скачать книгу бесплатно
Дети Пушкина
Леонид Левинзон
Роман «Дети Пушкина» – развёрнутая метафора трагикомического круговорота израильской действительности. В центре романа его основные прототипы: поэты-эмигранты, обнаружившие себя на узких левантийских улицах Тель-Авива.События, описываемые в романе, достоверно передают атмосферу 90-х годов прошлого века, когда в средиземноморскую проблематичную страну хлынул миллион эмигрантов из России, и среди приехавших оказались люди, осознающие себя литературно одарёнными. Книга содержит нецензурную брань.
Дети Пушкина
Леонид Левинзон
© Леонид Левинзон, 2022
ISBN 978-5-0055-9719-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Дети Пушкина
Я ехал в автобусе и среди одетых по-зимнему людей увидел девочку в зябкой жёлтой кофточке. Хвостик волос сзади, бледные очёчки, она с любопытством посматривала по сторонам. На тонкой шее для красоты чёрная узкая нейлоновая ленточка, аккуратно отделяющая верхнюю часть шеи с головой от жёлтой кофточки и голых по плечи рук, держащихся за поручень переднего сиденья.
– Дяденька, а где улица Штерн? —
– Ещё две остановки, а кто, девочка, там у тебя живёт?
– Я пирожки бабушке везу, видите, корзинка на коленях. Ещё тёплые, мама только что испекла.
– Я там выхожу, могу проводить. А в каком доме бабушка?
– Ой, спасибо! В тридцать девятом.
Мы спрыгиваем в потёки глины от раскопанной рядом траншеи. На автобусной остановке, одна из сторон которой сожжена, две бабки жмутся друг к дружке.
– Мой муж, – говорит одна, – лысый. И сын лысый. И другой сын лысый. И внук лысый.
– А у меня муж лысый, – говорит другая.
– Кто лысый? – Вдруг не понимает первая.
И обе озадачено смотрят друг на друга.
– Ну, пойдём? – Спрашиваю я.
Но девочка бросается к одной из старух:
– Бабушка, я тебе пирожки привезла!
Бабка недоумённо смотрит:
– Ты кто? Чья?
– Я пирожки от мамы привезла! – Кричит девочка. – Ты моя бабушка!
– Глупости, какие! – говорит бабка. – Иди отсюда. Какие пирожки?
Девочка ревёт во весь голос, и я увожу её в подъезд, где на стене низко и криво висит зеркало в коричневом пластиковом ободке.
– Я помогу тебе, – шепчу, – не расстраивайся, я сам съем твои пирожки и выведу тебя с улицы Штерн. Я даже могу быть твоей бабушкой, если хочешь, и за это мне ничего не надо: ни твоё детское дыхание, ни трогательное расположение к незнакомому человеку, ничего кроме. Ты просто снимешь и подаришь мне эту притягивающую внимание ленту и поклянёшься никогда больше не украшать себя чёрными полосками. Я же сделаю из ленты бант. Куплю венозные розы с длинными колючими стеблями, оберну их в шелестящий целлофан и прикреплю на него чёрный бант с твоей шеи. Я понесу цветы на кладбище в Гиват-Шауль, над которым в небе летает и каркает вороньё, на могилу одной девушки. Она писала странные стихи та девушка и кололась. Знаешь, девочка, я её не знал. Я с ней ни разу даже не разговаривал. От стихов и наркотиков она подурнела, груди её, заполненные той жидкостью, которую она закачивала себе в вены, обвисли, её, верно, трахала всякая блядь. А теперь, девочка, снимай ленту, не задерживайся, а пирожки можешь выкинуть в помойку, там им самое место.
Девочка резко отшатывается и со всей силы кричит, отражаясь в зеркале:
– Дурак, все дураки! Я вырасту и вам покажу!
Скатываются солёные лёгкие слёзы. Трёт кулачками глаза.
– Глупая, – смеюсь, – зачем испугалась? Посмотри на меня, ну же? Ведь моя фамилия – Андерсен!
Но девочка опрометью выбегает. Теперь она будет бежать, а потом, запыхавшись, идти вверх между склонов холмов, где впритык друг к другу стоят нелепые, на ходулях, дома с высунутыми языками подъездов, и сладковатый запах переполненных помоек будет бить ей в ноздри. Ей встретится по дороге сгоревшая до дыр машина у пятьдесят четвёртого дома и толстый старик, благостно сидящий на подушке у пятьдесят восьмого, и через каждые пятьдесят метров квадратные странные, закрытые ржавыми дверьми, сооружения – бывшие мусоросборники. Сверху на этих мусоросборниках растут какие-то дикие злаки, поздней весной и осенью приобретающие пронзительный жёлтый цвет. Добрые жители кидают в эти тонковыйные, шелестящие сухим треском при ветре растения высококалорийный белый хлеб, и омерзительные голуби жрут его сутками.
– Девочка, – продолжаю я вслед, – ты благополучно окончишь школу, поступишь в университет, будешь много читать с экрана компьютера, найдёшь престижную работу, и никогда, слышишь, никогда не вспомнишь ни о чёрной ленте, ни об этой встрече.
Девочка вздрагивает и оборачивается. Взгляд её встревожен. Губу закусила. Но сзади только нескончаемая разрытая траншея и горбом красная земля из неё. Какой-то старик поднял руку и машет, машет…
То ли ей, то ли нет? Может зовёт, может отталкивает?
Почему же я подошёл? В зимнем автобусе, одетая в тоненькое платьице и кофточку ты напомнила мне о будущем. О нём пока ещё никто не знает. И я не знаю… Слышите? Всё громче, громче кричит птица Зиз.
Пора!
1.
Чёрная корова-ночь со звёздами на животе опустилась. От сосцов её, от вымени её духота и влажность. И только тёмная роскошная масса воды, откликающаяся своими волнами на призыв одинокого маяка в в старом Яффо, приносит ветер и облегчение. С женщиной Жанной мы сидели на пляже, опираясь спиной на сложенные шезлонги, и её горячее колено касалось моей ноги. Мы только что познакомились в монструозной центральной автостанции, наполненной бэушными шмотками и дешёвой русской музыкой, и прошли, раздвигая ночь плечами, по улице, названной в честь английского генерала, к морю. Купили две бутылки холодного росистого пива. Сели.
– Что такое Хайникен? – Я спросил.
Жанна искоса посмотрела и облизнула губы.
Хайникен, не Хайникен, какая к чёрту разница? Я поцеловал Жанну и она ко мне придвинулась. У Жанны были маленькие тёплые груди и весьма удобная короткая юбочка для последующих действий. Я так скажу, в Тель-Авиве всё просто. Поэтому Хайникен, не Хайникен, какая к чёрту разница?
Исчезли звёзды, я закурил. Жанна сидела молча, рассеяно набирая в ладонь песок.
– Когда-то у нас была замечательная свадьба, – неожиданно сказала, опустив голову, – все танцевали, веселились, около нашего стола сидели огромные собаки и таращили глаза. Было смешно и сладко. – Стряхнула песок и разровняла. – Вчера ночью прижалась к мужу, а он вдруг оттолкнул и рявкнул: отставить! – Опять набрала песок, и песок просыпался сквозь пальцы. – Он у меня долго был военным.
– Ты хоть позвонишь? – Спросила на остановке.
Я замялся.
Она дёрнула плечом и села в тесноту маршрутного такси, отправлявшегося в Бат Ям.
Я поднял руку. Жанна мимолётно улыбнулась, преобразив своё узкое лицо, и оставила меня наедине с освещёнными витринами.
Ночь дышала, невидимое, но ощущаемое море подпитывало влажностью, вовремя появившийся ветерок приятно обдувал лицо. Взяв сандалии в руку, босыми ногами я шёл по Алленби. Вокруг кружили огни, взрывалась и отдалялась музыка баров, девчоночьи духи щекотали обоняние. При этом не оставляло ощущение огромного молчаливого взгляда, в котором утопало биение собственного сердца и весь безумный танцующий город.
Я остановился и набрал номер.
– Матвей, ты где?
Медленный с запинкой голос:
– В гостях. Приходи.
– А куда?
– Думаешь, я знаю?
– Ну, опять… – Я улыбнулся.
Матвей со своим сильно вылепленным немолодым лицом, замедленными движениями, печальными глазами, распространяющий поле молчаливого обаяния, из-за пристрастия к водке и женщинам постоянно умудрялся попадать в невозможные ситуации. Вся его жизнь была невозможной ситуацией, которую он с успехом усложнял и усложнял.
– Здравствуйте, Алёша! – Мягким тембром. – Мы живём около центральной автостанции, чуть налево по Левински, дом двадцать девять, позвоните, когда будете подходить. Как вас узнать?
– По глазам.
Недоумённое молчание.
– Ладно. Не важно. – Решила женщина. – Я выйду.
Я купил ещё бутылку Хайникена и пошёл, держа сандалии, к центральной автостанции. Но, по мере того, как гигантское здание вырастало из темноты узких восточных улочек, меня охватил страх – это исполинское чудовище с бордово-красными колоннами-ногами было ужасно. Казалось, сейчас оно выхаркнет из себя всю напиханную внутрь суетливыми тараканами бэушную шелуху, двинется, сминая коричневые сырые дома с отставшей штукатуркой, и стекло будет весело сыпаться на мостовую. Поведёт вокруг открывающимися налитыми кровью глазами и заревёт так, что где-то далеко-далеко не менее страшным криком ему откликнется птица Зиз.
– Так, спокойно, спокойно… – Сказал я себе, отшатнувшись от далеко выброшенного вперёд окаменевшего языка, по которому днём скатываются зелёные, так легко взрывающиеся, автобусики. – Я просто здесь не пойду.
И, опасливо посмотрев, надел туфли – вдруг, что случится, а я босиком.
Взял резко влево, обошёл по дуге, минуя ночные лавки с их хитрыми как змеи и простыми, как решётки на окнах, хозяевами, позвонил, женщина показалась. Здравствуйте! – Мило сказала. Чуть картавит, надо же…
– Алексей.
– Мила.
– Сюда?
– Да, мы уже год здесь живём.
Открыли дверь, ударил свет.
Матвей спал на диване, два каких-то мужика перебивали друг друга. Телевизор мигал.
– Котлеты будете?
– Нет.
– Что значит – нет? Конечно, будете!
– Между прочим, гость пришёл! – Обратилась к мужчинам.
Те повернулись.
– Костя – Молодой парень со смешным чубчиком.
– Алик. – Мятый длинный мужик с начинающими редеть кудрявыми волосами. Усишки, майка неопределённого цвета, узкие клетчатые брючки настолько подтянуты, что видны грязные белые носки.
– Вкусные котлеты, Мила.
Мила улыбнулась. У неё приятное лицо, у Милы, и ждущие глаза. Под глазами усталые тени. С левой стороны побольше, и чуть щека опухла.
– А ваш Матвей пришёл и спит. – Сообщила.
– Да он всегда так.
Мила опять улыбнулась. Повернулась к своим.
– Ну вы, – пристыдила, – гость пришёл, прервитесь!
Парень с чубчиком опять протянул руку:
– Костя.
Я прислушался:
– Жизнь это молекула, – хитро подмаргивая маленькими глазками, треснувшим тенором сообщал мятый Алик.
– Я в Суздале продавал огурцы, – поддерживал Костя и бил себя в грудь рабочим кулаком.
– Ещё котлетку? – Спросила Мила.
– Меня в голову петух клюнул… – Голос Алика.
– А я там не мог жениться, а здесь уже три года с Милой… – Голос Кости.
– Давайте, Мила я вам анекдот расскажу.… Ползут две змеи…
Мила послушала, подумала, потом начала смеяться, сначала тихо, потом всё громче, громче, потом опять тихо. Она вообще очень нетороплива, эта женщина. Дёрнула Костю за чубчик:
– У меня тост.
Мы встали. Мила торжественно объявила:
– Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались.
– Какой хороший тост! – Затрещал Алик. – Как приятно ужинать вот эдак, запросто…
Мила гордо улыбнулась.
