Русские сказки, богатырские, народные

С этими словами облик Добрады покрылся светлым облаком и она исчезла, а Богорис, сев на коня, поспешил на избавление супруги и отечества.

У городских ворот он увидел Зиланта, устремившегося на мою матушку, но тот был вновь удерживаем невидимой силой. Царь поспешил; чудовище видит его обнажающим меч и испускает пламя, сожигающее все окрестности. Все встречающееся ему погибает. Сам Богорис почувствовал жар и вылил на себя священные воды Буга-реки. В одно мгновение пламя лишается своего жара, и меч уже занесен для удара… Но Зилант приподнялся на хвосте, и князь не мог отсечь ему ничего, кроме одной головы. Та упала и окропившись черной ядовитою кровью и превратилась в камень. Чудовище испустило страшный рев и пустилось в бегство; Богорис настиг его, но Зилантовы крылья унесли его от ударов. Боевой конь князя мчался подобно ветру через поля, через речку, до самой горы; князь побуждал его прервать полет змиев и погубить его чародейную силу, он почти зацепил мечом и вторую голову, но чудовище скрылось в пропасти, похоронив там и труп свой и саму память о Сарагуре.

Родитель мой огорчился, видя старания свои безуспешными, но, подумав, счел произошедшее неминуемым определением судеб. Он оставил провидению будущий жребий государства своего и радовался, что освободил его от опустошителя. По возвращении он нашел Куридану невредимой и освободил её от тревог о себе. На досуге он передал ей всё, сказанное ему Добрадой и, как ему и было завещано, определил меч свой в оружейную палату. Остаток века их прошел в благоденствии. Я узнала предстоящую мне судьбу от Тугарина из уст моей родительницы и получила данный ей некогда Добрадой талисман, а брат мой Тревелий – тогда же получил болгарский престол.

Страх перед храбростью моего отца Богориса не скоро исчез из памяти наших неприятелей, это принесло болгарам много лет мира. Брат мой был государь правосудный и любим подданными. Нежность его ко мне составляла все мое утешение, мы не могли быть ни часу порознь.

Однажды, прогуливаясь с ним, услышали мы, что на полях близ Боогорда произошло чудное приключение в природе. Тревелий поехал туда, взяв и меня с собою. Мы увидели камень, имеющий точное подобие коня, который рос ежеминутно, так что на наших глазах достиг чрезмерной величины. Все удивлялись этой мнимой игре природы, но я, вспомнив слышанное от матушки моей о сказанном волшебницей Добрадой, поняла, что приближается начало моих бедствий, связанных с рождением Тугарина. От этого я пришла в столь великий ужас, что заметив это, брат мой счел, что я занемогла, и поспешил возвратиться. Едва успели мы отъехать сажен с двести, как почувствовали сильное землетрясение. Близстоящая Зилантова гора расселась надвое, и из расщелины появился страшный, в броню облаченный исполин; который невероятными шагами прошествовал к каменному коню, так что мы не успели еще ста сажен отъехать, как великан положил уже свою руку на коня. В мгновение ока тот вспыхнул жарким пламенем и ожил, что мы поняли по его необычайному голосу, ибо тот заржал так громко, что все лошади в колесницах наших попадали.

Только представь себе, сколь велик был трепет, всех тогда охвативший, и насколько он умножился, когда все мы увидели исполина, восседавшего на коне и скачущего с распростертыми руками прямо на нас. Какое тут спасение?! Всеобщий ужас не оставлял сомнений в том, что всем нам предстоит очутиться в пасти этого чудовища. Но убежать не было средств. Отчаяние возвратило нам мужество, и многие метнули стрелы в приближающегося великана, но те отскакивали от него, как от камня. Одна только стрела, выпущенная Тревелием ударила его в нос столь сильно, что он чихнул и, подхватив её, проглотил. После чего протянул было руки, желая схватить меня, но вдруг отдернул их назад так, словно обжегся, ибо стал дуть и плевать себе на ладони. Вторичное и третичное покушение его сопровождалось такой же неудачей, отчего великан пришел в великую ярость и, отъехав несколько назад, изрыгнул клятвы и ругательства. Пена била клубом изо рта его, подобного печному устью, и он с досады изгрыз себе пальцы в кровь. Наконец страшным голосом, от коего все принуждены были заткнуть уши, прокричал он моему брату: «Слушай, Тревелий! Вижу я, что мне не возможно взять сестру твою насилием, и для того я даю тебе три дня сроку, в которые ты должен будешь её уговорить, чтобы она отложила свои чары и добровольно согласилась быть моей женой; в противном же случае я из государства твоего сотворю непроходимую пустыню: города и деревни разорю и выжгу, всё живущее поем, а тебя самого разорву по суставам». Сказав это, он поворотился на своем коне и поскакал, дыхнув пламенем, отчего близстоящий дуб в мгновение обратился в пепел. Так он и скрылся в лесах, окружающих реку Каму.

Я пришла в себя не прежде, как в моих чертогах, и увидела брата моего, сидящего против меня в безмолвном ужасе. Тогда лишь поняла я, какая грозила мне опасность, если бы я не имела на себе талисмана, которому обязана была моим избавлением, и с той поры решила ни на минуту его с себя не снимать. Ведала я, чем можно бы спасти отечество мое, но помнила запрещение волшебницы, что с открытием тайны о таинственном мече стану неизбежной жертвой объятий великана. Этого было довольно для того, чтобы наложить на меня молчание, и брат мой, требующий моего совета, не получил в ответ кроме горьких слез, с которыми сообщал он свои, и, наконец, не зная, что начать, заключил требовать совета в Елабугском[13] оракуле, находящемся неподалеку от столичного города, на берегу реки Камы. Мы отправились в это святое место; по принесении в жертву обожаемому змию двух черных быков, введены были мы в капище. Брат мой задал вопрос: чем можно избавиться от нападения исполина Тугарина? Жрецы окружили божественного идола с кадилами, воспели песнь Чернобогу и с коленопреклонением просили о явлении через ответ средства к спасению их отечества. Идол поколебался и глуховатым голосом ответствовал: «Беды, терпение; поражение и победа; мечи, стрелы; утро вечера мудренее».

Ни князь, ни я, ни сами жрецы не могли растолковать этих божественно хитрых слов; однако уверяли нас, что точно такого ответа они и ожидали, что он очень хорош и непременно должен сбыться.

«Но что ж я должен предпринять согласно ему?» – вопрошал Тревелий.

«Последуйте ему в точности, ваше величество», – ответствовал верховный жрец. Мы не смели спорить с переводчиком Чернобога и отправились восвояси без всякого наставления, однако с надеждою.

Собран был тайный совет. Советники рассуждали, изъясняли, спорили, опровергали, доказывали и заключили, что с исполином следует сражаться, не давать ему ни ногтя моего, и наутро, по точной силе и разуму божественно не понимаемого ответа, отправить против Тугарина тысячу пращников, тысячу стрельцов, имеющих большие стрелы, и две тысячи вооруженных в панцири всадников. Что было заключено, было и исполнено: до свету еще выехал этот отряд. Целый день искали неприятеля, провозвестник охрип, крича противника – Тугарин не появлялся. На другой день провозвестник начал укорять исполина в трусости, однако недолго пользовался этой дерзостью. Тугарин выехал, и ужас остановил слова на устах глашатая. Воины, видя, что должно начинать сражение без предисловия, ибо провозвестник молчал, пустили в него тысячу камней и тысячу стрел. Тугарин в это самое время очнулся, потому что едучи дремал, и зевнул; все камни и стрелы попали ему в рот, и он, не чувствуя, откуда сие происходит, харкнул и выплюнул их вон, сказав: «Какое множество здесь мух!»

Изумились воины, сочли, что он чародей, и порешили выпустить в него еще по тысяче камней и стрел в самый нос, ибо прекрасно знали, что этот способ отнимает силу у всякого чародея. Усугубили они свои крепость и искусство; выстрелы были произведены столь удачно, что разбили исполину нос до крови. Тугарин увидел, что произошло это не от мух, и пришел в великий гнев.

«О, так против меня выслано войско! – вскричал он голосом, подобным грому. – Итак, я должен с болгарами поступать по-неприятельски!»

Сказав это, начал он хватать руками воинов по десятку и больше и глотать целиком. Не было им спасения, все погибли, только человек с двадцать поспешно удалились на конях, в числе коих был и глашатай. Исполин, видя, что неловко ему ловить их с лошади, соскочил и побежал на четвереньках; в минуту достигнув беглецов, одним зевком он всех захватил и проглотил. Увидев, что уже никого не осталось, подумал он, что напрасно не оставил одного, чтоб приказать к Тревелию свои угрозы. Но приметил, что нечто у него под носом шевелится (то был бедный глашатай, который, держа в руках копье, не попался в рот исполину, ибо копье воткнулось тому в нос, когда он хватал их зевком, и окостеневшие руки удержали провозвестника висящим на копье), он снял его пальцами и, увидев, что это человек, посадил его на ладонь и, отдув из обморока, наказал ему следующее:

«Я оставляю тебе жизнь. Скажи ты своему князю, что я даю ему еще один день; если по прошествии его не согласится он отдать за меня сестру свою, то я в один месяц опустошу всю его землю. Ты видел, как я управляюсь с его воинами: целое войско его мне сделает затруднения не больше, чем эта кучка».

После этого опустил он его бережно на землю, но бедный провозвестник, со всею принятою в рассуждении его осторожностью, оглох от разговоров Тугариновых. Он явился ко двору и рассказал о происшедшем. Отчаяние умножилось, не знали, что делать, советы продолжались целую неделю, а между тем исполин опустошил почти всё Закамское царство. Крайность принудила брата моего вспомнить, что он князь, и забыть, что он родственник. Он заключил предать меня на избавление отечества и возвестил мне то в горчайших слезах. Послано было умилостивлять Тугарина и возвестить согласие на его требование. Исполин побежден был страстью, чтобы отвергнуть эту цену предлагаемого мира; он перестал поджигать селения и пожирать живущих и шествовал гордо к Боогорду. Князь Тревелий со множеством вельмож встретил его за городскими воротами; я была в отчаянии. Я вынуждена была дать мое слово, но с тем, что получит он мою руку не прежде, как приняв от какой-нибудь милосердной волшебницы вид и рост обыкновенного человека, поскольку мне было известно, что подобное случиться может не так легко. Я между тем могла убежать, дабы брат мой не сорвал с меня талисмана, ибо, невзирая на всю его ко мне горячность, мне следовало ожидать, что он лучше согласится лишиться сестры, чем дать себя разорвать по суставам. Любовь действовала в исполине и принудила без всякого размышления дать мне согласие. Он поклялся Чернобогом[14], что не приступит к браку иначе, как на моих условиях, и не только оставит неприятельские поступки против болгаров, но с сего часа вступает в услужение Тревелию. Радость в народе началась всеобщая; и поскольку исполина нельзя было ввести во дворец, отвели ему место в садах, где и задали ему великолепный пир. Тысяча быков была изготовлена для Тугарина, каковых он и съел до последней косточки. Сто печей хлебов и сто бочек вина, двести куф[15] пива убрал он на закусках, ибо за один раз совал он в рот по целой печи хлебов и куфу выпивал одним глотком.

Предсказание Добрады исполнилось. Брат же мой полюбил чудовищного Тугарина до крайности и из добродетельного государя сделался тираном. Не проходило и дня без пролития человеческой крови. Я терпела ужасные гонения и искала случая убежать. Не прошло и двух месяцев, и съестные припасы в государстве чрезвычайно вздорожали. Исполин из любви к Тревелию согласился кушать воздержаннее и довольствовался вместо хлеба и мяса одними дровами. До похищения моего на стол Тугаринов перерубили уже великие леса, и непроходимые леса Закамские превратились в великие степи. Наконец случай спас меня от бедствий: и я была похищена волжскими разбойниками.

«Подумай же, дражайший супруг, – промолвила княгиня Милолика, окончив свою повесть, – какая предстоит тебе опасность от Тугарина, когда он не только грозный мститель за Тревелия, но и ревнующий соперник твой! Однако только бегство за Буг-реку спасет тебя от его злобы. Я со своей стороны в безопасности: талисман делает его силу надо мной бездействующей». Затем увещивала она супруга поторопиться с бегством.

Владимир сетовал: невозможно было ему оставить государство свое на опустошение. Монарх, которого трепетал весь восток, который покорил всех враждующих соседей, который прославился своими добродетелями не меньше храбрости, мог ли он пуститься в бегство от одного богатыря? В сто раз легче для него была бы смерть. Но чем было ему возразить слезной просьбе милой жены? Чем противостоять чудовищу, укрепленному чародейством? Таковы были помышления, стесняющие его душу. Рассуждая о средствах к спасению, вспомнил он, что киевские стены при создании своем были кладены на извести, разведенной на священных водах реки Буга. Этого довольно было, подумал он, к пресечению исполину входа во город, и подобное же слышал он и от верховного жреца. Обрадовался Владимир, поспешил утешить тем свою княгиню и доказать ей, что безопаснее для него остаться в городе, чем выступить из оного. Милолика успокоилась, и не оставалось Владимиру, как только изобретать способ погубить исполина. Собран был военный совет, там изложены были обстоятельства, сказанные княгиней о Тугарине, и предсказание Добрады, что погибнет неприятель от руки богатыря, не рожденного матерью. Советники рассуждали, голоса разделились: одни советовали наслать на неприятеля всех киевских ведьм, другие предлагали крикнуть клич всем сильным и могучим богатырям, один только вельможа Святорад не соглашался ни на то, ни на другое. Он представлял князю, что он не больно-то верит колдовству и думает, что чужие богатыри не так скоро съедутся, чтоб упредили разорение, могущее произойти от исполина, так что лучше всего выбрать лучших витязей из своих и совокупными силами ударить на исполина. Владимир почти согласен был с его мнением и хотел только вопросить совета верховного жреца. Пошли в Перуново капище, потребовали молитв и наставления, чем избавиться от угрожающего бедствия. Жрец обещал всё; он лишь попросил на полчаса сроку; заперся в кумирнице и, выйдя, сказал:

– Внимай совету богов, Владимир: потребно исполина Тугарина, рожденного змием, поймать, связать ему руки и ноги и принесть богам в жертву.

– Но как такое может быть, великий отец? – говорил Владимир.

– Должно лишь поймать и связать его, чадо мое! – отвечал жрец.

– Сего-то мы и не разумеем, – примолвил Владимир.

– Тогда беды на вас великие и гнев богов, если вы его не поймаете, – сказал жрец и пошел во внутрь капища делать приготовления к сожжению исполина.

Владимир же возвратился в недоумении и повелел Святораду кликать клич: кто выищется, чтобы отважиться выйти на исполина.

Множество выбралось витязей. Каждый желал по одиночке сражаться с исполином, поскольку в храбрых людях в России нет недостатка. Всякое преимущество рождает зависть, следовательно и в чести. Никто не хотел уступить друг другу чести сражаться первому. Спорили, бранились, и чуть не дошли до драки, если бы искусный Святорад, подоспев, не доказал витязям, что они спорят они понапрасну, что безумно сразиться с исполином со лба в лоб, что для победы потребно великое искусство, где силы не равны, и уговорил их напасть на богатыря совокупными силами.

Витязи выехали и увидели шатер исполина. Конь его показался им горою; тот ел, по обыкновению, белую ярую пшеницу, а Тугарин спал. Приметили они это по храпу его, подобному шуму вод на Днестровских порогах и заключили напасть на него до его пробуждения. Они слышали, что конь его зачарованный и говорит человеческим голосом, почему и начали красться исподтишка. Но осторожность коня обмануть оказалось весьма трудно. Конь заржал при их приближении, но богатырь продолжал спать. Они поспешили; конь закричал вторично, но опять Тугарин не пробуждался. Погибель была очевидна, хотя конь кричал, ревел и бил ногами в землю, и тут… исполин пробудился было, но поздно было, ибо больше тысячи копий и мечей ударили в него со всех сторон, и одним только заколдованным своим латам обязан он был своею сохранностью, поскольку никакое оружие не пробивало их. Все копья и мечи переломались или отпрянули прочь. Исполин вскипел яростью, схватил двоих витязей, которые прежде ему попались в руки, и проглотил. Все устремились в бегство; великан же вскочил, сел на коня, погнался за ними, хватал почти руками, но не жалел и лошадей, и все спаслись за стенами города. За сто сажен от стен остановился конь Тугаринов. Исполин рассердился, избил коня, соскочил с него и побежал пешим, думая перескочить стену и истребить киевлян с их князем. Но чудная сила вод реки Буга, освятившая стены этого города, явила тогда свое действие: исполин по приближении обжегся исходящим от стен невидимым пламенем, рассвирепел ещё более и поклялся преодолеть всё и опустошить эту землю. Он покушался вторично, и в третий раз и обжегся весь, так что весь заревел от боли. Не в силах преуспеть, излил он ярость свою на окрестности; изрыгнутое им пламя опалило все поля и ближние деревни. Он пожирал людей и стада и не думал переставать, доколе не истребит всякую русскую тварь.

Между тем Владимир, взиравший со стен городских на происходящее, увидел чудо, произошедшее от стен киевских и опустошение, причиняемое исполином в государстве, равно как и невозможность удержать ярость Тугарина, поскольку даже отборные его витязи не могли победить врага. Он радовался бы, что сам в безопасности внутри города, если б не был добродетелен, но, взирая на гибель своего государства, пролил он слезы и пошел к верховному жрецу просить его об учреждении всеобщих молитв для умилостивления богов. Рассказал он жрецу про неудачу покушения и про страшную силу исполина, про производимые им опустошения и попросил об учреждении искупительных молитв.

– Так вы не привели на жертву этого Тугарина? – воскликнул жрец с досадой.

– О том-то, батюшка, я и хочу просить богов, чтоб они открыли нам средство истребить его; ибо силы его сверхъестественны, – сказал Владимир.

– Истребить, то есть убить до смерти, а не принести в жертву? – изумился жрец. – Чадо! Боги гнушаются всяким бездушным приношением, его живым к алтарю привести следует и связанного.

– Но я сообщал вам, что это невозможно и что…

– Нет ничего, ничего невозможного, приведите только его и не забудьте приказать связать его покрепче: боги уже досадуют, что их столь долгое время лишают вкушения сей сладкой жертвы, и за то послали на вас в казнь сего исполина.

– Святой отец! – сказал Владимир с досадой. – Казнь эта богами послана была прежде, нежели получил я приказ привести исполина им на жертву. Следственно…

– О князь! Велико твоё хуление, но да не осквернюся…

Своё последнее слово жрец сказал уже за дверями и оставил Владимира в немалой досаде.

В недоумении и горе князь возвратился в свои чертоги и вновь принялся возносить моления к бессмертным о спасении своего отечества, но боги не внимали просьбе его, и Тугарин продолжал опустошал прекрасные окрестности Киева. Недоумевали, что делать, и огорченный государь изливал скорбь свою в недра любезной своей супруги, которая также не осушала очей своих, источающих потоки слез. Весь Киев стенал, и не было никого, кто не терпел бы урона от этого нашествия: каждый потерял либо родственника, либо имение, случившихся вне стен киевских. В такой чрезвычайной напасти требовалась помощь только сверхъестественная.

Между тем Тугарин учинил новый пожар за городом. Все придворные выбежали на переходы чтобы вновь стать свидетелями ярости исполина и вдруг услышали, что широкие ворота заскрипели и на двор выехал смелый витязь. Доспехи на нем были ратные, позлащенные. В правой руке он держал булатное копье, на бедре висела острая сабля. Рассказывали о нём так: «Конь под ним, как лютый зверь; сам он на коне, что ясен сокол. Он на двор взъезжает не спрашиваючи, не обсылаючи. Подъезжает к крыльцу красному, сходит с коня доброго и отдает коня слуге верному. Сам идет в чертоги княженецкие, златоверхие. Слуга привязывает коня посреди двора, у столба дубового, ко тому ли золоту кольцу, а своего коня к кольцу серебряну». По всему придворные заключили, что новоприезжий должен быть роду непростого.

Между тем незнакомец входил во внутрь чертогов. Вельможи останавливают его и спрашивают с обыкновенною тогдашних времен вежливостью:

– «Как звать тебя по имени? Как величать по отечеству? Царь ли ты, царевич или король, королевич, или сильный могучий богатырь, или из иных земель грозен посол?» – и прочая.

Приезжий не удовлетворил их любопытству и ответствовал:

– Если мне сказать вам о всем, то уже самому князю донесть нечего, – и просил, чтоб учинили о нем доклад. Не смели его больше утруждать, донесли князю, и он впущен был пред очи Владимира.

На вопрос княжий, что он за человек и какую до него имеет нужду, ответствовал он:

– Я называюсь Добрыня, Никитин сын, уроженец Великого Новгорода, и приехал служить тебе, великому государю.

– Но как ты пробрался в славный Киев-град? И как пропущен был злым Тугарином?

– Надёжа-государь! – отвечал ему Добрыня. – Доселе мне, молодцу, еще не было дороги заперты. Проезжал я горы высокие, проходил я леса тёмные, переплывал реки глубокие, побивал я силы ратные, прогонял я сильных, могучих богатырей – мне ли робеть Тугарина? И я давно бы уже свернул ему голову, – примолвил он, – но я хочу учинить это пред твоим светлым лицом и по твоему слову княжеску, чтоб ты сам, государь, видел службу мою и пожаловал, велел бы мне служить при твоем лице.

Владимир удивился смелости, вежливости, дородству и красоте сего витязя.

– Молодой человек, – сказал он ему, – так ты хочешь сразиться с Тугарином?

– Для того, государь, и поспешал я в славный Киев-град, «дней и ночей не про— сыпаючи, со добра коня не слезаючи».

– Но знаешь ли ты, насколько трудно это предприятие?

– Ведаю довольно, и если б оно меньше имело опасности, я послал бы исполнить оное одного своего Таропа-слугу.

– Я хвалю твою отвагу, – сказал Владимир, – принимаю тебя в мою службу и обнадеживаю своею княжескою милостью, но не дозволю вдаться в таковую опасность, ибо ты мне пригодишься по своей храбрости и разуму в других случаях. Я имею довольно витязей смелости испытанной, но ни один из них не отважится сказать, чтоб он мог биться с Тугарином, поскольку это определено только для богатыря, не рожденного матерью.

– Не рожденного матерью? – подхватил Добрыня.

– Именно так, – отвечает князь и рассказал ему предсказание волшебницы Добрады.

– В таком случае я имею великую надежду свернуть голову Тугарину, – говорил Добрыня с улыбкою.

– Неужели ты не имел матери? – спросил Владимир с любопытством.

– Позвольте мне рассказать мои приключения, – продолжал Добрыня и, получив такое дозволение, начал.

Повесть Добрыни Никитича

Я хотя имел отца и мать, но в самом деле не был рожден моею родительницей. Потому что она, будучи мною беременная, во время путешествия от напавших разбойников получила удар саблею по чреву, так что я выпал недоношенный из умершей моей матери. Причем и родитель мой убит. Я погиб бы, если б великодушная волшебница Добрада не спасла меня, как она сама мне о том рассказывала. Я воспитан был ею на острове, где она имеет свое жилище, и остров сей находится на самом южном пупе земли[16]. В младенчестве моем поили меня львиным молоком и, с тех пор как я себя помню, не давали мне просыпать ни утренней зари, ни вечерней, меня заставляли кататься тогда по росе и после вымачивали в водах морских. Вследствие этого воспитания получил я такую силу, что шести лет мог выдергивать превеликие дубы из корня. Шесть седых старичков обучали меня всем известным семидесяти двум наречиям, звездочетству и воинским приемам, так что пятнадцати лет имел я счастье на опыте пред самою Добрадою отбить шесть мечей моих учителей и не допустить ни одного на себя удара. За это получил я от моей благодетельницы вот эти латы, которые до сих пор на себе ношу и ношение которых охраняет от всякого вреда, как обыкновенного, так и сверхъестественного. Я пал к ногам моей благотворительницы, принес ей благодарность в почтительных выражениях и просил, чтоб на всю жизнь не лишала меня своего покровительства.

– Добрыня Никитич, – сказала она мне, – таково будет твое имя; ни ты не видал своих родителей, ни они тебя, и ты не рожден своею матерью, как уже известно тебе; посему боги, никогда не оставляющие чад праведных родителей, вручили мне тебя и повелели мне быть твоею матерью. Посему по имени моему будешь ты называться Добрынею, и отечество твое да будет от побед, которые ты совершишь в жизни своей; ибо ведаешь, что по-гречески Никита значит «победитель». Ныне вступил ты в возраст, способный ко всяким предприятиям, и мне осталось докончить воспитание мое только одними этими заповедями. Никогда не отступай от добродетели, ибо, уклоняясь от нее, утратишь ты милость богов, покой души своей и станешь неспособен к великим подвигам. Во-вторых, не меньше первого наблюдай: видя слабого, насильствуемого сильнейшим, не пропускай защищать его, поскольку не помогающий ближнему не может ожидать и сам помощи от богов. Наконец, третье: как получил ты благодеяния от меня, женщины, покровительствуй всегда нежному полу в гонениях и напастях, для того что тем умягчится твой нрав, легко могущий ниспасть в зверство[17]. Не следует мне предсказывать того, что должно впредь с тобою случиться, ибо это таинство написано только в книгах судеб и не всем смертным открывается. Однако знай, что необходимо тебе достать меч фараона Сезостриса. Он хранится у некоего сильного северного монарха. Если ты его получишь, не будет для тебя на свете ни спорника, ни поборника[18]. Примета же, по которой найдешь ты этот меч такова: при первом твоем взгляде на него твой собственный меч спадет с тебя, а тот поколеблется». Потом подала она мне перстень. «Во всякое время, когда тебе понадобится конь, – продолжала Добрада, – потри только по этому перстню и пройди три шага вперед; затем оглянись назад – и увидишь коня богатырского, который будет служить тебе верно во всю жизнь твою».