скачать книгу бесплатно
Мотоцикл легко одолевал дорогу, взбиравшуюся на холм. Каждый раз, когда Салли-Энн давила на газ, заднее колесо поднимало столб пыли. Еще несколько виражей – и покажется дом. Мэй издали узнала изящную черную, с тонкими гранеными пиками, ограду, защищавшую поместье Стэнфилдов. По мере приближения к нему она все крепче обхватывала талию Салли-Энн. В конце концов та не выдержала и крикнула, задыхаясь на ветру:
– Мне тоже страшно! Внуши себе, что как раз это и делает приключение таким захватывающим!
Мотор «Триумфа» так ревел, что до Мэй долетели только обрывки слов, она расслышала только «страшно» и «захватывающим», что полностью совпадало с ее ощущениями. Они находились на одной волне: это и есть идеальные отношения.
Салли-Энн снизила скорость, накренила мотоцикл и вошла в последний крутой поворот. Затем снова набрала скорость и выровняла мотоцикл. Лихость, с которой она гоняла на «Триумфе», вызвала бы зависть у любого байкера. Впереди, на вершине холма, красовался дом с горделивой колоннадой, возвышавшийся над долиной. Такую показную роскошь позволяли себе только нувориши и выскочки, притом что Стэнфилды были одним из старейших, самых уважаемых семейств города, имевших непосредственное отношение к его основанию. Одни утверждали, будто основу их богатства заложили еще рабы, возделывавшие потом их земли, другие возражали, что они были, наоборот, среди первых хозяев, отпустивших своих рабов на свободу, и что некоторые из Стэнфилдов даже проливали за их освобождение свою кровь. История звучала по-разному, в зависимости от квартала, где ее рассказывали.
Салли-Энн свернула на служебную стоянку, заглушила мотор, сняла шлем и повернулась к Мэй, слезавшей с сиденья:
– Там вход для поставщиков, видишь? Ступай туда и скажи, что у тебя встреча с мисс Вердер.
– А если она дома?
– Разве только она вездесущая, потому что женщина, приближающаяся вон к тому черному «форду», и есть мисс Вердер. Говорю тебе, каждый день в одиннадцать часов она садится в свою машину и едет в город на массаж… То есть это так говорится, одним массажем дело не ограничивается.
– Откуда ты знаешь?
– Я неделями за ней следила, буквально от нее не отходила, так уж можешь мне поверить.
– Ты же не опустилась до того, чтобы…
– На споры нет времени, Мэй. Вердер, бедняжка, с большим трудом получает удовлетворение, но через сорок пять минут ее все-таки накроет скромный утренний оргазм, и, подкрепившись в соседнем кафе сэндвичем с беконом и колой, она поспешит обратно. Бери ноги в руки, ты знаешь план наизусть, зря, что ли, мы сто раз репетировали?
Но Мэй застыла как статуя. Салли-Энн почувствовала, что ей нужно ободрение, поэтому она крепко ее обняла и прошептала, что она прелестна, что все пройдет как по маслу и что она будет ждать ее на стоянке.
Мэй перешла через дорогу и зашагала к служебному входу. Через него миссис Стэнфилд и ее сыну доставляли газеты, еду, напитки, цветы и все, что они покупали в городе. Тоном воспитанной девушки Мэй сообщила дворецкому, что пришла на встречу с мисс Вердер. Как Салли-Энн и предсказывала, дворецкий, впечатленный природной властностью гостьи, подкрепленной ее британским акцентом, который та намеренно утрировала, воздержался от дальнейших расспросов и впустил ее в дом. Он понял, что она явилась раньше времени, и, сочтя неподобающим мариновать такую приличную гостью в прихожей, отвел ее – Салли-Энн и это предвидела – в небольшую гостиную на втором этаже. Там он с огорченным видом усадил ее в кресло. Мисс Вердер только что уехала, объяснил он и тут же добавил, что она скоро возвратится, и предложил гостье скоротать время за освежающими напитками. Мэй поблагодарила и отказалась: ей не хочется пить. Дворецкий удалился, оставив ее одну в богато убранной гостиной по соседству с кабинетом секретаря мистера Стэнфилда.
Два кресла, обитые тем же бархатом, из которого были сделаны шторы на окнах, разделял круглый столик на ножке. На темном дубовом паркете красовался обюссонский ковер, стены были обшиты деревянными панелями, с потолка свисала небольшая хрустальная люстра.
На то, чтобы представиться, подняться по широкой лестнице на второй этаж и пройти по длинной галерее над вестибюлем в эту гостиную, у Мэй ушло целых десять минут. Ее задачей было убраться отсюда до возвращения секретарши-нимфоманки. Пока подруги составляли свой план и репетировали, Мэй вдоволь позабавилась, представляя, чем мисс Вердер занимается в сомнительном массажном салоне в центре города, они с Салли-Энн тогда смеялись до слез. Но сейчас, когда ей предстояло войти в ее кабинет и совершить взлом, фактически преступив закон, ей было не до веселья. Если ее поймают на месте преступления, то непременно вызовут полицию, а полиция мигом смекнет, что к чему. Обвинением в простом вторжении на чужую территорию дело не обойдется… Не думать об этом, гнать подобные мысли! У нее пересохло во рту, и она пожалела, что отказалась от предложенной дворецким воды; отказ был вызван боязнью потерять драгоценное время. Встать, подойти вон к той двери. Повернуть дверную ручку и войти.
Так она и поступила, поражаясь собственной решительности. Она действовала, как автомат, запрограммированный на выполнение конкретной задачи.
Войдя в кабинет, она неслышно затворила за собой дверь. Велика была вероятность того, что хозяин дома, знавший, что его помощница ненадолго отлучилась, находился сейчас в соседнем помещении.
Она осмотрелась, удивленная современным убранством кабинета, контрастировавшим со стилем остальных известных ей здешних комнат. На стене напротив письменного стола из светлого дерева висела репродукция картины Миро. А может, не репродукция, а оригинал. Но на то, чтобы подойти и проверить, времени не было. Она отодвинула кресло, опустилась на колени перед этажеркой с выдвижными ящиками и достала из кармана салфетку, в которую была завернута отмычка.
Она сто раз тренировалась на ящике того же типа, чтобы научиться отпирать замок, не повреждая его. Это был замок с пластинчатыми пружинами модели Yale, для которого знакомый Салли-Энн посоветовал и продал ей отмычку-щуп с наконечником в форме половинки креста. Широкую на конце и узкую у основания, ее легко было вставлять и так же легко извлекать. Она припомнила накрепко заученный урок: постараться ничего не поцарапать внутри, чтобы не оставить металлических заусениц, которые заблокировали бы механизм и указали на взлом, держать рукоятку строго горизонтально напротив цилиндра, медленно вводить отмычку, нащупывать штифты и аккуратно, чуть приподнимая, надавливать на каждый, стараясь не повредить… Она почувствовала, как первый штифт встает в бороздку, осторожно продвинула головку отмычки, пока не приподнялся второй штифт, потом настал черед третьего. Затаив дыхание, Мэй медленно провернула ротор замка и высвободила ящик.
Завершающая часть – запереть замок и извлечь инструмент – была не менее деликатной и ответственной. Выдвигая ящик, Мэй постаралась, чтобы отмычка не шелохнулась.
Очки, пудреница, щетка для волос, тюбик губной помады, баночка крема для рук… Где эта чертова папка? Она схватила пачку документов и стала разбирать их по листочку на письменном столе. Вот и список приглашенных. Сердце Мэй пустилось вскачь, стоило ей подумать о том, как она рискует всего лишь ради того, чтобы добавить в этот список два лишних имени.
– Успокойся, Мэй, – пробормотала она, – ты почти у цели.
Судя по настенным часам, в ее распоряжении было еще не менее четвери часа. А вдруг в этот раз мисс Вердер достигнет желаемого раньше обычного?
– Брось эти мысли, не для того она куда-то тащится, чтобы потом отказаться от вступительных ласк. Если бы спешила, занялась бы самоудовлетворением, и дело с концом.
На письменном столе стояла пишущая машинка, классический «Ундервуд». Мэй вставила в нее лист со списком, опустила зажим, провернула валик, установила разрядку. Из-под валика выполз белый краешек бумаги.
У Мэй были заготовлены два псевдонима – для себя и для Салли-Энн. Она добавила адрес почтового ящика, который специально завела на прошлой неделе на центральном почтамте. Рано или поздно полиция, без всякого сомнения, внимательно изучит этот список, выискивая виновных в преступлении. Но две вымышленные фамилии без реальных домашних адресов ничего не подскажут сыщикам. Она начала печатать первое имя, совсем легко касаясь клавиш – лишь бы молоточки со шрифтом достигали ленты. Прежде чем перевести строку, она долго искала, как избежать звоночка, сопровождающего эту манипуляцию. Убедившись, что это ей не под силу, она зажмурилась и…
– Мисс Вердер? Вы уже вернулись? – спросили из соседней комнаты. Мэй застыла как в столбнячной судороге. Потом сползла с кресла и скорчилась под столом в позе зародыша. До ее слуха донеслись шаги, дверь приоткрылась, в щель просунул голову, держась за дверную ручку, мистер Стэнфилд.
В кабинете, как всегда, царил порядок, его секретарь отличалась аккуратностью; пишущая машинка не привлекла его внимания. Мэй невероятно повезло: мисс Вердер ни за что не ушла бы, оставив в машинке лист бумаги. Он пожал плечами и закрыл дверь, ворча, что ему, вероятно, послышалось.
Прошло несколько минут, прежде чем Мэй сумела унять дрожь в руках. На самом деле дрожали не только руки – ее всю трясло, потому что еще никогда в жизни она не переживала такого испуга.
Тиканье настенных часов вернуло ее к действительности. В ее распоряжении оставалось в лучшем случае минут десять. Всего десять коротких минут, чтобы напечатать второе имя и вымышленный адрес, сунуть листок на положенное место, запереть ящик, извлечь из замка отмычку и сбежать, пока секретарша не вернулась. Мэй опаздывала, она уже должна была вернуться к Салли-Энн, которая наверняка извелась там, на стоянке, от тревоги.
– Сосредоточься, черт бы тебя побрал, у тебя не осталось ни одной лишней секунды.
Удар по клавише, еще, еще… Если старый пень услышит стук и звонок, то вряд ли просто заглянет в дверь.
Готово! Теперь провернуть валик, вынуть лист, сунуть его туда, где взяла, не спутав место в пачке бумаг, выровнять пачку – не на столе, а на ковре, чтобы не шуметь. Убрать пачку в ящик, задвинуть его, вытащить, не дыша, отмычку, уловить ухом щелчки штифтов – попробуй расслышь, когда сердце так колотится, что вот-вот выскочит из груди. Да еще пот заливает глаза. Еще миллиметр…
– Спокойно, Мэй, если отмычка застрянет, все рухнет.
В ходе репетиций отмычка не раз застревала в замке.
Наконец-то она зажала в потной ладони проклятый – нет, волшебный – инструмент. Спрятать его в карман, достать бумажный платок, вытереть ладонь, потом лоб. Если дворецкий заметит, что она уходит мокрая от пота, то обязательно заподозрит неладное.
Она вернулась в маленькую гостиную, поправила пальто и вышла. Шагая по длинной галерее, она молилась о том, чтобы ни с кем не столкнуться. Вот и широкая лестница. Спускаясь по ней, она очень старалась не перейти на бег. Предстояло еще сказать дворецкому хорошо поставленным голосом, что она больше не может ждать и вернется позже.
Ей улыбнулась удача: в холле было пусто. Она взялась за ручку служебной двери, вышла. Салли-Энн смотрела на нее со стоянки, уже оседлав свой мотоцикл. Мэй, не чувствуя ног, пошла в ее сторону. Салли-Энн дала ей шлем и кивком указала на сиденье у себя за спиной. Удар ногой по стартеру, урчание, потом рев мотора.
На следующем повороте они пронеслись мимо возвращавшегося черного «форда». Салли-Энн успела заметить выражение лица мисс Вердер: та сияла, на губах блуждала улыбка. Салли-Энн улыбалась точно так же, но совсем по другой причине.
6
Элинор-Ригби
Октябрь 2016 г., Бекенхем
Мы сидели за столом уже полчаса, а Мэгги все никак не объявляла о своем решении выйти замуж на симпатичного верзилу Фреда, хозяина гастропаба в Примроуз-Хилл. У Мишеля было целых два повода радоваться. Во-первых, его сильно забавлял отец, которому не сиделось на месте: он вертелся, как ребенок, и почти не притрагивался к пицце. Чтобы забыть о еде, папе нужно было сильно чем-то озаботиться, и Мишель прекрасно знал причину этой озабоченности. Но если хорошенько подумать – а Мишель после разговора с отцом в машине только этим и занимался, – то еще больше его радовало то, что имя Фреда не звучало, потому что лично ему этот Фред казался не таким уж симпатичным. В его доброжелательной манере обращаться к нему Мишель чуял лицемерие и огорчался. Уж не ставит ли верзила Фред себя выше его? Кухня в его пабе хороша, что правда, то правда, но для Мишеля истинным пиром была не еда, пусть даже самая лучшая, а книги, которые он жадно проглатывал в библиотеке. Он знал почти все названия, полки и секции, где они стояли. Удивляться этому не приходилось, ведь он сам их сортировал и расставлял. Свою работу Мишель обожал. В библиотеке царила тишина – какое еще занятие способно обеспечить такой покой? Читатели были по большей части безупречно любезны, и, находя для них в кратчайший срок то, что им требовалось, он чувствовал, что приносит пользу. Единственное, что его расстраивало, – зрелище оставленных на столах книг в конце дня. С другой стороны, будь читатели аккуратнее, у него убавилось бы работы. Логично? Еще бы!
Пока ему не доверили эту работу, Мишель корпел в лаборатории. Туда его взяли благодаря отметкам, полученным на экзамене на последнем курсе. У него были способности к химии, периодическая система элементов была для него не просто таблицей – она с ним разговаривала. Но его склонность проверять всё на практике угрожала его безопасности, а потому пришлось положить конец короткой карьере химика, поначалу казавшейся такой многообещающей. Папа возмущался этой несправедливостью и клеймил его начальство за узость взглядов, но это ничего не дало. Некоторое время Мишель провел нелюдимым затворником, не выходя из дому, но потом обрел радость жизни благодаря Вере Мортон, директрисе муниципальной библиотеки. Она дала ему новый шанс, и он поклялся себе, что не обманет ее доверия. Простота поиска в интернете повлияла на посещаемость библиотеки: бывало, туда за целый день не заглядывал ни один читатель. Мишель пользовался этим, чтобы читать запоем – главным образом трактаты по химии, а также биографии, к которым тоже пристрастился.
С самого начала трапезы я молча наблюдала за отцом. Мэгги, наоборот, без умолку трещала, хотя ничего толком не говорила – ничего, что оправдывало бы ее монополию на застольную болтовню. Ее говорливость заметно донимала Мишеля. Она была явно взбудоражена, что, вероятно, предвещало объявление, которого ему не хотелось слышать. Когда Мэгги, сев напротив папы, взяла его за руку, Мишель решил, должно быть, что она хочет его задобрить. Вообще-то Мэгги не любительница тактильных контактов. Каждый раз, когда Мишель ее обнимает, приветствуя или прощаясь, она отбивается и жалуется, что он ее душит. А ведь Мишель всегда очень осторожен и стискивает ее вполсилы. Он давно пришел к выводу, что таким способом Мэгги пытается избегать его объятий, и раз ей не нравится обниматься с родным братом, значит, его теория безусловно верна.
Папа, тоже удивленный этим необычным приступом дочерней нежности, затаил дыхание, надеясь, что подошло время долгожданного объявления. То, что Мэгги выходит замуж, в порядке вещей, но его интересовало прежде всего, когда это произойдет.
– Знаешь, дорогая, хватит болтовни, ты что, смерти моей хочешь? Говори, когда! Идеально было бы через три месяца; один в месяц – более-менее разумный ритм. Ты же понимаешь, в моем возрасте не очень-то легко их сбрасывать.
– Прости, ты это о чем? – удивленно спросила Мэгги.
– О килограммах, от которых я должен избавиться, чтобы влезть в свой смокинг!
Я уставилась на сестру: мы обе были совершенно сбиты с толку. Мишель вздохнул и решил помочь сразу всем.
– Для свадьбы. Смокинг – это для свадьбы, – объяснил он.
– Ты ведь для этого нас собрала? – подхватил папа. – Кстати, где он сам?
– Кто?
– Симпатичный Фред, – лаконично ответил за папу Мишель.
– Так, давайте немного подождем, и если через полчаса вам не полегчает, я отвезу вас обоих в больницу, – заявила Мэгги.
– Ты это прекрати, Мегги, очень тебя прошу! «Скорую» придется вызвать для тебя самой, если ты продолжишь в том же духе. Что ты еще задумала? Чего бы это мне ни стоило, я облачусь в праздничный костюм. Он всегда был мне великоват, так что, если постараться не дышать, мне удастся застегнуть пуговицы. Он, правда, коричневый, а для таких случаев этот цвет не очень подходит, но в исключительных обстоятельствах – исключительные меры. Все-таки мы в Англии, а не в Лас-Вегасе, так что если не будет достаточно времени на подготовку к счастливому событию, ну что ж, пусть так, это не повод горевать.
Мы с сестрой снова переглянулись. Я первой расхохоталась как безумная и немедленно заразила всех. То есть папа некоторое время держался, но недолго: он всегда был ужасно смешлив, так что в конце концов не утерпел и тоже рассмеялся. Мэгги, отсмеявшись и отдышавшись, вытерла глаза и сделала глубокий вдох, намереваясь что-то сказать.
Тут нежданно-негаданно явился Фред, отчего все опять покатились со смеху. Кроме самого Фреда, недоумевавшего, что нас всех так развеселило.
– Допустим, вы не женитесь, – выдавил наконец наш отец. – Зачем тогда ты собрала нас на ужин?
– Не волнуйся! – крикнула Мэгги своему молодому человеку, снимавшему пальто.
– Просто чтобы собраться всей семьей, – поспешно вмешалась я.
– Эта причина более обыденная, а значит, совершенно логичная, – вставил Мишель. – С точки зрения статистики.
– Собраться всей семьей можно было бы и дома, – возразил папа.
– Тогда мы бы столько не смеялись, – выдвинула свой аргумент Мэгги. – Можно задать тебе вопрос? Когда вы с мамой познакомились, она была богатой?
– В семнадцать-то лет?
– Нет, позже, когда вы встретились опять.
– Ни в семнадцать лет, ни в тридцать, вообще никогда. У нее не хватило денег даже на автобус, чтобы уехать с вокзала, откуда я ее забрал на машине… когда мы встретились снова, – добавил он задумчиво. – Возможно, она даже не позвонила бы мне в тот вечер, когда поезд привез ее сюда уже в полной темноте, если бы у нее в кармане было чуть больше монеток, чем на один телефонный звонок. А вообще-то, дети мои, настало время кое в чем вам признаться. Ты, Фред, еще не член нашей семьи, но все равно слушай, только, пожалуйста, никому не рассказывай.
– В чем признаться? – ахнула я.
– Помолчишь – узнаешь. Мы несколько приукрасили обстоятельства, при которых наша история началась вновь. Ваша мать не появилась чудесным образом, потеряв голову от любви ко мне – единственному приличному человеку, с которым ее свела судьба, как мы иногда вам рассказывали.
– Всегда рассказывали, – поправил его Мишель.
– Согласен, всегда. На самом деле вашей матери, вернувшейся на родину, негде было переночевать. Я был единственным во всем городе, кого она знала. Вот она и отыскала меня в справочнике в кабине телефона-автомата. Тогда не было интернета, но найти человека все равно не составляло труда. «Донован» – не самая распространенная фамилия, жителей Кройдона, носивших ее, было всего двое. Второй – семидесятилетний бездетный холостяк. Можете представить себе мое удивление, когда в трубке раздался ее голос. Была поздняя осень, холод стоял собачий. Она сказала мне – я помню каждое слово, словно это было только вчера: «Рэй, ты имеешь полное право бросить трубку. Но у меня нет никого, кроме тебя, и я не знаю, куда идти». Что прикажете ответить женщине, говорящей вам: «У меня нет никого, кроме тебя»? Я сразу понял, что судьба соединила нас навсегда. Я прыгнул в свой «остин» – да-да, не смотрите на меня так, в тот самый, что стоит перед дверью и по-прежнему на ходу, назло кретину соседу, – и помчался за ней. Вы не станете спорить, что жизнь доказала мою правоту, потому что спустя тридцать пять лет, сегодня вечером, я имею счастье делить эту несъедобную пиццу с тремя моими чудесными детьми и моим не-зятем.
Мы все на него уставились в молчании близком к благоговейному. Папа откашлялся и проговорил:
– Пожалуй, мне пора увозить Мишеля.
– Почему ты имел полное право бросить трубку? – спросила я.
– Об этом в другой раз, родная, если тебе все еще будет интересно. Эти воспоминания требуют от меня некоторых усилий, а сегодняшний вечер я бы предпочел завершить на веселой ноте, поскольку посмеялись мы на славу. Не хочется отходить ко сну в черной тоске.
– Выходит, в первой главе вашей истории, когда вам было между семнадцатью и двадцатью годами, это она тебя бросила?
– Он же сказал – в другой раз! – вмешалась Мэгги, не дав отцу ответить.
– Именно так, – подал голос Мишель. – Но все гораздо сложнее, чем кажется, – добавил он, поднимая указательный палец.
Есть у Мишеля эта привычка – поднимать указательный палец: так он тормозит поток мыслей, бушующий у него в голове. Он замолк, все мы затаили дыхание, и через несколько секунд он продолжил:
– На самом деле папа высказал желание больше ничего не рассказывать сегодня вечером. Я думаю, что в «другой раз» предполагает, что он может передумать… в другой раз.
– Мы всё поняли, Мишель, – остановила его Мэгги.
Добившись ясности, Мишель отодвинул свой стул, напялил макинтош, поцеловал меня, вяло потряс руку Фреду и изо всех сил стиснул в объятиях Мэгги. Исключительные обстоятельства – исключительные меры… В этих объятиях был дополнительный смысл: он воспользовался ими, чтобы прошептать ей на ухо поздравления.
– С чем ты меня поздравляешь? – так же шепотом спросила его сестра.
– С тем, что ты не выходишь за Фреда, – ответил ей Мишель.
* * *
На обратном пути отец и сын молчали, пока машина не остановилась под домом Мишеля. Наклонившись, чтобы открыть дверцу и выпустить сына, Рэй внимательно на него посмотрел и очень ласково спросил:
– Ты ведь ничего им не скажешь? Понимаешь, я должен сам рано или поздно рассказать им об этом.
Мишель, тоже пристально глядя на отца, ответил:
– Можешь спать спокойно, папа, никакой черной тоски. Я, правда, не думаю, что тоска бывает разных цветов, но обязательно завтра проверю в библиотеке.
После этих слов он чмокнул отца в щеку и вылез из «остина». Тот подождал, пока сын войдет в подъезд, и только после этого тронулся с места.
7
Элинор-Ригби
Октябрь 2016 г., Бекенхем
Я встала из-за стола – не хотелось мешать парочке. Фред и Мэгги уже десять минут как уединились на кухне. Я заглянула туда, чтобы попрощаться.
Фред, вооружившийся полотенцем, вытирал чашки. Мэгги сидела у кухонной стойки, закинув ногу на ногу, и курила, выпуская дым в форточку. Она предложила вызвать для меня такси. Еще не хватало: ехать от нее ко мне на такси – форменное разорение. Я поблагодарила ее и сказала, что лучше поеду на поезде.
– Я решила, что ты уехала с папой, – сказала она. Вот характер, даже не скрывает свое лицемерие! – Разве ты ночуешь не у него?
– Думаю, сегодня вечером ему хочется побыть одному. Что до меня, то я должна себя заставить снова зажить лондонской жизнью.
– Полностью с тобой согласен! – поддержал меня Фред, щелкая краем резиновой перчатки. – Бекенхем и Кройдон – слишком отдаленные пригороды.
– Можно сказать и по-другому: Примроуз-Хилл слишком далеко от моего пригорода, и там слишком задирают нос, – фыркнула Мэгги, швыряя окурок в полную воды раковину.
