Моя Гелла

– Кто?

– Ты.

Она тормозит, я врезаюсь в нее, и мы валимся на пол, как два самых неловких человека на свете. В последнюю секунду успеваю подставить руку под ее затылок, а сам не уберегаю локти и тыльную сторону ладони. Кость до самого плеча простреливает болью.

– Ай, ой, прости. Прости! – Она перекатывается и теперь нависает надо мной, пушистые волосы закрывают меня от солнечного света с одной стороны, а медовый запах заменяет кислород.

Замечательно. То, что мне сейчас нужно.

– Как ты меня назвал? – шепчет она в полнейшем восхищении. Сегодня слишком много эмоций для одной милой девушки.

– Подругой.

Не открываю глаза, потому что это уж точно не то, что стоит прямо сейчас делать. Наверняка ее лицо мне покажется слишком красивым, хоть умом и понимаю, что оно абсолютно обычное и даже не особенно привлекательное.

– Меня зовут Гелла, – тихо говорит она, делая себя чуть более реальной.

Открываю глаза и сталкиваюсь с ней взглядом. Мы так близко, что, будь я безумным поэтом, стал бы пересчитывать реснички и веснушки на несуразном лице девушки по имени Гелла.

– Разве есть такое имя?

– Да. Так звали служанку Воланда из «Мастера и Маргариты», а еще это имя означает «солнечная».

– А ты слуга сатаны или солнечная?

Гелла что-то ищет взглядом на моем лице, кажется пытаясь найти что-то, чего я не сказал вслух. Не дождется.

– Ты танцуешь, – вместо ответа говорит она. – Мне понравилось. Ты потанцуешь со мной снова?

– Нет, ты ужасно это делаешь.

Она не обижается. Да что ж надо сказать, чтобы на ее лице дрогнул хоть один мускул?

Мы смотрим друг другу в глаза так долго, что я уже даже не пытаюсь сбежать в реальный мир. Вместо этого он умещается в светло-ореховой радужке, и я уже ловлю первые признаки стокгольмского синдрома, потому что начинаю наслаждаться ситуацией.

– Тебе необязательно меня игнорировать в реальной жизни.

«О, замечательно. Кажется, это самое честное, что ты сказал за последние одиннадцать месяцев».

«Заткнись, Эльза! А ты, Гелла, смотри. Я доверяю тебе».

– А эта какая? Не реальная?

– Мне кажется, что ты галлюцинация.

– Но ты же можешь меня касаться, – говорит Гелла, к своему несчастью не подозревая, что совершает ошибку за ошибкой.

Ее тело сотрясается от приступа смеха и становится чуть ближе ко мне.

– Могу? – Мне не смешно.

Смотрю на ее слишком полные мягкие губы, ямочки на щеках и покрытые веснушками щеки, теряясь между двумя фактами, которые противоречат друг другу: Гелла несуразная, но в данную секунду невероятно красива. Только в данную. При этом освещении, атмосфере, звуках тишины и растерянной улыбке.

Я поднимаю руку, завороженный ее до нелепого невинным видом, и убираю с лица один из тысячи локонов небрежной прически. Сегодня вместо простого гнезда на голове Геллы гнездо замысловатое. Волосы стянуты резинкой в пучок, из которого выпадают пружинки-пряди.

Подушечки пальцев касаются ее бархатно-мягкой щеки, скользят по гладкой коже вниз, к линии подбородка, по шее и в волосы. Они мягкие и очень спутанные, от них пахнет медом и немного чем-то горьковатым и в то же время молочным, похожим на запах восковых свечей.

Гелла замирает и дышит чуть медленнее, пока я изучаю черты ее лица, подмечая детали, которых не видел раньше. Густые широкие брови, форма симпатичная. На подбородке родинка, она чуть темнее веснушек. Две такие же на носу прямо у правого глаза. Крошечный шрам на лбу, над правой бровью. На нижней губе по центру ямочка. Ресницы не длинные, не потрясающе густые, просто очень темные – или она так искусно подводит глаза? Нос и щеки покрыты крошечными точками, узор слишком правильный – может, веснушки ненастоящие? Может, она встает каждое утро, берет кисти-краски и рисует на лице эти капли кофейного дождя и печальный узор теней от ресниц на круглых щеках?

– Почему мне кажется, что ты красивая, хотя я так не считаю? Потому что я тебя выдумал?

– Почему ты говоришь что-то обидное с таким видом, будто имеешь на это право? – Это не капризный или обиженный тон.

Это тон: мне интересно, что в твоей голове.

– Быть может, для того, чтобы ты ушла?

Гелла улыбается. А потом вдруг приближается так, что я ожидаю чего угодно, даже поцелуя. Только вместо этого чувствую пушистые кудри под моим подбородком, а на груди – тяжесть Геллиной головы. Через живот ложится ее тонкая, мягкая рука.

– Почему ты не уходишь? Я же так стараюсь. – Вместо сокрушенного тона у меня выходит отчаянный шепот ей в волосы.

– Плохо стараешься, дружище.

Ее живот прижимается к моему боку, ее бедро – к моему бедру. Она более ненормальная, чем я. Более мягкая. И более теплая.

Глава 6

Крекер и тетрис

Дневник достижений. Запись 04

– Половину пары во вторник болтали со студентами, они на меня смотрят, будто я что-то значу. Это интересно. Или я самовлюбленный дурак, который находит кайф в чужом уважении, или после маги пойду в аспирантуру и буду преподавать. Самому интересно, что из этого получится.

– У Сокола диагностировали ОКР. Точнее, он и Гугл диагностировали, а не врач.

– Соня опять пришла домой пьяная, но до сих пор не верит, что у нее проблемы, как мило. С утра она устроила мне скандал на тему моего плохого питания, сна и работы, а также сказала, что, если я не исправлюсь, лично отвезет к родителям. Ко-ко-ко, Соня, мы поняли, как ты заботлива, спасибо, а теперь выкинь незаметно бутылки из-под пива, чтобы я не видел, как ты спиваешься.

– Гелла. Игнорирует. На паре. Это так странно, она будто ловит меня на крючок, продуманная стерва.

Конец записи

– Готова?

Соня кивает, втягивает носом воздух и косится в мою сторону. Сегодня на ней длинное платье с длинным рукавом, потому что в прошлый раз отец прокомментировал ее наряд так: «Джинсы не должны стоить десять тысяч, если их кто-то уже порвал». Соня даже ничего не ответила, просто улыбнулась и кивнула. Я закатил глаза, и мы очень долго слушали, что я не умею считать деньги и не знаю им цену. Мне не нужно было отвечать, отец разгонялся сам.

– Ага, пойдем, быстрее начнем – быстрее закончим.

Ужин в компании родителей – наша субботняя традиция, и мы никогда ей не изменяем. Иногда становится интересно, а что будет, если мы оба не придем. Я понимаю, что, если кто-то один из нас все бросит, у второго будут проблемы. А если не придем оба, должно быть, пострадает мама? Или нам пора перестать о ней заботиться, раз сама она этого делать не хочет?

Мы с Соней оба посматриваем на гараж и оба начинаем нервно смеяться.

– Там прошли наши лучшие годы, – шутит Соня, я сжимаю ее пальцы и толкаю входную дверь, тут же чувствуя запах жареной курицы.

– О, дети пришли. – Это папа.

Он со счастливой улыбкой спускается по ступеням, протягивая к нам руки. Сначала в его объятия попадает Соня, потом я.

– А у меня для вас сюрприз! – Он говорит так радостно, будто мы герои фильма про параллельную реальность, где все счастливы. Что нужно сделать, чтобы увидеть мир таким, какой он есть на самом деле? Снять заклятие? Произнести кодовое слово? Трижды обернуться вокруг себя и повторить «изыди, ложь и притворство, адекватность, приди»?

– Правда? Покажи. – Соня улыбается отцу, он обнимает ее за плечи и смотрит на меня в ожидании, что я тоже отреагирую и в реакции будет достаточно энтузиазма.

– Да, пап, что там?

Он манит нас за собой в сторону гаража, и мы с Соней переглядываемся.

Приходит идиотская мысль, что отец, как в детстве, запрет дверь и скажет: «Cидите, пока не осознаете, что натворили». И мозг по привычке начинает перебирать косяки, совершенные за день.

«Трусишка», – шепчет Эльза.

В гараже тепло, сыро, все как всегда. И слышен писк. Это не лай, не вой, а именно писк щенка. Соня подходит к вольеру, где копошится в одеяле маленький коричневый пес с крошечными глазками. Соня смотрит на него в ужасе, потому что у нас уже была собака, и это оказалось не самым веселым эпизодом нашей жизни. Крекер уехал в другую семью еще до того, как ему исполнилось одиннадцать месяцев, а мы с Соней вспоминали его еще два года.

– Ну! Как вам? Новый Крекер!

– К-крекер? – шепчет Соня, потом улыбается отцу. Вынужденно и натянуто, потому что у нее слезы стоят в глазах.

– Да, что-то не так?

– Нет, конечно, так. Это здорово, пап! – восклицает она и садится перед вольером.

Смотрю на щенка, чувствуя отвращение, и даже не хочу брать его на руки. Он сразу станет живым подтверждением тому, что у отца новый объект обожания, который скоро превратится в жертву, а потом переедет к новым хозяевам в лучшем случае.

– Я хотел охотника, чтоб настоящая собака, но не сильно большая, а то мама не удержит, ей этого бы удержать, а?

– Вы про меня? – Мама с широкой улыбкой появляется в гараже, вытирая руки о передник.

– Да, говорю, слабачка ты у нас, настоящую собаку не удержишь.

Мама молча кивает. Соня протягивает руку, и Крекер тут же начинает грызть ей пальцы.

– А, зверь, да?

Отец берет пса за шкирку и достает из вольера.

– Я его тут держу, чтоб к одиночеству привыкал, ну а то как оставлять одного.

Он говорит это с умным видом, как прописную истину из учебника по воспитанию собак, а мы с Соней в ужасе смотрим на щенка, которого ждет то же, что было когда-то у нас. В этом самом гараже.

– Может, стоит назвать его Тетрис? – шучу я быстрее, чем успеваю закрыть рот.

Отец выжидающе смотрит, чтобы я объяснил, в чем вся соль шутки.

– Пятна… на голове. – Я указываю на пару коричневых пятен, выделяющихся на белой макушке. – Будто одно подходит к другому.

– Какая хорошая идея, сын, – смеется отец.

Смеется мать. Смеется Соня. А я делаю вид, что мне очень интересно изучать банки с краской на стеллаже.

«Да почему вы все не пошлете его к черту?» – хочу спросить, зная, что мама и сестра разыграют спектакль «А что он такого сказал?». Знаю я, что ничего особенного.

– Идемте к столу. – Мама играет в милую хозяйку, хотя на самом деле терпеть этого не может.

У нее стойкая неприязнь к готовке, все вечно валится из рук, но папа против доставки. Соня готовила, пока жила с ними, а как только вырвалась на свободу, забыла, что такое плита, потому что отец всегда был недоволен. Он мог бросить вилку и уйти к себе, рявкнув, что не голоден, если в картошке было на грамм больше соли, чем положено. Или выбрасывал в мусор салат, если на краю тарелки оставались следы соуса. Подача должна быть чистой, а этикет – безупречным, он что, многого просит?

Мама разводит руками, демонстрируя накрытый стол. В вазочках стоят крошечные букетики сухоцветов, бордовые салфетки на кремовой скатерти, посуда, отполированная до блеска. Запеченная картошка на металлическом блюде, курица на подносе – все безупречно.

Отец улыбается с гордостью, Соня рассказывает ему про конкурс, в котором она выиграла приз за лучшее исполнение, хотя я уверен, что это был караоке-батл в кальянке, и подарили ей сертификат на ужин в ней же. Но отцу главное – гордиться нашими успехами, а лгать Соня умела всегда отлично. Ей порой просто нечего рассказать, а делать это нужно. Нельзя затыкаться ни на секунду, она как эскортница на вечеринке у арабского шейха, которая должна делать вид, что ей нравится танцевать по двадцать часов в сутки.

– Персику поставила прививку на прошлой неделе, цены так выросли. Вы уже привили… Тетриса?

Я молчу. Соне неинтересны все эти разговоры, она их из себя буквально давит, чтобы потом дня три отходить и быть злой и неразговорчивой. Но если замолчит, он станет жаловаться, что все грустят. Что нам не весело в его доме и, быть может, мы хотим уйти, раз отец нам надоел.

– Кстати, – он смотрит на меня, я поднимаю голову и, не глядя, передаю маме картофель, – мне нужно перевести небольшой договор на будущей неделе. Страниц тридцать. – Он не предлагает, говорит по-деловому, будто мы на совещании и я его сотрудник.

Соня со скрипом проводит вилкой по тарелке и удостаивается такого взгляда, что тут же краснеет, и я вижу, как у нее мелко подрагивают руки.

Я все четыре года обучения был бесплатным внештатным переводчиком для отца – иначе зачем он платил моим репетиторам. Сидел ночами, чтобы в срок перевести и получить за это не деньги, а миллион вопросов, потому что «штатный переводчик считает твои формулировки некорректными». Сколько раз я хотел спросить, почему бы тогда не переводить все тому самому переводчику, но так и не решился.

Эта работа уже давила на нервы, но отец все еще считал, что я только учусь и что, доверяя мне переводы, он делает большое одолжение, ведь это опыт и портфолио. И я безусловно ему благодарен. Был. Первые пару лет. Потом я стал отдавать переводами долг за ремонт машины: отец платил мне сто рублей за страницу договора, а потом скрупулезно подсчитывал: «Ну вот, сын, ты отработал левый дворник».

«Давай, малыш Егор, скажи папочке, что ты не раб ему больше», – хихикает Эльза. Я жмурюсь. Соня пинает меня под столом, мол, давай, говори уже. Времени на ответ не так много.

– Что-то не так? – интересуется отец.

– Много работы. Быть может, я посоветую тебе пару внештатников из числа однокурсников?

– Много работы? – усмехается отец.

– Да. Я сотрудничаю с… предприятием. Китайским. – Слова вылетают изо рта, будто кто-то горстью сыпанул их мне в голову, и часть вываливается прямо в мою тарелку с курицей и картошкой. – Очень много…

– И что, нет времени помочь отцу? – Он уже звучит совершенно не весело. Уже угрожающе.

– Егорушка, ну что ты в самом деле. – Мать начинает с упреков. Мягких, но обвиняющих.

– Па, а хочешь, я попробую! – восклицает Соня, давясь улыбкой, как невкусной конфетой. – Я же тоже вроде как переводчик.

О нет. Ему нужен именно я. Потому что я умный, а Соня талантливая, а это разные вещи. Мы с отцом смотрим друг другу в глаза, и у меня потеют ладони от тошнотворного страха.

«Ну что он тебе сделает? Просто скажи „да“, как обычно… Не поспишь пару лишних ночей… откажешься от левака, не отложишь очередные пять тысяч в копилку, это же не страшно. Вся жизнь впереди».

Я не знаю, чего боюсь, ясно? Просто страшно.

– Какой дедлайн?

Эльза аплодирует мне стоя.

Глава 7

Спасибо за внимание

Дневник достижений. Запись 05

– Неделя без терапии – полет нормальный.

– Рейтинг в тетрисе – двести сорок шесть.

– Мы опять танцевали вальс с Геллой. У меня аллергия на мед.

– Проигрывателю пора на свалку.

– В переводе для отца оказалось сорок восемь страниц.

Конец записи

С ней невозможно поругаться, ей невозможно отказать и ей нельзя верить.

Вчера мы снова танцевали вальс, причем она даже не задала мне ни одного вопроса. Я вошел в концертный зал, она молча протянула мне руку, и пришлось принять правила ее игры. Был уже вечер, свет казался золотистым, как и ее глаза, и волосы, и разрисованные природой щеки. Она включила музыку, обернулась ко мне, я сделал в ее сторону два шага, и Гелла врезалась в меня, будто мы две машины, летящие навстречу.

– В чем дело? – спросил я, прижимаясь щекой к ее макушке.

– Просто очень хотела потанцевать.

– Что-то стряслось?

– Нет, у меня все хорошо. Но ты так здорово танцуешь. – Она положила голову мне на грудь, обвила руками талию, и мы долго-долго переступали с ноги на ногу.

– Ты споешь мне? – спросил я.

Она отступила на пару шагов, улыбнулась и протянула руку, чтобы я шел следом, но мы даже не покинули танцевальный класс. Легли рядом на пол, она прижалась ко мне и запела. А я уснул, потому что всю ночь переводил договор отца и у меня очень сильно болела голова. Когда я проснулся, не было ни боли, ни Геллы.

А прямо сейчас она сидит в трех метрах от меня и болтает с тем типом, до жути напоминающим меня самого пару лет назад. Идеально гладкие зализанные волосы, выбритое лицо и небрежно-продуманная одежда. Много, критически много улыбок. И ключи от тачки на столе, так чтобы Гелла видела, с кем имеет дело. На ней опять ужасные огромные очки и свитер с оленем, хотя до Нового года еще очень далеко.

– Привет, – слышится рядом.

Я отвлекаюсь от созерцания неприятной картины и, еще не подняв взгляд, отмечаю знакомые детали: лейкопластырь на запястьях, растянутые рукава черной кофты и аккуратные черные ногти. Девчонка со встреч психов.

– Эм… что? – спрашиваю, а она улыбается слишком коварно и самоуверенно для жертвы собственных тараканов.

– Оля… с сайта.

– Сайта?

– Блин, ну английский. – Она плюхается за стол, откидывает в сторону сумку, увешанную цепочками и значками с кей-поп звездами. Убирает за спину длинные гладкие темно-русые волосы и складывает руки как прилежная ученица.

– Ты мой репетитор. – По ее улыбке можно прочитать, как она довольна. Оля-с-сайта.

– Окей.

Вместо того чтобы собраться с мыслями, снова смотрю на Геллу, которая уже трижды бросила на нас с Олей-с-сайта взгляд.

– Знаешь, я могла бы платить тебе напрямую, а не через сайт…

– Не стоит. – Слишком бледное, сильно накрашенное, но очень хорошенькое лицо Оли вытягивается.

Она похожа на фарфоровую куклу: на коже ни единого изъяна, радужки скрыты под ярко-голубыми линзами, из-за чего глаза кажутся пугающе-мертвыми. Она пытается пожать плечами и изобразить безразличие, пока я достаю ноутбук и вспоминаю, что это за Оля и что ей от меня нужно.

Проснувшись утром, я точно помнил, что после пар у меня в кафетерии занятие с каким-то студентом. Пару раз в неделю я преподаю в онлайн-школе малолеткам, готовящимся к ЕГЭ, реже – студентам-первокурсникам в очной форме. На днях согласился на нового ученика и даже не успел узнать, что к чему, потому что потом плотно занялся договором, что выдал на перевод отец.

Смешно, но, по словам матери, каким-то образом вышло, что, если бы не Соня, я бы в жизни не соизволил помочь папочке. Бессердечный. А потом она сказала, что Тетрис растерзал три диванные подушки и отец может убить собаку. И попросила в долг денег, чтобы все быстро заменить и не дать животное на растерзание.

– Оля… с сайта. – Ерошу волосы, отмечая, какие они беспорядочно растрепанные по сравнению с прической зализанного типа.

Гелле не могут нравиться люди без гнезда на голове. Подобное притягивает подобное.

– Да, я поступить-то поступила, но оказалось, что пятерка в аттестате – это еще не продвинутый английский. – Она закатывает глаза и даже начинает накручивать на палец гладкую прядь волос, как будто мы оба актеры паршивенького спектакля и вынуждены все преувеличивать, чтобы даже самые дальние ряды рассмотрели, как Оля-с-сайта флиртует, а я из-за этого нервничаю.

– Насколько не продвинут твой английский? – Захожу на платформу онлайн-школы, где Оля должна была пройти тестирование, но интернет слабый, и ничего не грузится.

– Что-то не так?

– Все хорошо, жди. Время пойдет, когда я открою этот чертов сайт. – Я с силой давлю на тачпад, стрелка делает по экрану два-три-четыре круга, но это никак не помогает загрузиться странице. – Что с английским?

– Ну-у, скажем так. – Она делает глубокий вдох, задумывается. – Ну я вроде как не очень сильна в аудировании… да и с письменной речью у меня не очень. Скоро тест, и я уверена, что сдам его на ноль, ну то есть преподка что-то говорит, а я такая – че?! Понимаешь? А надо типа ответить еще там про какую-то муть. Нет, ну выучить наизусть я могу. Слова там… правила, ой, хэзэ как объяснить, ну ты понял. А вот типа бегло говорить я не могу и переводить на слух. И писать. Понимаешь? – Она болтает и параллельно достает из сумки тетрадку, ручку и даже маркеры-выделители.

«Нет, я не понимаю тебя, Оля-с-сайта».

Английский для меня как умение кататься на велосипеде. Не могу представить, что знаю его «на ноль». Может, дело в том, что мать не жалела времени и таскала меня по развивающим занятиям, а отец не жалел денег и за все это платил? А может, это «способность к языкам», о которой говорила школьная учительница, слушая мои ответы. Ну или я ухватился за единственное, что у меня в принципе получалось когда-либо в жизни.

– Я типа не на переводчика тут учусь, ну, для поступления ЕГЭ по английскому не нужно было, и я думала, ну че такого, а у нас оказалось два разных уровня английского в программе, прикинь. Меня не предупреждали, – продолжает тараторить Оля-с-сайта. – Еще сказали, потом что-то добавят, ну типа зачем?

Все время, что я жду отклика от сайта, чувствую на себе ее очень внимательный взгляд.

– Может, я за кофе сбегаю? – вдруг вежливо предлагает она.

– Сбегай.

Даже дышать становится легче, когда она уходит, и я понимаю: все это время, что мы провели за одним столом, меня до ужаса раздражал приторный запах ее парфюма, шампуня или чего-то еще. Слишком вишнево-коричный и при этом ненатуральный. Она возвращается, ставит передо мной стаканчик кофе, и вишнево-коричный запах возвращается.

– Я не могу открыть твой тест. Интернет… – Отвлекаюсь на столик Геллы, которая громко смеется, а Зализанный восторженно за этим наблюдает. Мне кажется, я могу увидеть его сияющий, пожирающий взгляд. – Не ловит интернет.

– Можем куда-нибудь уйти, тут вечно проблемы.

– Нет. Некогда. Ты у меня не одна.

Кажется, это слишком грубо, и Оля растерянно опускает голову. Гелла и ее кавалер встают из-за стола и идут к кассе. Они толкаются, хохочут. Гелла оступается, и Зализанный придерживает ее за талию, но не успевает спасти от столкновения со стулом, который падает на наш столик, опрокидывает стаканчик кофе, за которым все-таки сходила проклятая Оля, и все ее тетради оказываются залиты.

– Ой, простите.

От голоса Геллы руки покрываются мурашками. Что она творит? Дело не в том, что Гелла на меня не смотрит, когда говорит. Она меня не видит. Меня просто не существует. И какого же черта? Я что, призрак? Давно подозревал, что одиннадцать месяцев назад случилось непоправимое, и я откинулся.

– Я амбассадор неловкости. – Беззаботный смех Геллы пульсирует в ушах. Она издевается?

– Ничего страшного, Гелла, – цедит сквозь зубы Оля-с-сайта, стряхивая со своих тетрадок кофе.

Они знакомы. Кто-то другой зовет ее Геллой, она точно настоящая. А я, видимо, нет.

Зализанный помогает. Они ведут себя как друзья, парочка, будущие влюбленные, кто угодно достаточно близкий, чтобы прикасаться друг к другу, не спрашивая разрешения.

– Не ушибла?

Ее голос сквозь толщу мыслей достигает тех долей мозга, что отвечают за раздражение, но приходится скрыть его за ледяным недоумением, чтобы не взорваться.

– Что?

Как же неистово бесит быть неизвестно кем. Вчера мы опять лежали вместе на полу танцевального класса и молчали едва ли не час. Я тайком дышал медовым запахом и говорил, как меня это раздражает, а сегодня она вот так легко придуривается, что мы не знакомы?

– Я, кажется, ушибла тебя стулом, прости, не специально, дай гляну.

Ее мягкие теплые пальцы трогают мою руку. Не понимаю ни-че-го. Но я тоже настоящий. Это радует. Она касается меня, садится рядом, но смотрит как на чужака. Это лишает меня возможности сделать очередной вдох. Фоновый шум нарастает, сводит с ума.

– Блин, я тебя поцарапала… У тебя ручка треснула в руке, тут вот царапина.

Пальцы проводят по ладони, и я едва держусь, чтобы не поймать их. Сердце бьется близко к горлу.

– Отвали! – Пытаюсь все-таки вырвать руку из Геллиных пальцев.

Хотя нет. Сейчас она не Гелла. Она чья-то близкая подружка, не моя. Почему бы Зализанному ее не увести?

– П-прости, я не хотела.

– Я понял, все в порядке, иди уже!

Скорее всего, это грубо, и она выскажет мне все, когда останемся наедине. О, я с нетерпением жду и даже надеюсь. «Ну же, Гелла, проваливай. Поговорим позже, когда никто не видит, верно? Потом ты споешь мне колыбельную, и все наладится, черт бы тебя побрал».

Она улыбается мне и легонько гладит пальцами тыльную сторону моей ладони.

– Не рычи, я же не специально.

Мне кажется, она могла бы поцеловать меня в щеку, она так уже делала. Я могу представить, как к моей щеке прижмутся эти теплые мягкие губы и их фантомное прикосновение останется со мной. Будет гореть на коже еще пару часов, потому что галлюцинации не целуют, а эта нарушает все законы воображения.

Но эта Гелла не имеет ничего общего с той. Она как минимум не смеется в ответ, когда я грублю, что только больше раздражает. Гелла просто сжимает мою руку своей, крошечные пальцы едва ли могут обхватить мою ладонь.