Как ты там?

Пронизанный жгучими солнечными лучами адский пятничный поезд, как всегда, оказался дико забит народом. Немолодые женщины и мужчины стояли в проходах и, не смотря на открытые окна, воздух попадал в вагоны, только когда поезд открывал двери на остановках. Пот стекал по лицу, капая на грудь и пробираясь по позвоночнику – это была самая суровая часть моего путешествия, но я знал, что полтора часа моих мучений окажутся вознаграждены. И, конечно, так оно и случилось.

Выйдя в Ступино и поднявшись по лестнице над перроном, я увидел, что здесь уже стоит лето, его сочная зелень тут и там перемежалась белыми всполохами цветущих яблонь. Пахло костром и сиренью, а в глубоком небе курсировали самолёты, идущие на посадку или летящие в южные страны из Домодедово.

И всё вокруг замерло, как перед приходом какого-то доброго и долгожданного цунами, будто надо мной возвышалась гигантская призрачная волна, что вот-вот накроет, подхватит и понесет сквозь июнь, июль и август, выбросив на берег и отхлынув лишь сентябре. И тогда я снова стану нелепо озираться по сторонам, не в силах понять, почему мой волшебный полёт на её гребне оказался так быстр, и куда всё это теперь исчезло.

Своего папу я обнаружил на участке, где он попивал вино и что-то деловито чинил, а мама должна была приехать завтра на машине тётиного мужа, так как живут они через две улицы. Именно они и рассказали нам три года назад о продаже заброшенного участка. Заросший ядовитым трубочником в высоту моего роста, в первый наш приезд он выглядел совершенно дико; два года я мучительно вскапывал опутанную корнями землю – теперь это стало легче, а мама лечила старые яблони и сажала кусты смородины и крыжовника. Как-то весной, приехав сюда впервые после очень тяжёлой зимы, когда один большой кинопроект рухнул, и мне не заплатили за пол года работы, я нашёл в железном ведре мёртвую бабочку-шоколадницу. Было очень грустно, что в отличие от меня она так и не смогла дожить до апреля, я похоронил её у вишнёвого дерева.

В прошлом году мы начали жечь сгнившие, сваленные у забора старые доски, а когда расчистили место, то обнаружили там целую поляну ландышей. Как раз сейчас, в это время года, они должны расцветать, поэтому, по приезду, я первым делом отправился на них посмотреть. Присел на корточки и поздоровался с ними, ведь они росли здесь ещё в те времена, когда вокруг стоял лес. Часть их уцелела, когда прокладывали дорогу и проводили застройку, а теперь эти маленькие белые колокольчики являлись для меня метафорой стойкости и той скрытой красоты, поиск которой занимает всю нашу жизнь.

В тот вечер я занимался самой обычной дачной бытовухой, а когда стемнело, мне позвонил Илюша, которого я не видел с самого начала апреля из-за его загруженности делами по продаже своего PR-агентства.

– Привет, ты чем сейчас занят? – поинтересовался он, – Давай увидимся.

– Да я на даче.

– О, тогда давай я завтра к тебе приеду, ты ведь уже давно меня туда звал. Надо попрощаться.

– Так ты уже уезжаешь? – я действительно удивился, не ожидая, как быстро он всё провернёт.

– Да, и очень скоро.

В субботу я встретил его на станции, мы купили в городском супермаркете большую коробку аргентинского вина и доехали до моего посёлка. Строили его для преподавателей и работников Бауманского института и, не смотря на то, что с тех пор многие дома поменяли своих хозяев, публика тут была приличная.

Мама и папа обрадовались Илюшиному приезду и пока мы с мамой готовили еду, папа провёл ему экскурсию, разъясняя специфику дачного быта, когда даже для такой банальной процедуры, как приготовление чая требуется совершить в три раза больше действий, чем в городской квартире.

Наконец мы сели обедать за столом среди деревьев, выпили вина, и Илюша рассказал, что он уже подал документы на полугодовую визу. Сначала он приедет в гости к своим европейским друзьям, а потом некоторое время поживёт самостоятельно и решит, стоит ли там оставаться.

– Я специально лечу туда не в сезон, когда туристов мало и легче обустроится, – объяснил он.

– Но вы так и не сказали, что это за место и где оно? – поинтересовалась мама.

– Просто здесь о нём мало кто знает, это остров Панган в Сиамском заливе.

– А, Сиам! Так раньше назывался Таиланд, – проявил осведомлённость мой папа, – Я читал в «Аргументах и Фактах», что это страна для секс-туризма.

– На самом деле это не так, – ответил Илюша, совсем не смутившись, – Для разврата там есть один большой город под названием Паттайя, куда как раз и возят пачками наших соотечественников, а по их рассказам все потом думают, что по всей стране тоже самое.

– А, это как судить о России по Москве? – улыбнулся папа.

– Или как судить о стране по визиту в бордель. Хотя для антрополога это, безусловно, станет познавательным и захватывающим приключением. Но в нашем публичном пространстве я уже много чего видел, поэтому его и покидаю.

Все трое, мы принялись задавать Илюше вопросы.

Королевством Таиланд я в то время особо не интересовался и оно представлялось мне чем-то вроде пакетного курорта типа Турции и Египта, только более дорогого из-за долгого перелёта, но фотографии тропических островов всегда вызывали у меня ощущение чего-то далекого и, соответственно, недоступного, я даже никогда не задумывался, что туда можно просто так взять и приехать, при этом не истратив до хрена денег. Однако, по ответам Илюши выходило, что это не так. Он объяснил, что билет на самолёт надо просто покупать заранее по спецпредложениям, а жильё искать в несколько этапов, уже находясь на месте и осматривая варианты.

– Илюша, а чем ты там собираешься заниматься? – спросила мама.

– Знаете, я слишком долго всё время чем-то занимался, и мне это надоело, – с улыбкой отвечал он, – Вот у вас есть теперь сад и вы можете его возделывать. А я хочу отыскать свой и просто быть в нём.

– На другом конце земли? – скептически отозвался папа.

– Наш внутренний сад может быть где угодно. Вам вот повезло, а мне пока нет.

– Илья, но тебе не кажется, что ты не совсем то время выбрал, чтобы уезжать, – отозвалась мама, – Ведь здесь столько сейчас возможностей!

– Типа «мы встали, наконец, с колен»? – процитировал Илюша, – Да я удачно продал бизнес, на пике цен, потому что в какой-то момент все эти пиар-агенства никому и на хрен не будут нужны, – закончил он, стараясь не ругаться при моей маме, – Не может всё так долго продолжаться, вся эта стабильность. Она просто искусственно создаётся. В Америке подобные ситуации называются словом «пузырь». А у нас – «мыльный пузырь».

– Знаешь, у меня тоже были мысли, что пора осваивать профессии, необходимые в военное время. А то как-то тихо сейчас, как перед ураганом.

– Да, Федя. И тебе тоже пора сменить род деятельности. За семь лет после окончания института ты так и не воплотил ни один свой собственный замысел. А они ведь у тебя были. Когда ты последний раз писал прозу? Не сценарии на заказ, а какой-нибудь рассказ для самого себя.

Я на мгновение задумался.

– Два года назад. Но тогда мне было хреново, плюс ещё сидел без работы и эту ситуацию я больше не хочу повторять. А когда написание текстов становится работой, то на отдыхе уже и не хочется ручку в руки брать. Правда, тут, на даче, всё по-другому.

– Вот видишь. Поэтому изыщи возможность проводить здесь как можно больше времени. И тогда сам увидишь, как всё измениться.

В ответ я молча кивнул.

Когда мои родители ушли заниматься своими дачными делами, мы убрали со стола и продолжили пить вино дальше.

– Федя, это застывший город, – говорил Илюша, – Такое ощущение, что он завис, как компьютер и ему нужна перезагрузка, но я не собираюсь в этом участвовать, потому что хочу пожить немного для себя. Ты помнишь, как пятнадцать лет назад в Саду Эрмитаж, странный, похожий на фокусника человек завёл нас в своё ретро-футуристическое устройство, забрал у нас по воспоминанию, а взамен показал, якобы, будущее?

– Да, разумеется, – конечно, я не забыл ту ночь в Эрмитаже, тёмную будку и смутный образ будущего меня, увиденный словно со стороны, – Но я совсем не помню, в чём он заключался. Кажется, там была какая-то странная комната, но что в ней находилось, я и тогда не понял, а сейчас этого уже тем более не припомнить.

– А я увидел тогда остров с пальмами. И теперь именно туда и отправляюсь.

– Надеюсь, я смогу к тебе приехать туда.

– Конечно, сможешь. Понимаешь, ты слишком много денег тратишь по кабакам, а Москва – неоправданно дорой город. И когда ты попадёшь в Юго-Восточную Азию, то поймешь – всех этих средств, которые ты за год бессмысленно распыляешь, шатаясь в выходные по барам, вполне хватает для того, чтобы месяц жить на берегу моря.

– Ну, просто благодаря работе на Мосфильме у меня сейчас опять появились деньги. А то помню, как несколько лет назад я пришёл в ресторан на встречу однокурсников и там все заказали себе выпивку и еду, а у меня денег едва хватало на две кружки пива…

Но эта студийная работа, она что-то так заёбывает… я ведь не пишу сейчас ничего, только раз в год переписываю для нового продюсера свой старый сценарий, в надежде, что он у меня его купит. А всё остальное время обслуживаю интересы Режиссёра.

– Продашь ты сценарий или нет, в любом случае, тебе стоит жить более аскетично. Да, я понимаю, девушек всегда надо водить на выставки и танцы, даже самые трепетные московские барышни весьма меркантильны, но не иди у них на поводу. Не пытайся сразу заполучить объект своей любви или вожделения, а лучше держись от него на расстоянии и страдай – многие хорошие истории именно так и рождались. Тебе надо летом сидеть на даче и писать, а зимой приезжать ко мне и писать дальше.

– Да, это чудесный план. Давай за это и выпьем.

Поздним вечером я уложил Илюшу спать в своей комнате, а сам остался сидеть за столом, взбудораженный мыслями о его отъезде и о том, почему всю юность, мечтая о путешествиях, я вдруг сам не заметил, как оказался запаянным в стальные швы своего города. Когда я целыми днями переписывал сценарий детского сериала, у меня не было средств даже на поездку в Кострому, а теперь, когда денег стало гораздо больше, я вынужден постоянно находиться на студии, под рукой у впадающего в маразм Режиссёра, с которым зачастую приходится терпеливо нянчиться, как с капризным ребёнком. Через полгода мне исполниться тридцать три, а я так и не видел ни Лиссабона, ни Барселоны, ни Марокканских пальм, ни Индийского океана. Безусловно, Илюша прав и надо как-то изменить свой образ жизни, вести себя более аскетично и начинать откладывать деньги, иначе я так и буду крутиться безумной белкой в этом московском колесе сансары.

Потом я ещё долго читал на веранде, пока не решил последний раз покурить перед сном, зашёл за дом и погрузился в холодную тишину спящего посёлка.

Стояла безлунная ночь, фонарь на дороге тоже почему-то не горел, а неподалёку от себя, в самой глухой части сада, я вдруг услышал железный скрежет и какой-то рассыпчатый шум, будто кто-то с силой бьётся об ячеистую сеть забора со стороны наших соседей, которые в эти выходные так и не приехали.

Я встрепенулся.

– Эй, кто здесь?

Мне никто не отозвался, но удары не прервались. Я подумал, что это какой-нибудь пьяный забрёл на чужой участок и вот теперь пытается его так покинуть.

– Эй, ты меня слышишь? Хватит тут лазить! – как можно более твёрдо произнёся, а когда мне никто не ответил, метнулся к бытовке, где спали родители, и включил прожектор.

Но его луч, направленный на центральную часть нашей территории, оказался совершенно бесполезен, он ничего здесь не освещал, а нечто молчаливое всё продолжало биться, совсем не реагируя на мои окрики.

Из тьмы не доносилось ни вздохов, ни хрипов, только заборная сеть сотрясалась от непрерывных ритмических ударов, словно в ней кто-то застрял и теперь рвался на свободу, причём именно в моём направлении.

Мне уже давно стало не по себе от подобного упорства и так как дом, где ночевали мои родители, находился ближе, то я сначала распахнул дверь в их бытовку.

– Мама! Папа! Просыпайтесь, к нам кто-то ломится!

Но никто из них даже не пошевелился. И при этом спали они совсем тихо, даже папа вообще не храпел, и это показалось мне как-то уж совсем не нормально.

В панике я пробежал по саду к террасе, взял там фонарик и принялся будить спящего в комнате Илюшу.

– Илья, вставай! Слышишь меня, проснись! Там что-то бьётся и я это не пойму!

Несколько секунд я тряс своего друга за плечи, но он тоже не издал ни звука и даже не пошевельнулся.

Происходило нечто жуткое – все, кроме меня, находились в каком-то совсем беспробудном состоянии и одним только свежим подмосковным воздухом – а здесь летают майские жуки, что говорит о хорошей экологии – этого не объяснить. Такое ощущение, словно их погрузили в идеальную для отключения сознания среду или это просто наступил Час Быка, когда невозможно выплыть одним рывком из глубин гипнотического иллюзорно-реального сновидения, а стоящим на вахте начинает мерещиться всякая чертовщина. Чтобы удостовериться, действительно ли эти громкие удары не являются плодами моего внезапного безумия, я опять ринулся к забору и остановился, обнаружив, что звук утих.

Тогда я включил фонарик, и в его бледном неоновом свете ко мне неожиданно вышло существо. Оно напоминало небольшую чёрную собачку, но точно ей не являлось и для собаки вело себя слишком молчаливо.

«Это лиса!» – подумал я, сразу вспомнив о том, что к людям обычно выходят только бешенные лисы.

Я попятился от неё, а она сделала несколько шагов в моём направлении. Было так странно осознавать, что такое маленькое животное наделало столько шума. Потом я, кажется, моргнул, на секунду не удержав его в поле зрения. И оно исчезло. Я посветил по сторонам, но нигде не шевельнулся ни один куст – существо скрылось, и меня снова окутала холодная тишина, хранящая бесшумные следы передвижения всех ночных тварей.

Это происшествие снова вызвало у меня желание закурить, после чего я прилёг на свободную кровать в бытовке, где мой папа уже вовсю давал храпака, будто с уходом неназванного зверя истончилось и вызванное им всеобщее оцепенение, поэтому уснуть я смог далеко не сразу, взбудораженный ночной встречей.

Утром я обследовал ту часть забора, где ночью билось маленькое животное, и заметил у самой земли дыру в ячеистой сети, но никаких следов прорыва в виде отметин на земле от когтей или остатков шерсти там не обнаружил.

Во время завтрака, рассказав эту историю, я выслушал несколько версий от тех, кто эти события проспали, начиная от нашествия гигантской белки и заканчивая приблудным псом, а встречу с лисой все сочли невозможной. И хотя меня больше всего поразило, что я не смог никого добудиться, ни Илюша, ни мама с папой какого-то особого значения этому не придали.

Затем мы с Илюшей поработали – спилили двуручной пилой пару старых деревьев, мешающих расти молодым, и на тележке откатили к помойке части железных кроватей, а так же и другой хлам, оставшийся от прошлых хозяев.

Чтобы не ехать в город с толпой воскресных дачников, домой мы возвращались на полупустом четырёхчасовом экспрессе, а когда приближались к Домодедово, Илюша улыбнулся.

– Смотри, вот моя новая стартовая площадка. Уже скоро я сюда вернусь, чтобы надолго это всё покинуть.

– Помаши мне в окошко, когда будешь над моей дачей пролетать, – отозвался я.

– Обязательно. И, кстати, это подарок для тебя. Держи.

И он протянул мне стальную цилиндрическую пирамидку, величиной с мизинец.

Это был изящно выполненный макет недостроенной башни с прорезями длинных узких окон и обвивающими её круглые стены лестницами – такая микроскульптура в стиле модерн, не старая, но явно изготовленная многие годы назад.

– Эта модель сделана по изображению Вавилонской Башни из книги Афанасия Кирхера, – объяснил мне Илюша, – Был такой учёный и математик, его ещё называют последним гением Ренессанса. Это он увидел в микроскоп бациллы чумы и один из первых использовал «волшебный фонарь» для показа на стене картинок. А эта вещь, я называю её Железный Вавилон – символизирует город, где мы живём, и является талисманом для существования в нём. И теперь я оставляю его тебе, чтобы Вавилон не имел над тобой никакой власти.

– Спасибо, это то, что мне сейчас и нужно.

– Я знаю.

Мы вместе вышли в «Нижних Котлах», переместились в метро, и через две остановки я покинул вагон. А попрощались мы так, словно снова встретимся через неделю – после тридцати почему-то уже совсем не кажется странным, что с кем-то из друзей ты можешь видеться один раз в несколько лет. Но за те два года до нашей следующей встречи меня, наконец-то, начали оставлять будоражившие мозг концепции навязанных представлений о том, кем ты должен являться и что именно делать. Я учился у ландышей, у старых яблонь и растущей у дачного забора маленькой сосны, узнав от них, что существуют такие перемены, которые творятся медленно, исподволь, поэтому могут занимать целые годы, но являются по-настоящему важными и глубинными. Благодаря им мне и удалось без надрыва встретить случившийся через год кризис, уже не испытывая надежд и иллюзий, зная, что в любой момент ты сам можешь превратиться в застрявшее во тьме существо, и чем спокойнее ты будешь дышать, тем быстрее выберешься на свет.

Уехать в лето

В конце ноября или начале декабря две тысячи восьмого года – месяц я точно не помню, только на улице в это время лежал грязный снег и многие уже чувствовали себя утомлённо – я ходил на встречу со своими коллегами-сценаристами. Там один активист пытался выработать правила, как нам вести себя перед лицом грядущей безработицы. Подобные сообщества пытались организовывать уже не первый раз, но ничего, как правило, из этого не выходило – Гильдия Сценаристов занималась в то время какой-то непонятной бюрократической работой, она была способна организовать только семинар в Матвеевском, которые, кажется, уже к тому времени не проводились, а настоящего профсоюза, способного надавить на продюсеров, у нас не было.

Тогда уже прошла мода на доллары и гонорары все озвучивали в рублях, поэтому кризис ударил и по тем, кто реально работал за деньги, а те же, кто писали на перспективу, уверенные, что их труд будет оплачен, полностью лишились этих надежд. Что касается лично меня – мне просто сказали, что мой проект заморожен. Причём это была моя личная история, которую я писал не на заказ. Она была про парня, полюбившего девушку, которая умеет летать и боится, что неудачные любовные отношения могут лишить её этого дара. Ещё весной я передал права на сценарий студии, получил гонорар и даже познакомился с набранной режиссёром съёмочной группой, но потом кто-то кого-то подвёл, летний запуск не состоялся, то есть съёмки были отменены, а осенью всем было уже не до этого. Правда через год процесс возобновился, но выделенных средств всё равно не хватило, кажется, кто-то из продюсеров что-то украл, и в последствии этот фильм так никогда и не сняли.

Деньги у меня ещё оставались, а перспектив не было никаких, поэтому я решил, пока не поздно, съездить в гости к Илюше на остров Панган и это стало моим первым путешествием в Юго-Восточную Азию.

Но была одна проблема – я совершенно не знал английского. В средней школе наш класс тупо разделили на две половины, и я попал в немецкую группу, а в институте у меня была блажь учить французский. Поэтому, купив перед новым годом билет на начало февраля, я месяц плотно прозанимался с толковым репетитором, и она дала мне те основы языка, который любой образованный человек получает ещё в нормальной школе, а не в такой, как у меня, где на переменах старшеклассники лупили друг друга портфелями по головам, а всем остальным легко было попасть под раздачу. Конечно, после этого я не заговорил на языке Шекспира, но вполне мог теперь объясниться в магазине или на автобусной станции.

Не смотря на некоторые мои тревоги, полёт с пересадкой в Дохе прошёл нормально, в Бангкоке я добрался до забронированной гостиницы с бассейном на крыше, купил в агентстве билет до Пангана и вечером пошёл гулять на Каосан Роад. Знаменитая улица встретила меня высокими децибелами из огромных колонок, а так же дешёвым джин-тоником и раскрепощёнными людьми. Процент белых и азиатов был здесь примерно такой же, как и в Москве, поэтому я чувствовал себя привычно. Казалось, я попал в некое утопическое подобие Арбата, какой по-хорошему, должна быть нормальная пешеходная улица в центре большого города. Тут было весело и ненапряжно. Ближе к ночи бесцеремонные тук-тукеры предлагали отвезти меня в массажные салоны, демонстрируя альбомы с фотографиями полуобнажённых девиц, а я лишь смеялся им в ответ. Перемещаясь от одного бара с хаотично расставленными столами к другому, я везде пил джин-тоник, наблюдая за танцующими хип-хоп тайцами или уличным представлением пообтрёпанных жизнью в Азии европейцев. Один раз ко мне подошла симпатичная девушка в красном платье и с хорошо сыгранным застенчивым видом предложила провести с ней ночь, но я вежливо отказался, не разделяя быдловатую браваду наших соотечественников, которая заключалась в том, что по приезду надо обязательно трахнуться с тайкой.

И хотя с утра я бодро встал и позавтракал, часов в одиннадцать на улице стало совсем жарко, а возможно, это просто началась совпавшая с похмельем акклиматизация, но я больше не мог никуда идти. Поэтому вместо обычного туристического времяпровождения типа прогулки по храмам, катанию по реке, визита в Королевский Дворец или, на худой конец, в бассейн у себя на крыше, я весь день пролежал под хреновым кондиционером у себя в комнате, и сердце моё прыгало, как маленький и испуганный дикий зверёк в тесной клетке.

К вечеру я пришёл в себя и заранее объявился в условленном месте, хотя мог бы и не торопиться – уезжающая на острова европейская публика подтягивалась к конторе ещё в течение часа. Затем уверенный тайский чувак повёл нас через улицы, жестом руки останавливая машины перед нашей колонной, и мне показалось, что я стал участником какого-то школьного похода, только теперь уже среди повзрослевших неформалов.

Пройдя примерно четыре квартала, мы оказались на автовокзале, где нас принялись неспешно распределять по автобусам. Тогда все начали болтать между собой, а я не мог принять участие в общей беседе и стыдился своего незнания языка. Эта сцена напомнила мне ситуацию детства, когда меня в первый раз отправляли в пионерский лагерь. Где-то на окраине тогдашней Москвы, на широкой площади, ожидали отъезда за город автобусы с номерами отрядов, и у каждого, разбившись на компании, стояли группы мальчиков и девочек, знакомых ещё с первой смены. Они что-то рассказывали друг другу и громко смеялись, а я, со своим маленьким жёлтым чемоданчиком мялся в отдалении, не решаясь подойти и познакомиться. Вот только сейчас пионерский лагерь стал международным, а я хоть уже и не был застенчив, но только говорить с ними снова не мог, потому что не всегда даже понимал, о чём именно меня спрашивают.

Когда автобус тронулся, в нём тут же вырубили свет, как в курятнике, но кто-то продолжал ещё читать, запасшись фонариком. Кондиционер дул нещадно, поэтому я обмотал шею платком, укрыл ноги пледом и наконец-то первый раз нормально поспал, ведь моё тело ещё не перестроилось с зимы на лето, и лютый тайский источник холода просто возвратил его в привычное состояние.

Часа в четыре утра нас высадили у пирса, где под навесами какие-то мужики пили пиво. Там всё было занято, но у самого берега стояла стопка пластиковых стульев. Я начал снимать их по одному и передавать подходящим людям, а потом сел лицом к воде, и место рядом со мной занял молчаливый японский парень. Пару раз мы отлучались, приглядывая за вещами друг друга, я посмотрел во сколько отправляется первый корабль, купил чай и банан, а на обратном пути встретил взволнованную девушку, которая, как я понял, очень напрягалась из-за того, что нас обещали привезти в Сураттани, а вместо этого мы оказались в Чумпоне. В ответ я указал в сторону расписания и добавил, что это не проблема и на Панган мы приедем, но её это не удовлетворило, и она отправилась на поиски справедливости. Примерно через минуту я увидел, как она, уже в компании других ребят, приехавших вместе со мной, донимает отвечавшего за нашу перевозку тайца, который сказал ей примерно то же самое, что и я, а потом принялся выкрикивать какую-то странную фразу. Прислушавшись, я разобрал нечто вроде «сис а дис». «Сис а Дис! – раз десять громко повторил таец, которого, судя по всему, они порядком подзаманали, – Сис а Дис!» Когда, уже успокоившись, он прошёл мимо меня, я показал ему билет, а он вручил мне наклейку с надписью Koh Phangan. Судя по всему, такие же он раздал и ребятам, поэтому непонятно, зачем было так напрягаться. «Ты не волнуйся, – писал мне Илюша, когда я высказал сомнение, смогу ли добраться до острова в одиночку, – Тайцы – это не индусы, они доставят тебя, куда надо, у них всё отработано». Скорее всего, у девочек это тоже было первое путешествие, но, в отличие от них, я был совершенно спокоен. Наверно потому, что уже подсознательно понял – эта страна меня приняла. А что касается загадочной фразы, то примерно через неделю, привыкнув к тайскому английскому, я разгадал её смысл. Она означала: «сикс ауэрс дипарча» – типа, в шесть часов отправление.