братья-близнецы!..

Господин попаданец хмыкнул, улыбнулся темноте и сел. Больше, кажется, уже не уснуть… Айдун всегда будоражил его. Напоминал о вещах, от которых получалось отмахнуться в другое время… Предлагал задуматься. Оглянуться, хотя Лексий ловил себя на том, что прошлое с некоторых пор кажется ему далёким миражом соляной пустыни.

Пока он одевался, за окном светало. Лексий задержался под дверью Лады и прислушался: спит. Ну и славно. Как ни банально это звучало, в такой день, как сегодня, ему хотелось побыть одному.

Уже на пороге он осознал, что опять сбегает, не сказавшись. Пришлось вернуться и оставить в столовой записку, что он вернётся (причём сегодня). Так, просто на всякий случай.

Рада уже не было дома. Ох, бедняга, во сколько же он встал? Хозяин не докучал гостям рассказами о своих делах, но, похоже, забот у него хватало. Он никогда не выглядел уставшим, но Лексий знал: это ровным счётом ничего не значит. В своё время Рад умел не выглядеть уставшим даже после того, как целый день затаскивал на восьмой этаж шкафы и диваны…

Мир вступал в новый круг года особенно прекрасным. Блестящая глазами окон, Леокадия улыбалась сквозь слёзы по безвозвратно ушедшему лету. Лексий полной грудью вдохнул самый осенний, самый пронзительный на свете запах – запах влажной опавшей листвы. Об осени не философствовал только ленивый, но что уж поделать, если каждый год она всё так же отчётливо напоминает: ничто в этом изменчивом мире не повторяется…

Он шагал по городу пешком, не слишком заботясь о том, где окажется в итоге. Мирные улицы вдруг напомнили ему слова Рада о затишье перед бурей, но Леокадия была полна солнца, цветов в витринах и нарядных людей, и Лексию не верилось ни в какую войну и ни в какие беды. Только не здесь, только не сейчас. Не когда Рад, настоящий, живой и иногда совсем такой же, как раньше, по вечерам смеялся, и подливал себе вина, и точно не был никаким Радмилом Юрье, оттийцем и врагом, о котором Лексий запретил себе думать…

Неподалёку от Ференцевой площади его поманило до боли знакомое пение, и Лексий пошёл на зов. За три года он почти наизусть выучил слова песнопений на Айдун. Это было несложно после того, как Лада – не только словами – объяснила ему их смысл…

Хор, славящий богиню на широких ступенях храма, был одет не в беззастенчиво счастливый канареечный, как певчие в Сильване, а в более разумный и тёмный горчичный, да и слушателей собралось не так уж много. В Оттии привыкли почитать Надзирателей – не тех, кто ушёл, а тех, кто остался… Лексий нашёл себе местечко у постамента Ференца Отти, грозно возвышавшегося над своей площадью в развевающемся каменном плаще. Если о легендарном и, может быть, вовсе никогда не жившем на свете Гэйноре из «Знамения власти» впору было писать эпические поэмы, то первый оттийский король вдохновлял на сказки, от которых кровь стынет в жилах. Столетия бережно хранили предания о том, как он сажал неугодных на кол, смеха ради кормил любовниц собачьим мясом или, набрав в своих вечных войнах пленных, выпускал их в лес, чтобы, на потеху соратникам, устроить охоту… А ещё о том, как он сшивал из лоскутьев щерящихся друг на друга княжеств огромное целое, которое назвал своим именем. Оттийцы считали этого человека великим. Король-варвар для варварской страны, потерявшейся – потерявшей себя – среди лесов, где-то между Степью и морем… Не тяжела ли Регине его призрачная корона? Или нет, не корона – шлем, вон тот самый, который Ференц держит на локте…

Хор пел вдохновенно и стройно, но ни у кого в нём не было такого чистого голоса, как у Лады. Прикрыв глаза, Лексий слушал с уже давно привычным, глубоко-глубоко вросшим чувством сосущей тоски по чему-то далёкому… пока с изумлением не понял, что сегодня его тянет не в Питер. Что сегодня он вспоминает не земной Новый год – не куранты, не утомительные посиделки за семейным столом, не обманутое ожидание чуда, – а Ларса, который два года назад прятался с ним от дождя в храме с витражами. Или тот, прошлый Айдун, когда господин Стэйнфор решил, что в школе уже достаточно людно, чтобы устроить настоящий торжественный ужин, а ученики Брана одни сбежали на кухню и были в тот вечер только друг с другом…

На мгновение Лексию показалось, что если бы вселенная предложила исполнить любое его желание, и он сказал бы «хочу домой», то оказался бы именно там.

Он больше не напоминал Раду о том заклинании и человеке, который его написал. Другу было не до того, и Лексий решил, что и ему самому, кажется, всё-таки не к спеху.

Хор закончил одну песнь, дал людям мгновение тишины, чтобы вздохнуть, и начал новую. Девушки с распущенными волосами, непривычно длинными по оттийской моде, двинулись по площади, осыпая её бумажными цветами из пёстрых мешков. Где-то в отдалении, слева, большие башенные часы начали бить, напоминая о другом городе и другой башне. Урсульские астрономы предупреждали: сегодня над миром раскрывал свои крылья год Огнептицы, сулящий горе и смуту. Бумажные лепестки падали на брусчатку, как ранний снег; Ференц смотрел, нахмурившись, и спящий в камне ветер раздувал его плащ…

Лексий простоял на площади до тех самых пор, пока последний отзвук последней песни не замер, подхваченный эхом арок и улиц. Хоть что-то оставалось таким же, как прежде: будущее, туманное, как и три года назад, не прояснилось ни на йоту, да, наверное, оно и не могло…

Ничего.

Он хотя бы точно знал, что должен сделать сейчас. Пойти домой, поцеловать невесту и поздравить брата с днём их прихода в этот мир. А там – а там будет видно.

Он вернулся в дом на улице Водной Заставы, когда над Леокадией уже синели прозрачные звонкие сумерки. Свет в гостиной и столовой был потушен, но Лексий всегда издали слышал, дома ли хозяин. Сейчас Рад был у себя в кабинете, и Лексий с лёгкой душой поспешил наверх. Стоя перед дверью, он уже поднял было руку, чтобы постучать, но тут голос друга там, внутри, произнёс:

– …хорошо. Ладарина, так о чём же вы хотели со мной поговорить?

По совести, честный человек должен был бы постучать. Должен был бы кашлянуть, скрипнуть половицей – так или иначе дать им понять, что он здесь и их слышит. Лексий не знал, почему он этого не сделал – просто его сердце вдруг замерло, а костяшки пальцев застыли в сантиметре от двери, её не касаясь.

Он вовсе не хотел подслушивать. Всё вышло как-то само собой.

– Радмил, – сказала Лада голосом, звонким от волнения, – я не могу больше. Уже нет сил молчать. Вы… вы особенный. Вы, наверное, это и так знаете, но… Я никогда не встречала никого, похожего на вас. С самого первого дня здесь я всё думаю… пытаюсь перестать, но никак не могу… Айду!.. – она рассмеялась коротким нервным смешком, – Какая же я глупая, ужасно, правда?.. – пауза, будто она переводила дыхание, и снова её голос, решительный, как у человека, головой вниз бросающегося в омут, – Радмил, вы мне очень нравитесь! Н-не как друг. Хотя и это, конечно, тоже, но… последние дни втроём были чудесными, но я всё время… всё время вспоминаю те первые, когда мы с вами были одни…

Лексий стоял под дверью, и её слова были чудовищно далёкими, словно доносились сквозь туман или воду. Единственное, что сейчас можно было сделать – это уйти, просто развернуться и молча, тихо уйти, но он не мог двинуться с места. Он окаменел, и живым осталось одно только сердце, остервенело бьющееся об каменные рёбра. Его стук был таким оглушительно громким, что Лексий едва различил, как Рад сказал:

– Ладарина, прошу вас, не спешите делать то, о чём потом пожалеете. Вспомните, что вы обручены с человеком, которого любите и который очень любит вас. Больше всего на свете я желаю счастья вам обоим. Не позволяйте мимолётным чувствам всё разрушить…

Он говорил с ней мягко и рассудительно, как с ребёнком, который залез опасно высоко и может случайно упасть, если напугать его криком. Рад – его Рад – всегда спокойный, что бы ни случилось…

– Да, – потерянно отозвалась Лада, – Лексий… он очень хороший, правда, и, честное слово, я очень хочу его любить… но он всегда такой чужой! Я не жалуюсь на то, что он вечно пропадает из города, это всё-таки его работа, но он никогда не рассказывает мне ни о чём важном, и я иногда не понимаю, нужна ли я ему вообще, и… Верите или нет, мы уже год как обручены, а мне порой кажется, что я его совсем не знаю! Я… пыталась делать вид, что всё хорошо, что я всё так же счастлива, что я… и он, кажется, верит, но… С вами я знакома считанные дни, но, клянусь, я иногда чувствую себя ближе к вам, чем к нему. И с вами… так хорошо. Вы, наверное, думаете, я совсем не понимаю, что творится в мире, а я понимаю, и мне страшно. Только, когда вы здесь, я совсем ничего не боюсь…

Она снова замолчала, и, закрыв глаза, Лексий как наяву увидел, как Лада в отчаянии заламывает руки.

– Я совсем запуталась, – беспомощно сказала она. – Знаю только одно – я чувствую то, что чувствую. Честное слово, я пыталась перестать, но я – я не…

Скрип отодвинутого стула выдал, что Рад встал. Лексию показалось, что он сейчас выйдет из комнаты, но, должно быть, друг всего лишь шагнул к окну.

– Что же мы с вами будем делать? – негромко проговорил он, будто обращаясь больше к самому себе.

– Я н-не знаю, – ответила Лада и шмыгнула носом. – Я… не хочу делать Лексию больно, но не могу же я и дальше его обманывать…

Да. В этом она была права.

Лексий открыл дверь.

Заговорщики – сообщники – его самые близкие на свете люди застыли там, где стояли. Лада, белая, как полотно, прижала руки к губам, и безжалостная память напомнила: она точно так же вскинула их в день, когда Лексий просил её стать его женой…

Не отводя от неё взгляда, Лексий снял с пальца своё кольцо. Постоял, сжав его в подрагивающем кулаке, чувствуя, как ногти впиваются в ладонь… Буря, бушующая у него внутри, хотела бросить кольцо наотмашь, швырнуть на пол, чтобы оно зазвенело и покатилось, но затопившая комнату мёртвая тишина взяла верх, и Лексий просто аккуратно положил его на стол.

Потом, ни говоря ни слова, он развернулся и вышел.

Он не помнил, как спустился вниз, как покинул дом, куда пошёл дальше. На середине Бронзового моста он остановился, чтобы вдохнуть – кажется, впервые с тех пор, как услышал у Рада за дверью Ладин голос. Суми, текущей внизу, было всё равно. Её вода была тёмной и мутной, как дурной сон.

Почему? Почему это должно было случиться?! Ведь он был так счастлив! …Если вдуматься, настолько счастлив, что ни на миг не сомневался, что и Лада чувствует то же. Ничего не замечал, ничего не слышал – потому что был слишком занят собой. Айду, ему и в голову не могло прийти, что ей с ним плохо, что она…

Со стороны, с её слов, Лексий наконец взглянул на себя её глазами. Он не уделял ей внимания, которого она заслуживала. Он не доверял ей до конца – пусть у этого были причины, плевать! Он… принимал её как должное. Айду – господи, – какой же он идиот. Конечно, он сам виноват… Но почему она молчала?! Почему не могла заговорить о том, что её тревожит, не с Радом, а с ним? Про́пасть, да, он волшебник, но это, чёрт побери, не значит, что он может понимать людей без слов!..

Лексий шумно выходнул и тяжело опёрся на парапет. Он чувствовал себя так, словно его предали, и самое худшее, обидное, мерзкое было в том, что он это заслужил. Вот только от этого не становилось ни на йоту, ни на пылинку легче. Они с Ладой оба были виноваты, и, по сути, ни один из них не был виноват, но это ровным счётом ничего не меняло. Уже ничего.

– Алексей!

Рад возник рядом с ним, тяжело дыша. Бежал? Неужели боялся, что горе-влюблённый попытается прыгнуть с этого самого моста?..

– Всевидящие, вы двое друг друга сто́ите, – выдохнул Рад. – Оба ужасно торопитесь… Лёшка, она ведь просто барышня, воспитанная гувернанткой и книжками о любви. Мало ли, что может прийти ей в голову! Это вовсе не значит, что всё, что она себе напридумывала – правда. Вернись к ней. Поговорите. Ты не хуже меня знаешь, скольких бед можно избежать, если просто вовремя сесть и обсудить всё, как взрослые… Не верю, что того, что случилось, хватит, чтобы разлучить вас навсегда.

Знаю. Даже не будь сама суть такой правильной, тон Рада убедил бы кого угодно. Лексий понимал, что Лада просто сглупила, потому что больше не могла молчать. Что ей сейчас ещё больнее и паршивее, чем ему самому – что, на самом деле, если эта девушка действительно что-то для него значит, ему нужно сейчас пойти к ней. Обнять её – утешить её и пообещать, что он изменится, и у них всё будет хорошо…

– Я не могу, – тихо сказал Лексий.

Он правда не мог. Что-то хрупкое разбилось – порвалось, – и никакому желанию, никакому усилию воли было не под силу это исправить. Ты больше не сможешь быть с ней счастлив – зная, что она не счастлива с тобой. Ты больше никогда до конца ей не поверишь, потому что осознал, насколько мало ты её знаешь. Понял, насколько ты слеп.

И нет, ты не изменишься. Хотя бы себе не лги.

На открытое лицо Рада набежала тень.

– Я клянусь тебе чем хочешь, – твёрдо сказал он, – между нами ничего не было. Она впервые заговорила со мной об этом. Никогда, ни разу до сего дня она не давала мне повода подумать о ней плохо.

Лексий закусил губу и судорожным жестом запустил пальцы в волосы.

– Я знаю, – вздохнул он. Конечно, между вами ничего не было! Ведь Лада – прекрасная девушка из прекрасной семьи, не способная на низость, а ты – ты вообще всегда был рыцарем, принцем из сказки, каких не бывает взаправду. И вы меня любите. Я точно знаю, что любите. И я тоже люблю вас, люблю изо всех сил, какие у меня есть, вот только…

Слов было слишком много, обжигая, они клокотали в перехваченном спазмом горле, и Лексий не сумел сказать ни одного из них вслух. Смог только горько, мучительно рассмеяться.

– Господи, – выговорил он, – как же гадко! Если бы ты только знал!.. Честное слово, хоть обручи на сердце ставь…

Рад взял его за плечи, словно хотел встряхнуть – так крепко, что Лексию стало больно.

– Даже шутить так не смей, ты слышишь?!.. – друг сверкнул глазами, но тут же разжал руки и, вздохнув, сказал негромко:

– Не бывает непобедимого горя. Почти из любой беды есть выход, но даже если нет… время лечит. Ты поверь, уж я-то знаю, я проверял… Главное – пока всего больнее, не наделать глупостей, которые потом не исправить. Оно того не сто́ит…

Лексий провёл рукой по лицу, заставил себя глубоко вдохнуть речную сырость.

– Можешь сделать для меня одну вещь? – устало попросил он.

– Да?

– Отправь её, – Лексий не чувствовал в себе сил вслух назвать Ладу по имени, – домой. Как-нибудь… чтобы с ней ничего не случилось в пути.

Так смешно. Всего какой-нибудь час назад ты был уверен, что сам проводишь её до родительского порога…

Рад посмотрел на него долгим, тяжёлым взглядом, как будто хотел много чего сказать, но произнёс лишь:

– Хорошо.

Вот только ничего на самом деле не было хорошо.

Река равнодушно струилась между опор моста, и первая ночь нового года была холодной, как тень от крыла Огнептицы.

Часть третья: Огнептица

Глава первая: Лёд

В дом Рада Лексий не вернулся. Разве он мог?

Потоки дождя на окнах гостиницы смывали с мира последние краски, но Лексия не хватало даже на то, чтобы грустить. Что-то было кончено. Он не настолько обезумел от горя, чтобы заламывать руки и трагически восклицать, что кончено «всё», но что-то определённо было, непоправимо и безнадёжно. Что-то очень, очень важное, для чего не существовало отдельного слова – что не вмещалось в набившее оскомину «любовь», потому что укореняло его в этом мире, где для него после всех этих лет до сих пор не было места.

Так странно было не чувствовать кольца на пальце.

Апатия уничтожала чувство времени, и Лексий не смог бы точно сказать, сколько дней прошло до того, как Рад разыскал его снова.

Визит, как выяснилось, был не праздный.

– Я отправил госпожу Горн в Урсул с сильванским посольством, – сообщил Рад. – Там трудится мой хороший товарищ, он пообещал, что доставит её родителям прямо в руки.

– Хорошо, – бесцветно отозвался Лексий. – Спасибо.

Настоящая, главная суть слов Рада дошла до него не сразу. Сильванское посольство покинуло Леокадию. Значит, всё. Значит, уже воюем… Мысль должна была ужасать, но ему почему-то захотелось сказать: «наконец-то». Все так этого ждали, давно пора…

– Так твоя королева всё-таки уломала степняков на мир? – спросил он просто потому, что молчать было неловко.

Рад ответил не сразу.

– Да, – сказал он наконец. – Всё обговорено и решено. Степняцкий кхан и его люди скоро прибудут лично, чтобы подписать договор. И он обещал её величеству свою конницу. Наша армия и так справилась бы, даже без дополнительных призывов, но тех ведь ещё и не жалко… Они подойдут попозже. А мы… оттийцы готовы перейти границу уже сейчас. Я сам скоро еду.

– Что-то ты, кажется, не слишком рад, – сказал – и только потом понял, что́ ляпнул. Такой глупый каламбур. Даже самому не посмеяться.

Рад с досадой сжал губы.

– А с чего бы мне быть? – неожиданно горько хмыкнул он. – Перестань, мы же сто лет знакомы. Я что, похож на человека, который радуется войнам? С кочевниками разговор особый, они первые лезли, а тут… Защитник из меня ещё около дела, но захватчик!.. Я уж не знаю, кто там двести лет назад был прав, кто неправ, и имел ли король Янош вот так вот дарить землю направо и налево. Я знаю только, что в вашу Сильвану нас никто не звал. Что я пойду в бой против людей, которые сражаются за свой дом… и что я его у них отниму. Знаешь, фанфары и белый конь как-то немного не из этой истории.

В этих словах звучал настоящий, прежний Рад с Земли, и его голос заставил Лексия очнуться.

– Но если так, – спросил он, – то почему ты во всём этом участвуешь?

– А что ты предлагаешь? – фыркнул друг. – Дезертировать? Но я давал присягу. Сам, добровольно, это был мой выбор. Подать в отставку? Чтобы какой-нибудь идиот, пришедший на моё место, по глупости отправил моих людей на смерть? Ну уж нет. Назвался груздём – полезай в кузов… – он невесело усмехнулся. – Её величество ещё и намекнула, что намерена дать мне повышение… На что оно мне? Мне и так неплохо с моей тысячей…

Он тряхнул головой, провёл рукой по светлым волосам.

– Но я-то ладно… Лёш, а ты что решил?

Лексий пожал плечами.

– А что я должен был решить?

– Ты в курсе, что этот твой волшебник на самом деле брат королевы?

Живи они в каком-нибудь мексиканском сериале, на этом самом месте должны были бы начаться финальные титры.

– Ты шутишь, – только и смог выдать Лексий.

– И в мыслях нет, – Рад был серьёзен. – Гвидо Локки, родной брат её величества Регины. Он, кажется, куда-то пропадал, а теперь вот… нашёлся. Сейчас тебе к нему точно не попасть, она охраняет его так, словно боится, что его снова кто-нибудь украдёт… Но Регина намерена лично командовать армией, и он отправится с ней. Так что, возможно, если ты последуешь за ними, вам выпадет шанс встретиться наедине…

Он помолчал.

– Если хочешь, поехали со мной. Затеряешься в моей части, благо, народу хватает; в бой тебя гонять не стану, а там посмотришь… Первое время это всё равно на войну толком похоже не будет. Спешить особо некуда.

– Это ещё почему? – удивился Лексий.

– Вы как вообще в своей школе, изучали местную военную историю? – у Рада на губах мелькнула невольная улыбка человека, коснувшегося любимой темы. – Тут войны ведут не как у нас – потому что пороха нет. То есть в Шень-то его уже давно изобрели, но они свой секрет хранят так, что не отвоюешь, даже с магией. Да и мне ли тебе объяснять, что волшебство придумали не для войны? Им драться – всё равно что косой, или нет, цепом: оружие страшное, вот только и для того, кто им машет, тоже… Поэтому Оттия старается воевать пореже: пока перережешь всех врагов мечами, без артиллерии и ружей – забудешь, зачем начинал… Война – неэффективная трата времени и денег, если, конечно, противник достойный. Опрокинуть того, кто слабее – ещё куда ни шло, а вот с Пантеем, например, мы бы точно бодаться не стали. И он с нами. Там другие пути – экономические в основном…

Рад умолк, словно нарочно останавливая себя.

– Короче говоря, – подытожил он, – если война случается, то в начале сто́роны обычно выматывают друг другу душу перемещениями туда-сюда и боями, которые ничего толком не решают. А потом, когда всем уже вконец надоедает и хочется домой, устраивают генеральное сражение, и у кого в итоге останется больше армии, тот и победил. Нет, ясное дело, что играют роль ещё и ресурсы, деньги там, снабжение, пополнения армии… Но в самых общих чертах – как-то так.

– Тебе никогда не приходило в голову открыть начальству шеньский секрет? – хмыкнул Лексий. – Нет, серьёзно, ты же с детства читаешь приключенческие книги, и по химии у тебя была пятёрка. Об заклад бьюсь, ты не только cможешь им рассказать, из чего и в каких пропорциях делать порох, но при необходимости и принцип работы пушки объяснишь… Уж после этого-то твоя Регина точно бросится к тебе на шею!

Если только не прикажет казнить, чтобы ты никому больше не разболтал, конечно. Но Рад только головой покачал.

– Кто я такой, чтобы взять и изменить всю историю этого мира? Нет уж, пусть она течёт как течёт, а то как бы ненароком всё не сломать… Да и, знаешь, мне что-то совсем не хочется своими руками умножать число жертв. Ну, нет тут огнестрела – может, и к лучшему… Если воевать станет удобнее, то воевать станут больше, а я за это отвечать не хочу.

Словом, как-то так Лексий попал в Радову тысячу.

В самом деле, а почему бы и нет? В гущу событий его, правда, особо не тянуло – ни Оттия, ни Сильвана, ни весь этот мир целиком не сдались ему настолько, чтобы рисковать за них жизнью. Но какой у него был выбор? Остаться зимовать в Леокадии значило сойти с ума от тоски, но и в Сильвану было не вернуться – его уже наверняка успели десять раз счесть изменником и оттийским шпионом… Лексий взвесил альтернтивы и сказал себе: ладно. Чёрт с ним. Война так война.

Он снова сделал то, что умел лучше всего: отдался течению. Он понятия не имел, как всё обернётся и чем кончится. Он изучал историю, но из всех её войн в памяти осталась только одна – Канкарская, да и та по рассказам Брана… Лексий был в курсе, что Радмил Юрье – хи́льен, командующий десяти сотен, во главе каждой из которых стоит свой экато́н; что десятью тысячами заведуют просто стратеги, а всей армией целиком – главный стратег. На этом его знания и кончались. Такая же система досталась в наследство и Сильване, в своё время можно было бы потрудиться в ней разобраться, но Лексий как-то не думал, что будет нужно…

Рад достал ему лошадь – прекрасную буланую кобылу с золотистой шкурой, тёмными ногами и гривой, чёрной, как ночь. Эта красота заслуживала лучшего седока: Лексий до сих пор ездил верхом как неуклюжий горожанин, спасибо Ларсу за то, что вообще хоть из седла не падал… Гладя новую знакомую по крутой шее, Лексий вспомнил то своё первое лето, и у него вдруг так закололо внутри, что на мгновение стало больно дышать. Почему человек всегда понимает, что был счастлив, только постфактум?..

Словно разворачивая свёрнутый трубкой ковёр, воспоминание о Халогаландах потянуло за собой другие. Как-то они там – остальные трое последних учеников Брана Лейо? Лексий до сих пор наизусть помнил текст присяги: когда речь шла о войне, волшебникам нечего было и думать отсидеться в сторонке…

Они с Радом покинули Леокадию в тот день, когда выпал первый снег. Сумь глотала тяжёлые крупные хлопья так, как глотают слёзы.

Путь до границы слился в один длинный день на стыке зимы и осени. Подчинённые хильена Юрье то ворчали, то шутили о том, что их королева могла бы дотерпеть до весны, а ещё лучше – до лета, когда воевать, как известно, гораздо приятнее. Все эти люди, кажется, давно привыкли к походной жизни с палатками и кострами, но и Лексий, к счастью, уже не был таким неженкой, как на Земле. Неудобства дороги не давили и вполовину так сильно, как одиночество. Лексий время от встревал в чужие разговоры, чтобы не привлекать внимания своей нелюдимостью, но это не считалось. Из всей этой тысячи человек он знал двоих – вторым был Пал Данаи, круглое лицо которого неизменно маячило где-то недалеко от Рада. Порученец ничем не выдавал, что они с Лексием знакомы – то ли не узнал, то ли командир не велел… Наверное, второе, потому что на людях Рад и сам не его узнавал. При посторонних они делали вид, что друг другу чужие. Сказать по правде, в последнее время это стало гораздо легче, чем раньше.