Сильванские луны

– Как так? – спросила она растерянно. И страх, и гнев как-то разом схлынули, словно их и не было.

Она снова повернулась к Чародею и увидела, что тот сидит у стола, боком к ней, и смотрит в сторону.

– Кто-то сделал что-то с моей памятью, – сказал он отрешённо. – Я помню только последние несколько лет… не знаю, сколько именно, потому что из них тоже постоянно что-то ускользает. До этого – полный мрак. Ни одного связного воспоминания, только какие-то обрывки… сохранившиеся слова, привычки… и магия, – он горько усмехнулся. – Это всегда меня смешило: я помню десятки заклинаний, но понятия не имею, когда и где я родился. Настоящий волшебник. Мои учителя, кем бы они ни были, мной бы гордились…

Чародей помолчал, словно раздумывая.

– Это волшебство. Нет, я точно не знаю, быть может, мне стоило бы искать помощи у медицины, а не у магии, но это куда больше похоже на чары, чем на болезнь. И я даже думаю, что знаю, на какие. Только вот это знание всё равно ничего мне не даст…

Казалось, что он говорит не с Царевной, а с самим собой, но она всё равно ловила каждое слово, и у неё мучительно сжималось сердце. Так вот оно что! Она знала, с самого начала знала, что он – не злодей! Ну, может, на минутку поверила, и только…

– Кто же сделал это с вами? – взволнованно проговорила она.

Чародей передёрнул плечами.

– Откуда мне знать? Я ведь даже понятия не имею, кто я. Может быть, преступник, бежавший из тюрьмы, может быть, оттийский принц, чем пропасть не шутит!.. Я и друзей-то не помню, что уж говорить о врагах. Как знать, может быть, это вообще сделал я сам, потому что хотел забыть… Если так, то мне лучше вовсе не вспоминать дурака, которым я был. Любой приличный волшебник знает, что нельзя лезть человеку в голову!..

Царевна передумала убегать. Вместо этого она приблизилась к Чародею и села на пол у его ног. На столе горела лампа, в камине краснели уголья; из незашторенных окон в комнату заглядывали сумерки.

– Почему? – спросила она. – Я думала, волшебники могут всё…

Он слабо улыбнулся её наивности.

– Не совсем. Многое, но не всё. Мы можем обманывать законы природы и делать много чего с неживыми вещами… Но живые куда сложнее, особенно люди. Менять их тела, при этом не вредя, и то очень трудно, редкий волшебник решается быть врачом… А с нетелесным и того хуже. С душой, разумом, называйте как хотите – с тем, что делает человека собой. Если неосторожно их коснуться, можно случайно распустить разум по нитке. Все эти приворотные чары в детских сказках – полный бред: по-настоящему и рыцарь, и прекрасная дама скоро сошли бы с ума. Без вреда волшебство может разве что замутить мысли жертвы и что-нибудь ей внушить, но лишь на короткое время. Точно не на всю жизнь.

Царевна смотрела на него снизу вверх, и ей на ум не к месту и не ко времени пришло, какой же у него всё-таки красивый голос – тёмный бархатный баритон с непривычным выговором… Оттийским. Она поняла это только сейчас: так же говорил один знаменитый актёр, приезжавший в Урсул из Леокадии. Интересно, а сам Чародей знает?..

– Никакой магии, конечно, не создать человеческий разум. Это пока удалось только богам. Наши с вами слуги – не люди: они научены выполнять работу, но они не мыслят, по крайней мере, не так, как я или вы… – он вдруг поднял голову и посмотрел на неё. – Поэтому вы так мне необходимы. Потому, что разрушать проще, чем создавать. Чары, лишившие меня памяти, под силу одному человеку, а вот попытка её вернуть точно меня бы убила, даже будь у меня что тратить… О, я не сказал? Я сам – полный банкрот. Без вас я уже не сотворю никаких чудес. Разве что одно последнее, но, честно, мне бы не хотелось.

Он вдруг коротко рассмеялся.

– Но это всё совершенно неважно. Знаете, почему? Потому что нужного мне заклинания не существует. Это поправимо, то, чего нет в книгах, всегда можно написать самому, но у меня не выходит. Я бьюсь над ним уже целую вечность, но я не рискну испробовать его на себе, пока не буду уверен до конца… а я никогда не буду. Вы ведь понимаете: стоит мне допустить хоть одну крошечную ошибку – и я своими руками уничтожу то, что от меня ещё осталось. Порой мне начинает казаться, что это было бы… не худшим выходом, но, пропасть побери, я не готов. Может быть, ещё лет через десять… Но не теперь.

Царевна прижала руки к груди.

– Неужели нет другого пути?..

– Некоторые чары забвения разрушаются сами, если жертве удаётся вспомнить о себе хоть что-то, – Чародей неопределённо повёл плечом. – Иногда это правда случается, и что-нибудь самое важное всплывает в памяти… Но здесь почти никогда не обойтись без кого-то, кто хорошо тебя знал. Обшаривать весь мир в поисках близких и друзей, если я даже не знаю, где их искать – и есть ли они у меня? Нет уж, увольте. Тем более что очень может быть, что меня-прежнего не помню не только я. Если это то самое заклинание, о котором я думаю, меня сейчас не узнает даже мать или жена…

Царевна представила себе женщину, которая могла бы быть женой этого человека. Представила её в его объятиях, целующей его в губы – и с изумлением ощутила короткую, злую боль ревности. Она не отважилась себе в этом признаться, но, втайне от себя самой, ей отчаянно захотелось оказаться на месте выдуманной, но уже ненавистной соперницы…

– И это всё? – сказала она вслух. – Вспомнить? Это всё, чего вы хотите?

Чародей запрокинул голову и закрыл глаза.

– Хочу? О, я этого не хочу. Желания ничего не значат. Мне это нужно. Клянусь, я… больше так не могу. Ваше счастье, что вы понятия не имеете, на что это похоже. Знаете, иногда говорят, что человеку нужно побыть наедине с собой? Так вот, у меня нет этого «себя», с которым я мог бы быть. Если вы думаете, будто вам известно, что такое одиночество, поверьте, это не так. Одиночество – это когда у тебя нет даже тебя. Полная пустота. Весь мир – всё на свете, совершенно всё – полностью теряет смысл… Ох, боги, я молчу про то, что за все эти годы ни разу по-настоящему не разговаривал с живым человеком! Как я могу вести с кем-то беседы, если я не знаком с самим собой? Я могу придумать себе имя, могу лгать другим – но не себе, а если так, то какой вообще смысл воображать себе жизнь, которой нет? Какой вообще хоть в чём-то смысл?..

Царевна сидела на полу в ворохе своих пышных юбок и пыталась вообразить, что он чувствует. Ей всегда хватало быть просто Царевной – почему и он не мог быть просто Чародеем? Она видела: он страдал – страдал по-настоящему. Слёзы можно было подделать, но этот взгляд, эти сдержанные, против воли прорывающиеся в голосе ноты!..

– И только, – проговорила она, чувствуя себя странно пустой. – Конечно, я вам помогу. Конечно, я… Простите меня, я просто испугалась, что вы задумали что-то плохое…

Чародей устало прикрыл глаза.

– Милое ваше высочество, – сказал он, – что же ещё вы могли подумать, если я обманом выкрал вас из дома!..

Он встал, подошёл к окну и оперся обеими руками о подоконник. Царевна ещё ни разу не видела его таким. Сейчас он выглядел так, словно у него на плечах лежала невыносимая, непосильная тяжесть…

– Это очень больно? – тихо спросила она.

Чародей провёл ладонью по зачёсанным назад волосам и попытался улыбнуться, словно ему не было до всего этого дела.

– Иногда, – отозвался он, пытаясь звучать небрежно, но за этим коротким словом она ясно услышала: «Очень».

Царевна сама не заметила, как встала. Не заметила, как сделала шаг к окну… Она очнулась только тогда, когда оказалась с Чародеем совсем рядом – и порывисто его обняла. Это был первый раз, когда она обнимала кого-то – папа не в счёт; Царевна прижалась щекой к плечу Чародея, слушая тяжёлые, гулкие удары сердца и не понимая, чьё это сердце – его или её.

– Я буду с вами столько, сколько понадобится, – прошептала она.

На какое-то мгновение он застыл, не дыша, а потом вдруг шумно, судорожно выдохнул – и крепко-крепко прижал её к себе.

Царевна подняла голову, широко раскрытыми глазами глядя ему в лицо. Глаза Чародея были прозрачными горными озёрами: обманчиво светлыми, такими глубокими, что сделай неосторожный шаг – и пропадёшь…

А потом он поцеловал её. Поцеловал в губы, горячо и жадно, и Царевна наконец узнала, что такое жаркие поцелуи, о которых она читала в запретной книжке. И мир перестал иметь значение, как будто и она тоже забыла своё имя.

То, что было дальше, было сумбурным сном, сказкой про короля, злым колдовством превращённого в ворона – чем-то ещё менее настоящим, чем сказки. Царевна уже ничего не решала. Какая-то сила, чуждая ей и одновременно до самой глубины, до самых корней её, огненной волной подступила к самому сердцу, не давая дышать, отнимая её у неё самой… Царевна помнила, что её била дрожь, что было очень страшно – но страх был чей-то чужой. Своим было только то, чего она, сама не подозревая, хотела всем существом – то, на что она шла, неожиданно ясно, неожиданно неприкрыто сознавая, на что́ идёт…

Она мечтала больше никогда себя не вспоминать.

Никогда больше.

Её высочество Амалия Иллеш уснула у него на плече. Чародею очень хотелось встать – хотелось открыть окно, выйти из этой комнаты, но он боялся, что одного неосторожного движения будет достаточно, чтобы нарушить её чуткий сон. Чародей не знал, что стал бы делать, проснись она сейчас.

Её тонкая рука лежала у него на груди. Чародей прекрасно знал, какие изъяны порой искусно скрывают корсеты и пышные юбки, но здесь в обмане не было нужды. У неё было безупречное тело: мягкость округлых форм, совершенная кожа… Тело куклы, оживлённое нежданной, не предвиденной им страстью.

Как? Как это с ними случилось? Боги с ней, с царевной: чего ещё можно было ждать от девицы с умишком девочки – и плотью здоровой, созревшей женщины? Старый Иллеш просто дурак, что ещё лет шесть назад не выдал её за какого-нибудь верноподанного, самого родовитого, послушного и тупого. Была бы сохраннее – насильно против природы не пойдёшь… Нет, с царевны взять было нечего – но он сам?! Ведь зеркало каждый раз исправно показывало ему не пылкого мальчишку, а взрослого тридцатилетнего мужа. Он мог бы-…

Не мог. Он потерял голову. Сегодня он ещё меньше, чем когда-либо, принадлежал самому себе. Её первый наивный шаг стал последней каплей, и одиночество сломило его рассудок. Чародей был один с тех самых пор, как забыл, кто он. У него были деньги, и он знал, что хорош собой; он мог бы иметь женщин – хотя бы тех, которым не важно ни имя, ни то, что за ним. Но он не хотел. Он никогда не хотел такого.

Ему вдруг стало смешно: мог ли он подумать, что какая-то девушка окажется с ним в постели из жалости? Наверное, гордость должна была заставить его её возненавидеть, но Чародей не помнил, был ли он когда-нибудь гордым, и сейчас он ненавидел только себя. Чувствуя, как губы сами кривятся в брезгливой усмешке, он подумал: если бы он знал, что его печальная история привяжет беспечную птичку лучше любых цепей, то рассказал бы её с самого начала…

Нет.

Лучше бы Амалия до сих пор считала его злодеем-похитителем – даже это было бы не так стыдно. Какое жалкое зрелище он являл! И как пленнице только не стало противно?.. Хотя ей, наверное, стало бы, будь на его месте кто-нибудь постарше да поплешивее. Как хорошо, что Чародей с незапамятных для себя времён сохранил привычку следить за собой. В последние годы она казалась бессмысленной, но он упорно цеплялся за неё, чтобы сохранить хоть что-то…

Вот, пригодилось.

Царевна спала, прильнув тёплой щекой к его обнажённой коже, и, небо видит, это прикосновение было более доверительным и близким, чем те, которые они дарили друг другу в мареве страсти. Чародей осторожно обнял её белые плечи. Амалия не шевельнулась; её длинные опущенные ресницы были влажными от слёз. Чародей не помнил, бывал ли он раньше у девушки первым.

Что они натворили?

Отныне они были связаны. Словно во сне, Чародей вспомнил, как намеревался побыстрее закончить заклинание, произнести его – и сбежать, просто оставив царевну здесь. Её бы нашли: он знал, что её ищут прямо сейчас, и ищут опасно близко. Он ещё в первый день наложил на эту долину чары, способные водить кругами, но они лишь выиграют им время…

Он этого не хотел. Этого не было в его планах. Но он не сумел предугадать, как поведёт себя, когда после бесконечных лет пустоты рядом окажется человек. Человек, который будет смеяться, болтать ерунду, сиять красотой и восторгом перед незнакомым ему миром… Который незаметно, исподволь, станет чем-то, без чего ты уже не сможешь жить дальше.

Подумать только, а ведь ему казалось, что он её презирает.

Чародей не знал, что со всем этим делать. В ту минуту он чувствовал так много, что почти ничего. Голову ломило от пустоты; сердце было так полно, что едва могло биться.

Амалия вздохнула во сне и прижалась к нему ещё тесней. Чародей не знал, что он скажет ей, когда она проснётся, и молился, чтобы она проспала подольше.

Глава шестая: Слеза ребёнка

Едва появившись вдали, Вороний кряж одним своим видом придал им сил. Туманная полоса гор у горизонта была воплощённой надеждой на то, что они уже близки к цели – что у них хотя бы есть цель. Отвечая своему имени, невысокая гряда встретила их вороньим граем – и твёрдой землёй. Боги, надёжный камень под ногами после зыбкого соляного песка казался почти что счастьем. Как же мало всё-таки человеку для него надо…

Лексий никак не мог привыкнуть к мысли, что они идут туда, куда он сказал. Да что уж там – что, по сути, именно из-за него этот поход и начался… Подумать только! Он всю жизнь был обычным парнем, который охотнее подчинялся, чем решал, а сейчас ему доверили дела государственной важности. О том, что́ с ним сделают, если Лексий в итоге окажется кругом неправ, думать не хотелось. По ночам он просыпался и вглядывался в темноту, но Лунолис больше не приходил. Было бы чертовски обидно терять время на пустые блуждания по милости призрака…

Они подошли к подножию гор под вечер и, разбив лагерь, собрались обсудить дальнейшие планы. Сошлись на том, чтобы обшаривать местность в парах: мало ли, что там встретится на пути. Приняв решение, отряд с чистой совестью разбрёлся отдыхать, а Лексий решительно сказал Раду:

– Радомир, плевать, что о нас подумают, я хочу идти с тобой.

Как ни противоречиво это звучало, волшебников учили быть реалистами, и Лексию не нравилась мысль о том, что Рад, не знакомый с магией, может встретиться с похитителем Амалии один на один. Нет уж, так Лексию было спокойнее и за друга, и за себя – всё-таки само присутствие Рада при любых обстоятельствах придавало ему уверенности в завтрашнем дне…

В теории Лексий, конечно, вполне мог постоять за себя сам, и не только с помощью чар. За время своего обучения в школе он успел наиграться со шпагой и взяться за боевой меч – в этом походе волшебники тоже были вооружены такими. Правда, с настоящим врагом Лексию сходиться ещё не доводилось: до сих пор его единственным противником был Элиас. Мечи для тренировок были тупыми («Совсем как ты», не преминул прокомментировать Элиас), но Лексию ни разу не удавалось выйти из поединка без пары-другой синяков. Даже в бою ради забавы его соперник был не согласен играть в поддавки – впрочем, как и всегда.

– Хочешь дельный совет? – как-то раз сказал Элиас после очередной разгромной победы.

– Валяй, – хмыкнул Лексий, поднимаясь с земли. Братец и не подумал ему помочь: он давно объяснил, что – ещё чего не хватало! – сроду не подавал руки́ разным Ринам.

– Если когда-нибудь окажешься в настоящем бою, лучше сразу беги.

По зрелом размышлении Лексий даже не нашёлся, что ему на это возразить.

На рассвете поисковый отряд разделился, условившись снова встретиться в лагере вечером. Не каждому оттийцу в пару достался волшебник, но Лексий был за них спокоен: при взгляде на этих бравых парней верилось, что, если одного из них и можно одолеть, то уж вдвоём-то им точно никто не страшен. Если вдуматься, для сильванина мысль не самая светлая…

Им с Радом досталась живописная горная тропа, полого идущая вверх вдоль говорливой быстрой реки. Её крутые берега становились всё выше, и какое-то время спустя гул потока, умноженный эхом, уже доносился со дна глубоко врезавшегося в камень ущелья. Признаться честно, Лексий не слишком любил высоту. Он шагал, лишний раз не смотрел вниз и пытался прислушиваться, но слышал только реку. В конце концов Лексий рассердился на себя: само собой, так у него ничего не выйдет! Он слишком много думал. О пропавшей царевне, о том, что там ждёт в неизвестности, навстречу которой они шагают, о том, какие заклинания похититель мог использовать, чтобы скрыть своё убежище, и о том, существует ли оно вообще… Мысли мешали. Они были слишком громкими. Нужно было не думать, а чувствовать…

Лексий так глубоко задумался о том, что надо поменьше думать, что аж вздрогнул, когда у него над головой, шумя крыльями, пронеслась пара воронов. О да, приятель, да ты настоящий пример концентрации и собранности! Образцовый волшебник!

Подняв голову, Рад проводил чёрных птиц взглядом.

– Знаешь сказку про короля-ворона? – задумчиво спросил он.

– Никогда не слышал. Что за сказка? – чтобы услышать хоть что-то, нужно было отвлечься, и Лексий с готовностью ухватился за разговор на постороннюю тему.

– Здешние Амур и Психея. История про девушку, которую позвал замуж говорящий ворон. Он поставил ей условие, что в течение определённого срока будет приходить к ней только по ночам, и она ни в коем случае не должна пытаться его увидеть. Разумеется, в итоге она погубила всё своим любопытством – раньше времени зажгла лампу… Ворон оказался заколдованным королём; потерпи его жена ещё один только день, заклятие бы спало. Потом она, конечно, проходила через разные приключения, пытаясь всё исправить… Конец довольно забавный: расколдовать никого не удаётся, ворон остаётся вороном, но его жена, нисколько не смущённая, со словами «Если ты не можешь спуститься ко мне, то я сама к тебе поднимусь» тоже превращается в птицу. И они, как водится, живут долго и счастливо.

– Ого, – глубокомысленно высказался Лексий. – Почти хэппи-энд. Я думал, в здешних сказках всегда все умирают. Ну, как в истории про парня, ставшего монстром…

– В той про железного Генриха? – уточнил Рад. – Да, помню… – он вдруг умолк, и его взгляд стал странно далёким. – А знаешь, мне кажется, я даже как-то раз встретил одного такого.

От неожиданности Лексий даже отстал на полшага.

– Генриха? Настоящего?

– Ну, я точно не знаю. О таком ведь напрямик не спросишь, – Рад пожал плечами. – Но было похоже. Я тогда ещё служил в княжеском ополчении… Потом много думал о том человеке. О том, что, может быть, у него и нет никаких обручей на сердце, просто таким становишься, когда очень долго воюешь… – он невесело усмехнулся. – Не самая радостная мысль. Не хочется думать, что и я, не ровен час, когда-нибудь таким стану…

Лексий снова вспомнил о следующей весне. О времени, когда Радмил Юрье поведёт своих людей в бой против страны, которой он, Лексий ки-Рин, присягнул на верность.

Боже, как же далеко они забрели от дома.

Над деревьями впереди кружили вороны. Лексий мимоходом подумал, что у них, наверное, гнёзда вон в тех жмущихся друг к другу неприветливых елях. Он без особого интереса проследил за птицами – и резко остановился, когда его взгляд зацепился за что-то белое. Не такое, как мёртвая соль или высохшее на корню дерево без коры – белое, как покрашенная стена.

Не оборачиваясь, Лексий вытянул руку, останавливая Рада. Там был дом. Прелестный двухэтажный особняк в архитектурном стиле, вышедшем из моды лет сто назад, столь же неожиданный и неуместный в скалистом безлюдье, как свадебное платье на похоронах, но явно обитаемый. Лексию сообщило об этом сердце, которое вдруг гулко и отрывисто стукнуло: нашли. Он глубоко вдохнул и приказал безмозглой мышце биться ровно. Тише, маг. Если тебе сейчас что-то нужно, то это спокойствие…

– Там? – Рад прищурился на белый фасад, как будто им обоим и так не было понятно, что больше негде. Лексий молча кивнул, но удержал друга, когда тот собрался сделать шаг в том направлении.

– Не так быстро, – предупредил он. – Видишь, сколько на ёлках воронов? Сейчас как заорут…

Лексий добрым словом вспомнил Брана, заставлявшего его снова и снова учить стихи: натренированной памяти понадобилось совсем немного, чтобы вспомнить чары, делающие тебя незаметным. Они миновали птиц без потерь – ни один из пернатых не обратил на них внимания и не подал голос. Эта удача не успокоила, наоборот, Лексий занервничал только больше. Что-то слишком уж просто…

Двустворчатая дверь не была заперта. Переступая порог, Лексий отметил, что основной строительный материал этого здания – волшебство: без него дряхлые стены держались на честном слове. Мысль о том, что кто-то тратит драгоценные жизненные силы на люстры и обои, вызывала странные чувства. Должно быть, человек среднего достатка ощущает нечто подобное, услышав сплетню о том, как какой-нибудь самодур-богач купил себе остров. Такие поступки принято осуждать, чтобы не признаваться самому себе, что ты завидуешь…

Незваных гостей с порога встретили ленивые взгляды полдесятка кошек. Родственницы Базилевса возлежали на любых горизонтальных поверхностях и даже ухом не повели, когда чужаки принялись обыскивать их дом. Если кто-то пытался использовать котеек в качестве сторожевых собак, то план определённо провалился.

Первый этаж был пуст, но плита на кухне ещё не успела остыть. Лексий с Радом переглянулись и, не говоря ни слова, направились наверх. Толстый ковёр на лестнице и в коридорах глушил шаги. Может быть, никого нет дома? Может быть, просто ловушка? Иначе почему так тихо?..

Первые две двери на втором этаже вели в спальни. Лексий заглянул в подчёркнуто дамский голубой будуар – ни души. Дверь в следующую комнату была приоткрыта; он сразу услышал, что в ней тоже никого нет, и хотел было пройти мимо, но что-то внутри вдруг шепнуло ему: стой.

Отворённая им дверь скрипнула – совсем тихонько, но в безмолвии этот звук и тот казался пушечным выстрелом. Внутри были потухший камин, брошенная в беспорядке постель и письменный стол, на котором, растянувшись во весь рост, вкушала дневной сон чудовищных размеров рыжая кошка. Лексий без особого интереса поднял несколько бумаг, которые мог взять, её не потревожив, просмотрел ту, что сверху – и чуть не уронил остальные. Заклинания! Он перебирал листы и не верил своим глазам – это точно были черновики какого-то заклинания, правда, ещё не законченного…

Кошка зевнула, сладко потянулась и демонстративно перевернулась на другой бок. Лексий посмотрел на место, которое она только что занимала – и вдруг разучился дышать, как золотоискатель, заметивший красноречивый блеск на каменистом речном дне. Медленно, не отводя глаз от стола, словно боясь, что находка может исчезнуть, если выпустить её из виду, он отложил взятые им черновики, и, очень осторожно протянув руку, вытащил из-под кошачьего пуза один-единственный лист бумаги. Лексий понятия не имел, что на нём, он ещё не успел прочитать, но он вдруг ясно, очень ясно понял: ему это нужно. Нужно всерьёз, как никогда и ничто другое.

Стоячую воду тишины вдруг прорезал высокий женский крик. Кошка вскочила с поднятой дыбом шерстью и опрокинула чернильницу, залившую полстолешницы чёрным морем. Лексий вздрогнул, сунул лист в карман и бросился на звук.

Влетев в гостиную, откуда кричали, он увидел, как Рад, ушедший вперёд, держит за плечи цветущую юную женщину. Лексий резко затормозил на пороге. Неужели нашли! Так вот она какая, царевна… Стоп, а что, если гендерные штампы играют с тобой злую шутку? Вдруг это не она? Ты же никогда не видел царскую дочь в глаза, и кто сказал, что похититель не может быть похитительницей…

Чушь. Здесь не ошибся бы даже не-волшебник: при всём несходстве молодого белого личика с одним знакомым Лексию царственным ликом в Амалии всё равно отчётливо виделось что-то от Клавдия. Но, в самом деле, если это – несчастная жертва, то почему она ведёт себя не так, как полагается? Вместо того, чтобы броситься спасителям на шеи, одновременно или по очереди, она билась у Рада в руках, будто кролик в силке. Тщетно: его хватка была бережной, но всё равно стальной.

– Она пыталась убежать, – сказал Рад, словно оправдываясь.

Лексий глубоко вдохнул и осторожно приблизился к царевне. Может, с перепугу она просто не поняла, кто друг, а кто враг? Мало ли, через что ей пришлось тут пройти. Хотя, если честно, она не кажется ни измученной, ни уставшей, вон, даже платье чистое…

– Ваше высочество, – он постарался, чтобы его голос звучал ровно и успокаивающе, – меня зовут Лексий ки-Рин, я – подданный вашего отца…

С тем же успехом он мог заговорить с ней по-русски. Царевна не потрудилась к нему прислушаться – она была слишком занята борьбой за свободу. Даже это выдавало в ней тепличную домашнюю девочку: любая другая девушка давно догадалась бы пустить в ход ногти или зубы…