Гордость и предупреждение

– Ты разделась на перемене в полной аудитории, – спокойно припомнила Анна с легкой улыбкой.

Подняла сигарету вверх, «за здоровье» Татум.

– Я не раздевалась, – вздохнула Дрейк. – Я заметила, что надела кофту шиворот-навыворот, и мне лень было идти переодеваться в туалет. Как будто никто не видел простого черного лифчика. – Она закатила глаза.

Анна засмеялась.

– А еще у тебя такой взгляд…

– Какой? – нахмурилась Тат.

– Неважно, – с улыбкой отмахнулась Анна, кивнула Наде. – Уверена, как и на Славянову на первом курсе, на тебя уже положил глаз кто-то из Примусов. Они такое любят. – Она выпустила в воздух дымное колечко.

– Ты про ту стайку альфа-самцов, вечно трущихся у «майбаха»?

– Ага, – подтвердила Анна.

– Надя, ты встречалась с кем-то из них? – Тат удивленно посмотрела на блондинку.

За Славянову ответила Анна.

– Она отшила пару ребят в том году, теперь возведена в ранг сложной цели, – хмыкнула голубоглазая, – сейчас, насколько я знаю, ею интересуется Сухоруков, но он пока на стадии разведки, активных действий не предпринимает.

Анна подмигнула смутившейся блондинке, переглянулась с Тат, Дрейк засмеялась. Анна была классной и легкой, не давила, не ездила по мозгам. Татум многозначительно посмотрела на девушку.

– А ты? Тебя добивались?

– Какое-то время, – легкомысленно усмехнулась та. – Пару недель я мутила с Вертинским, но это было в начале учебы – мы остались хорошими знакомыми, он переключился на другую. Ухаживал он, конечно, красиво, – вздохнула брюнетка. – Огромными букетами задаривал, как было не сдаться. Но в конце концов нам обоим это стало не нужно «на долгую», так что мы обоюдно все закончили.

– Интересно, – задумчиво протянула Тат. – Обычно про такое не говорят в позитивном ключе.

– В этом весь Крис, – улыбнулась Анна, потушила сигарету о железный стол, проговаривая слова сквозь дым на губах. – Он, конечно, бабник, но не откровенный говнюк. С ним можно повеселиться. Учитывая его олимпы.

– Учитывая что? – не поняла Дрейк.

Надя хмыкнула: ее не интересовали Примусы, она совсем забыла рассказать об этом феномене Татум.

– Олимпы. – Анна удивилась, понимая, что Дрейк не в курсе. – Одна второкурсница еще в прошлом году встречалась с Вертинским. – Она заговорщически понизила тон голоса. – Не знаю, либо Крис наобещал ей с три короба, либо она была просто наивной, но расстались они с диким скандалом, про это весь университет говорил. – Анна хихикнула и интимно прикоснулась губами к фильтру зажатой в пальцах сигарете Тат, которая сидела рядом с брюнеткой на столе. Затянулась, расплылась в широкой улыбке. – Но девчонка была не промах и вместо истерик завела телеграм-канал с оценкой всех Примусов. В основном по пунктам в постели. Это быстро стало популярным, другие девчонки выставляли свои оценки парням – канал стал крутым ответом элитной компании Примусов. У них есть деньги и связи: у некоторых отцы – строительные магнаты, как у Вертинского, у кого-то папа депутат, судья. Униженная девушка мало что может таким противопоставить. Но голос народа не заткнуть.

Анна рассмеялась своей правдивой аллегории, Дрейк одобрительно качнула головой.

– А почему «олимп»?

– О! – рассмеялась Анна. – Уверена, ты оценишь. – Она покачала головой и в порыве рассказа отняла у Тат почти дотлевшую сигарету. Делала это искренне и не тушевалась, Татум была не против. Сама прикурила другую. – На канале классификация и баллы начисляются по отсылкам к мифам Древней Греции. Ну, знаешь, у детей постсоветского пространства было три пути: космос, динозавры или мифы Древней Греции. – Тат засмеялась, отлично понимая, о чем говорила Анна. Она сама была помешана на этом в детстве. – Ну, собственно, Марк у нас – Дионис, девять олимпов из десяти: сладкий, веселый мальчик, угощающий девушек дорогим вином. – Она выпустила колечко дыма Татум в лицо, Дрейк неосознанно облизнулась. Поймала светлый взгляд голубых глаз, на секунду задержала дыхание. – Иван – Зевс, – продолжила Анна. – Семь олимпов из десяти: трахает все, что движется, несмотря на наличие девушки. Она вроде закрывает на это глаза, либо ей нравится постоянное чувство ревности, – хмыкнула Аня. – Саня – Гермес, тоже семь олимпов: хитрый, везде пролезет без масла, обо всем в курсе, в постели скорострел, но возмещает это умелыми руками и языком. Бог красноречия в переносном смысле.

Анна захохотала, Татум засмеялась с ней в унисон: потрясающая в своей тонкости ирония восхищала.

– А почему Зевс не Марк? – отдышавшись от хохота, задумалась Дрейк. – Он же у них вроде лидер, как главный красавчик, нет?

– О-о-о. – Анна многозначительно улыбнулась. – Ты совсем не права. – Она со знанием дела покачала головой, снова отняла у Тат сигарету, стряхнула с нее пепел и вернула задумавшейся Дрейк под удивленным взглядом последней. – Марк, конечно, будто сошел с обложки журнала, и у него рукава забиты брутальными татуировками, но он, скажем так, только вице-президент в их компании.

– Кто тогда главный? – непонимающе нахмурилась Дрейк.

Сухоруков походил на героя в плаще, который спасал из беды, а затем трахал девушек. В любовном романе Татум бы сделала его главным объектом в глазах героини с маркером «от ненависти до любви».

– Вертинский, – многозначительно улыбнулась Анна. – Он далеко не красавчик, но берет другим. Во-первых, Крису двадцать четыре – он старше всех Примусов. Во-вторых, – Тат затянулась, с интересом слушая брюнетку, – он всех Примусов выстроил в свой бизнес – точно не знаю, но он как-то связан с вечеринками. И в-третьих, у него нет клички по классификации богов: он сам – Олимп. То есть десять из десяти олимпов, – довольно протянула Анна, видя, как девчонки ее внимательно слушают. Два года светской жизни университета не прошли даром. – Та второкурсница, конечно, не рассчитывала, создавая телеграм-канал, призванный унизить парней, что таким образом возведет Вертинского в ранг приза, который сам будет выбирать девчонок, но демократию не обманешь – каждый там честно высказывается.

Татум задумчиво хмыкнула. Необычно. Интересно и необычно: неудивительно, что девчонка, которую она застала в конце августа во время вечеринки верхом на Вертинском, не стеснялась неожиданной гостьи в лице Дрейк. Она гордилась. Тем, что именно она была тогда с ним.

Как назло, самые несовместимые вещи сука-судьба все-таки умудрялась совмещать, потому что в то время, как к их столику подходил только что обсуждаемый Примус Крис, у Татум зазвонил телефон.

Татум

– Привет. Как насчет посетить нашу скромную вечеринку сегодня вечером? – Крис широко улыбнулся.

Татум смотрела на него сосредоточенно пару секунд. Потом, будто опомнившись, показала жест, мол, подожди минуту, соскочила со стола и ответила на звонок.

– Да? Мам, что-то случилось? Я в универе. – Тат зажала пальцем ухо, стараясь заглушить гомон со двора.

– Татум, Ника мне рассказала про утро. Ты себя плохо чувствуешь? Почему ты мне ничего не сказала, мне позвонить доктору? – Мама казалась обеспокоенной, а в Дрейк начинала закипать злость.

Она. Же. Сказала. Ей. Заткнуть. Свой. Поганый. Рот. Трепло безнадежное.

Она выдохнула, обернулась к их столику, у которого до сих пор стоял Примус. Надя с Анной сидели тихо, по лицу Ники было понятно, что она в курсе, кто звонит, но все же считает себя правой. Зачем было рассказывать? Подумаешь, небольшая паническая атака.

Ладно, большая. Но дело все равно не ее.

– Нет, мам. Со мной все в порядке. Это было недоразумение, Ника все не так поняла.

– Ты уж извини, Татум, не сердись на Нику. Я просто хотела удостовериться, что ты в порядке. Почему ты не сказала, что у тебя в начале семестра был сильный приступ?

– Я в норме. А не сказала, потому что думала, что тебе твой личный сыщик все передаст. – Тат не удержалась от едкого ответа: для нее личное пространство – святое.

– Нет, солнце, я так не считаю. Я поспрашивала у соседей и знакомых, тут недалеко есть отличный психолог. Я записала тебя на завтрашнее утро, он профи.

Дрейк передернуло. Хорошо, что они разговаривают по телефону: была бы мать здесь, Татум могла бы и не сдержать эмоций.

Психолог. Будто они много понимают, теоретики. Потом дадут таблеток для восстановления внутреннего баланса и начнут втирать дерьмовые слова про то, что нужно не бояться и открыться себе, миру, людям.

На таких сеансах Тат всегда чувствовала себя настоящим психом: она с трудом сдерживала в себе желание проткнуть лекарю душ глазное яблоко ручкой. Ее любимой гелевой ручкой, так, чтобы его мозг окрасился в синий, а вытекший глаз, затолканный после до самых гланд, мешал воздуху проникать в легкие.

Татум не любила психологов.

– Ясно. – Это все, что она могла сказать, не употребляя матерных слов.

Отключила вызов. Пару секунд сжимала телефон в руке до побеления пальцев и сделала, как учили: медленный вдох, медленный выдох.

Подошла к столику, глядя на ожидающего ответа Криса и Нику с извиняющимся выражением на лице. Схватила со стола свою сумку, кинула уничтожающий взгляд на сестру и на мгновение остановилась напротив парня.

Она смотрела. Оценивала. Рвала и метала.

– Я буду там. – Татум развернулась на каблуках и ушла прочь со двора.

Дала установку:

«Постараться никого не убить и абсолютно точно кого-нибудь трахнуть».

Глава 3. Светская беседа

Татум

Не выключая серию ситкома на ноутбуке, Татум начала собираться на вечеринку.

Нужно было сделать для себя что-то хорошее: завтра утром ее ждала промывка мозгов от психолога. Татум наизусть выучила список задаваемых вопросов и мнений на ее счет. Не хочет разговаривать – депрессия. Шутит и говорит – депрессия подавляемая. Что такое депрессия во всей красе, Татум знала, но тогда ее еще не таскали по психологам и не разговаривали с ней заискивающе-спокойно.

Тогда она справлялась сама, тихо плача ночью в подушку и напиваясь до бессознательного состояния в компании тогдашних друзей. Те за неимением опыта не могли предложить ничего лучше, чем дорожку в нос и водку в горло.

Тат со вздохом достала «зимний» тональный крем. Смуглая кожа без нужной дозы загара становилась серой, Дрейк усиленно замазывала болезненный вид.

Жирно подвела черным глаза. С пятнадцати лет обещали, что с возрастом детские щечки уйдут, Тат надеялась и верила. Не ушли. Без косметики она до сих пор выглядела подростком, это раздражало. Визуально увеличивать глаза приходилось ежедневно, чтобы продавали сигареты. Думала про удаление комков Биша, чтобы начать сверкать острыми, впалыми скулами, но это было слишком. Боль она разлюбила.

Опыт подсказал Дрейк надеть кеды, а не любимые туфли с каблуками выше, чем небоскребы Дубая: после пары стаканов всем будет плевать, какая у нее обувь.

Волосы семь раз распустила и заплела в косу обратно. В мелкую сумочку запихнула сигареты, телефон, презервативы, косметику – обязательный набор для тех, кто собирается просрать свою жизнь. Деньги и ключи от дома лежали в надежных карманах джинсов, на запястьях красовалась коллекция браслетов.

Тат вышла из дома, укутавшись в кардиган, – в таком виде на «ночевку к подругам» не ходят. В своем возрасте она могла без объяснений не ночевать дома, но заставлять волноваться родителей не хотела. Лимит уже был исчерпан.

Она долго топала от метро, прежде чем увидела знакомый, горящий огнями дом. По пути выкурила семь сигарет. В голове появилось приятное головокружение, но Дрейк все равно нервничала. Ее первая вечеринка в университете. Первая спустя три года.

Первым делом, зайдя в дом, Татум налила себе пива. На вкус пойло оказалось старой мочой – пошарив по кухонным шкафчикам, Дрейк нашла хороший, дорогой виски. Через несколько минут по телу разлилось противное щекочущее тепло, мозг стал ватным. Запах алкоголя и музыка окунули на секунду в прошлое.

Татум вздрогнула от мурашек, сбитая с ног воспоминаниями. Было не так шикарно, но так же безысходно. Вот во что превратилось ее существование – в дешевый голливудский триллер. Только в фильмах, помимо хеппи-энда, еще все красиво показано.

В фильмах депрессия – это красивая худая девушка, сидящая на широком подоконнике и размазывающая тушь по лицу, пока за окном тоскливо моросит дождь. Еще бритва и красивые порезы на запястьях. Женский персонаж, прописанный мужчинами. Даже когда показано без прикрас, все равно не как в жизни.

Жизнь – сука. Разбивает розовые иллюзии железной битой – жестко, страшно и навсегда.

На самом деле депрессия – это пялиться в потолок в четыре часа утра, сидеть дома и ни с кем не разговаривать. Депрессия – это сальные волосы и грязная, потная одежда, потому что сил привести себя в порядок просто нет. Это беззвучный вой по ночам, потому что слез нет – есть скручивающийся от скулежа желудок и рвота желчью. Это опухшее лицо и обкусанные ногти; это не красивые рисунки в скетчбуке, потому что тебе больно, – это смерть при жизни.

Царапины на руках и бедрах – способ перевести боль душевную в боль физическую, будто, если шрамы зарастут, зарастет и гнойная рана одиночества на сердце. Самое страшное, что при этом в подкорке остается надежда – надежда, что кто-то заметит, придет на помощь. Что тебя обнимут и пожалеют, какую бы херню ты ни творил, а не отправят рассказывать об этом паскудстве постороннему человеку – психологу.

Надежда на понимание и поддержку; надежда на то, что все пройдет само собой; надежда на свет в конце туннеля – на что угодно. И ее оттуда, из грудины, не выскрести.

В большинстве случаев самоубийства непреднамеренные. Эти проценты подростковых самоубийств – несчастные, намеренные призывы о помощи. Зафиксировано, что суицид происходит в то время, когда родители должны прийти домой: чтобы увидели, испугались, поняли, насколько все плохо, и просто обняли, любили сильнее, чем есть.

В нас заложена вера в счастливый исход, когда нам будут петь лесные зверушки, а экран затемнится со словом «конец», а дальше… Дальше все будет приторно хорошо.

Но в жизни титров нет – в жизни в руке канцелярский нож и новые шрамы на теле, потому что мы верим в хеппи-энды и не собираемся рисковать, беря в руки бритву.

Просто слишком страшно признаться во всем самому: «мам, пап, я наркоманка»; «мам, пап, я забеременела/убила человека/влюбилась/курю/торгую наркотой». Легче, чтобы они узнали сами, косвенно, от друзей, из твоего дневника, догадались – тогда понимаешь, что наконец-то пути назад нет, и если потерпеть немного их крики, то все будет хорошо.

Татум хорошо было – когда все узнали, было хорошо. Но со временем этого стало не хватать, в душе опять появилось гадкое, дерьмовое чувство незаконченности, будто для того, чтобы опять все стало нормально, не хватало одной незначительной детали. Татум перебирала варианты, и сегодняшний – алкоголь и секс.

Алкоголь она уже почти допила, а из-за угла вышел Крис Вертинский.

Она направилась в противоположную сторону. Не так быстро – всему свое время.

У барной стойки заметила невысокую круглощекую блондинку из компании Нади, неловко что-то рассказывающую главному красавчику универа – Марку.

Музыка становилась громче. Тат, хватая с кухни текилу, соль и лимон, почти свалила с ног парочку.

– Ой, прости. А ты? – Она вопросительно посмотрела на блондинку, расплываясь в улыбке.

– Вика… – Девушка впала в шок то ли оттого, что уже двадцать минут пыталась вести корявую беседу с самим Примусом Марком, то ли оттого, что ее именем интересуется скандально известная первокурсница.

– Значит, Вика. Сможешь мне помочь в одном интересном деле? – Татум встала к стойке спиной, опираясь на локти. Прогнулась в пояснице: из-под короткого топа стала видна кружевная линия бюстгальтера. – Я хочу выпить с кем-нибудь текилы, а ты кажешься весьма милой. – Дрейк похабно закусила губу, раздевая новую знакомую взглядом.

– Эм, – замялась блондинка, – не знаю, я тут как бы занята немного. – Она смущенно кивнула на парня.

– Все сомнения от дьявола, Виктория. Не знаешь, что сказать, – скажи «да». – Тат закатила глаза и, взяв из-за спины бутылку текилы, стала разливать жидкость в стоящие рядом рюмки.

Дрейк смотрела на девчонку исподлобья, улыбаясь слишком довольно.

В груди завывало отчаяние, которое заткнуть бокалом мерзкого пива не удалось, – нужно было срочно сделать что-то из ряда вон, чтобы не поехала крыша. Дело не во вседозволенности: ее сумасшествие и спонтанность – вынужденные меры.

Дрейк схватила девчонку за предплечье, притянула к себе вплотную, игнорируя парня. Блондинка не поняла, что происходит, но не вырывалась: неизведанное было интересно.

– Расслабься и получай удовольствие, Вика. Я научу тебя, как правильно пить. – Тат быстрым движением откинула светлые волосы с плеча девчонки и наклонилась к шее, горячо выдыхая возле сонной артерии.

Блондинка стояла не шевелясь: не понимала, как реагировать. Дрейк встретилась глазами с Марком – у нее давно сорвало тормоза, а здравый смысл опьянел вместе с мозгом, подбадривая: «Сделай это».

Татум подмигнула парню. Облизнула большой палец и коснулась им шеи Вики, отчего у блондинки по телу пробежал табун мурашек. Дрейк взяла солонку, не заботясь о чистоте и так уже засранного пола, высыпала соль на влажную шею девочки. Незаметно сплюнула три раза через левое плечо – от неприятностей. Соль просыпать – плохая примета.

Медленно, проходясь языком от ключиц до уха, слизала это безобразие с шеи блондинки. У девчонки сердце упало в пятки, потому что это неправильно, грязно… и вместе с тем неожиданно приятно.

Марк наблюдал за открывшейся картиной с нескрываемым интересом. Татум поднесла к губам рюмку текилы и выпила залпом, морщась. Удерживая зрительный контакт с блондинкой, она взяла в зубы тонкую дольку лимона, за затылок притянула Марка для поцелуя.

Парень целовался классно, но пресно. Дрейк не обратила внимание на технику или количество слюны. Тат было плевать – ее возбуждала атмосфера момента: она целовала взасос незнакомого парня на глазах у девушки, пока она наблюдала.

Тат отстранилась от парня, улыбнулась Вике.

– А теперь ты. – Она отдала вторую рюмку блондинке, толкнула ее в объятия парню и ушла.

Так смешно и интересно одновременно – показывать людям, как можно веселиться. Зачем довольствоваться вином и поцелуями, когда есть виски и секс?

Дрейк отчаянно внушала себе, что это и есть веселье. Что после вечеринки она увидит свет в конце тоннеля.

Но тоннель лишь становился длиннее.

Татум

Мистер-сегодняшняя-жертва стоял у лестницы, разговаривал с другом. Тат вышла в холл, на импровизированный танцпол. Она двигалась в толпе, пока не поймала его взгляд.

Дрейк плавно танцевала под музыку, давая понять, чего хочет: пила из початой бутылки горький виски, скользила руками по голому животу, дразнила. Крис несколько минут наблюдал за движениями – облизнув губы, направился к ней.

Они танцевали, плотно прижимаясь друг к другу. Тат развернулась к парню спиной, откинула голову ему на плечо, зарылась пальцами в его мягкие волосы. Крис дышал ей в шею, удерживая за петельки на джинсах, – там, где должен находиться ремень, сейчас находились его руки.

Он гладил ее по голому животу, забирался под топ, запускал пальцы в лифчик, касаясь сосков. По телу Татум прошел электрический разряд, она резко выдохнула. Повернулась к Вертинскому, без промедления поцеловала его. Страстно, жадно, горячо. Крис ответил, вжал Тат в стену. Целовал, целовал, целовал так, будто это последнее, что он делает в своей жизни.

Он всегда со страстью отдавался моменту, проживая день, будто завтра никогда не наступит. Татум отдавалась случаю с таким же жаром. Она целовала его, будто это первый в жизни момент, когда она по-настоящему живет.

Будто для нее это первый глоток воздуха после постоянного дерьмового запаха судьбы; будто это все, что ей сейчас нужно: целовать Вертинского, пустить жизнь под откос и никогда-никогда не оглядываться.

Ни он, ни она не были нежны: не было чувственных поцелуев, страстных поглаживаний плеч, ключиц, спины; не было ласковых слов возле уха, симпатии во взгляде – были только животная страсть, прокушенные губы и царапины на спинах обоих.

Тат оторвалась от парня, пьяно улыбнулась, потянула его к лестнице. Вертинский повиновался: приятно после нескольких лет трудов автоматически стоять на пьедестале приза. Не добиваться – выбирать.

Он оглядел ее с ног до головы еще раз: в фигуре Дрейк не было пышных форм или сексуальных изгибов – взгляд цеплялся за худые бедра, с которых еще чуть-чуть и спадут джинсы. За угловатые плечи и тонкие кисти рук. За гибкую линию талии и утопленный позвоночник, где внизу поясницы виднелись милые ямочки и кусочек кружевного черного белья; за сутулую спину и острые ключицы; за растрепанный пучок темных волос; за небольшую грудь, умело подчеркнутую топом.

Тат остановилась у подножия лестницы, оглянулась на Криса – явно что-то задумала. Дрейк подошла к компании третьекурсниц, обратилась к недавней знакомой:

– Не присоединишься? – Татум вплотную приблизилась к Анне, держа Вертинского за руку.

Притянула Криса к спине, положила его руки себе на талию, потерлась задом чуть ниже паха. Держа в руках бутылку виски, вылила напиток себе в глотку, проливая большую часть на себя. Облизала большой палец, провела по губам брюнетки.

Это было проверкой на дальнейшее общение – Анна была раскованной и веселой, была симпатичной и много курила; она, скорее всего, будет не против небольшой авантюры. Если это не было показухой, они подружатся.

Девушка ответила на жест, облизала палец Татум: обрадовалась, что нашелся тот, кто поймет ее тягу забыться не в подружках и шампанском, а в незнакомцах и крепком бухле. От Тат пахло виски, табаком и распутством – то что нужно.

Криса возбуждала женская инициатива. Он погладил Дрейк рукой по животу, другой нажал сквозь джинсы между ног – она резко выдохнула, запрокинула голову на плечо и поцеловала его. Горький привкус алкоголя и блеска для губ окончательно снес парню крышу – через минуту они втроем находились в комнате на втором этаже.

Татум целовалась с Крисом, Татум обнимала Анну. Запустила руки под вискозную футболку парня, лихо сняла ее с Криса через голову и забросила в дальний угол комнаты.

Анна сняла с себя одежду сама, оставшись в нижнем белье: то ли боялась за сохранность одеяния, то ли совсем было невтерпеж.

Дрейк наслаждалась собой. Тупая, тянущая тоска в сердце затихала, когда она смотрела на рельефный торс парня перед собой и внушительный бюст девчонки, поддерживаемый плотным кружевом. Своими действиями она кричала судьбе: не ты меня – я тебя.

Возбуждали не красивые тела перед ней, не то, что ее раздевают два незнакомых человека. Татум хотелось разорвать себя от переполняющих душу эмоций, хотелось заткнуть нескончаемый источник вины в сердце. Перебить привкус пепла сгоревшего прошлого на губах вкусом чужих влажных губ.

Она перебивала. Облизывала языком зубы, стонала в чужой рот. Забывалась. Крис подошел сзади и заключил ее в плотные объятия, прижавшись всем телом. Крепкие грудные мышцы, обтянутые горячей кожей, пускали по хребту волну мурашек. Дрейк возбуждал стояк, чувствовавшийся поясницей. Ее возбуждала власть.

Возбуждала возможность одним своим словом затащить скандально известного парня в постель и одним жестом позвать за компанию красивую девчонку. Возбуждало, что только она владела ситуацией на двести процентов. Она их вела за собой – они велись. Как мудрый пастух, Дрейк провела пальчиком по подбородку Анны, отступив на шаг, в объятия Криса.

Девушка по инерции подалась вперед. Татум посмотрела ей в глаза. Безоблачное, доверительное внимание без намека на опасения злило. Обида кислила на кончике языка. Татум завидовала. Хотела так же, без задней мысли идти за кем-то, наслаждаясь горячим дыханием и умелыми пальцами парня, сминавшими грудь третьекурсницы под лифчиком.

Хотела так же, как Вертинский позади, запускать руки под джинсы девчонки, целовать смуглую шею и ловить с наслаждением хриплые стоны. Хотела забыться и за кем-то идти. Не бежать от себя – наслаждаться.

Дрейк с утроенной силой толкнула Анну в плечо. Обида на жизнь плавила внутренности, но справляться с ней умело помогал парень. Татум лежала на девушке, оттопырив зад. Смотрела на ее мягкую молочную кожу.

Татум разрывали чувства зависти и гордости. Зависти, потому что у нее такой кожи не было. На предплечьях темнели старые шрамы, бедро было исчиркано плохой татуировкой, губы вечно сохли и трескались, нос шелушился, за ушами в плохие дни высыпали черные точки.

Но гордость, щекотавшая эго, побеждала.

Анна – девушка с большой, мягкой грудью, гладкой молочной кожей из-за восковой эпиляции, с милыми веснушками и соблазнительными изгибами бедер – была сейчас под ней. Совершенство девичьего тела принадлежало сейчас несовершенной Татум. Такого удовольствия она бы не получила, будь сама идеальной. Но Анна была именно с ней. С покоцанной, едкой Татум Дрейк.