скачать книгу бесплатно
Все было прежним. Только Машка пропала.
Но однажды зазвонил телефон, не сотовый, стационарный древний аппарат, о существовании которого Иван успел позабыть.
Пригласили на опознание.
Тогда он снова достал бутылку коньяка и хлебнул из горла, понимая, что не опьянеет. Одевался тщательно, словно это могло что-то изменить, и ехал, твердя про себя, что это ошибка.
Просто положено так.
Городской морг, расположенный на территории больницы, запомнился острым запахом формалина. Белый кафель, санитар. Тело, прикрытое простыней.
Машкино.
Несомненно, Машкино… но мертвая, она не походила на себя, и Иван долго пристально вглядывался в ее лицо. Хотел прикоснуться, а ему не позволили.
Острые скулы и слегка скошенный подбородок, нос, который она сама считала некрасивым и всерьез задумывалась о ринопластике, вот только Иван был против. И они снова ссорились. Машка не понимала, как можно любить ее вот с этим некрасивым носом. А Иван пытался сказать о том, что начиная себя менять, люди не способны остановиться.
А на щеке у нее царапина виднелась.
Иван спросил, откуда она, но ему не ответили. Он словно перестал быть, исчез, что для санитара, что для полицейского, которому всего-то требовалось подтвердить, что неопознанная гражданка является Маргаритой Алексеевной Рудиенко.
Машке ее имя тоже не нравилось. Тяжеловесное. Она же с рождения не любила тяжеловесности, о чем еще при первой встрече Ивану сказала. Господи, это ведь было совсем недавно, какие-то два года… почти три, Иван кольцо купил.
…В первый раз он забыл о дате, в клинике задержался, и Машка обиделась. Она ведь отсчитывала дни и даже на каком-то форуме поставила линеечку, чтобы все видели – у них с Иваном все всерьез… а он взял и забыл. Пришлось просить прощения, с цветами и рестораном.
На второй год он подарил ей цепочку с подвеской и, наверное, опять сделал что-то не так, потому что Машка подарок приняла с вежливой прохладцей. А сейчас вот кольцо купил.
Ресторан заказал.
И букет из пятидесяти белых роз. Ему сказали, что это – романтично, полсотни роз и кольцо… Машка ведь заговаривала о том, чтобы отношения оформить, а он чего-то опасался, тянул. Об этом думалось по дороге домой. И дома тоже, в пустой прокуренной кухне. Иван открыл форточку и достал новую бутылку…
…Машка выбрала себе платье, но, конечно, она бы передумала и снова стала выбирать. Это женский ритуал, в котором значение имеет не столько результат, сколько процесс.
Платье. Туфли. Чулки с обязательной подвязкой и еще букет невесты. Ресторан, список гостей. Она заговаривала о чужих свадьбах с таким неприкрытым восторгом, что Ивану становилось совестно. Он восторгов не разделял и, наверное, еще поэтому медлил, из-за свадьбы, которую придется пережить, как переживают стихийное бедствие…
Не свадьбу – похороны.
Звонок родителям… и Иван еще не настолько пьян, чтобы ему было все равно, что говорить. Он и говорит, а ему не верят. Потом верят и проклинают, хотя он точно не виноват… наверное, не виноват… подруги по списку. И слезы, вздохи, ахи, любопытство, которое он не способен удовлетворить.
Недовольство.
Почему он, Иван, не выяснил, что произошло?
И вправду, почему? Это ведь не так сложно. Но на его вопросы следователь не отвечает, взгляд отворачивает и бормочет что-то невнятное, обещая разобраться. С кем?
…Приезжают в клинику, долго разговаривают с персоналом, отчего Алла Петровна, старшая медсестра, хватается за сердце и сердечные капли. Она – человек трепетный, и сама мысль, что Ивана Никифоровича подозревают в подобном, приводит ее в ужас. А его и вправду поначалу подозревают, но как-то невсерьез что ли… и в кои-то веки Ивану везет. Алиби есть. Он на операции был…
…А Машку убили.
Странно. Он понимал, что она умерла не сама, но почему-то думал о несчастном случае. Не об убийстве. И когда от него отстали, Иван потянулся за записной книжкой.
…Ольга Александровна, супруга начальника полиции, делала у него подтяжку, и к просьбе его отнеслась со всем пониманием, и стало быть, не только она, если утром у Ивана лежала копия дела. Правда, он понятия не имел, для чего, и когда взъерошенный и явно недовольный следователь сказал:
– Не лезли бы вы.
Иван ответил кивком: понимает и не полезет. Ему просто нужно знать.
Заключение судмедэксперта он читал и перечитывал, пытаясь отрешиться от того, что видел за словами. Колотые раны… резаные раны… неглубокие, на запястьях, на предплечьях, словно кто-то покрывал кожу Машки своеобразным узором.
Фотографии, от которых к горлу подкатывает тошнота.
И этот узор въедается в память, чтобы вернуться в снах. Сны короткие. Иван держится на ногах день и еще день и все-таки отключается, порой за столом, однажды и вовсе обнаружил, что лежит на диване, забравшись под плед, Машкой же купленный.
…Фотографии лежали на полу. И отчет, зачитанный до дыр.
…Изнасилование.
…И семь глубоких проникающих в брюшную полость ранений.
…Потеря крови…
Ей было больно, а Машка боялась боли, и только это останавливало ее от ринопластики. Она бы к другому специалисту обратилась, но вот читала, что ринопластика – это больно, а лекарства не всегда спасают…
Сейчас Иван сделал бы все, что она хотела. Нос? Пускай. Подбородок с ямочкой? Да. Блефаропластика? Как угодно… он бы кроил и перекраивал ее лицо, тело по Машкиному желанию, лишь бы сама она, упрямая женщина, была жива.
Иван плохо помнил похороны. Родители остановились у Машкиной подруги, и та, наверное, рассказала что-то такое, отчего Машкина мама бросилась на Ивана с кулаками. Она стучала по груди, рыдала, выкрикивала проклятия, а Иван думал лишь о том, что Машка пошла в отца. Такая же высокая.
Смуглая.
Она не заслужила такой смерти.
За Машкиными вещами приехала подруга, та самая, которая носила звание лучшей. Она громко сочувствовала и вещи собирала как-то очень уж долго, перемежая сборы с перерывами на кофе. Пыталась напоить Ивана, и он пил, сдабривая кофе коньяком. Подруга вздыхала, гладила его по руке, заглядывала в глаза и говорила, что время лечит, что ей тоже очень Маргошеньки не хватает…
…Машка не любила свое имя, не объясняя причин, просто требовала называть ее Машкой.
А потом подруга уехала, и Иван стал пить.
Кажется, звонили из клиники, предлагали отпуск, и он согласился. Приходили. Пытались встряхнуть, не то сочувствием, не то разговорами, от которых саднило в горле, и приходилось снова пить, уже здоровья ради.
Коньяк. Конфеты.
Иногда ром.
И снова конфеты или шоколад, вкус которого Иван начинал ненавидеть. Сухой хлеб. Сыр закостеневший. И события той, давней ночи, когда они поссорились.
Машка хотела машину. Она ведь училась на права, долго, целых три месяца училась. И сдала, между прочим, с первого раза. Теорию. С вождением сложнее, но Машка старалась.
И машину заслужила.
Разве нет?
Иван был против. Нет, не потому, что денег жалко, деньги были, и на машину хватило бы, но зачем ей, если он и так Машку возит куда скажет? Она чувствует себя зависимой? С каких это пор? И вообще на дороге небезопасно. Даже если Машка научилась водить, в чем он сильно сомневается, там хватает иных, тех, кто водить не научился… и ему не хотелось бы думать, что Машка попадет в аварию…
Ивану собственные аргументы казались вескими.
Машка отвечала слезами. И это ее вечное, «ты меня не любишь», больше напоминающее шантаж. Любит, поэтому и не купит, и плевать, что у всех ее подруг есть, и только Машка без машины. Подруги – вовсе не причина… хотя как раз-то они и причина.
Она будет осторожна?
Конечно, первые дня два… Иван видел таких вот, осторожных… где? В отделении реанимации. Он смеется? А разве похоже, что он смеется? Иван предельно серьезен. И ему плевать на всех Машкиных подруг разом. У них есть мнение? Да и на мнение плевать тоже! И на Машку? Нет, на нее не плевать. Он и вправду любит, поэтому пытается удержать от глупостей, пусть Машка и сопротивляется всячески. Он обозвал ее дурой? Когда? Только что?!
Машке надо успокоиться и взглянуть на вещи здраво. И нечего слезы лить… слезы не помогут. Если ей нужен повод перед подругами своими похвастаться, то Иван шубу купит или вот колечко, сережки… на отдых свозит, хотя, конечно, расписание у него плотное, но кое-что он может перекроить.
А она уперлась.
Машина, машина… и голова еще гудела, день был тяжелым. Иван же в принципе скандалы на дух не переносил, особенно затяжные. Вот и рявкнул, теряя терпение, что если Машке нужна машина, пусть сама на нее и зарабатывает.
И от ее слез в туалет сбежал, громко хлопнув дверью. А когда вышел, то оказалось, что Машки в квартире нет. Наверняка тоже подруги уйти посоветовали. Порой Ивану начинало казаться, что эти подруги знают все обо всем, оттого и живет Иван не с Машкой, а с ними.
Безумие.
Коньяк. И хлебная корка, которую он грызет.
В дверь звонят, настойчиво так звонят и не уйдут, пока Иван не откроет. А он откроет, только до двери доберется. Надо же, казалось, что коньяк не брал. А он взял, и теперь пол шатается. Влево, вправо, и хорошо, там стена, о стену опереться можно. И опершись идти. Шаг за шагом, до двери. Цепочку сбросить… и замки открыть. Машка на все запиралась, утверждая, что в городе неблагоприятная криминогенная обстановка. Вычитала же где-то… и права оказалась. Неблагоприятная.
Криминогенная.
– Здравствуй, – за порогом, прижимая меховую сумочку к груди, стояла Машкина подруга. Как ее звать-то?
Хитрое имя.
Доминика?
Валерия?
Нет, иначе… Иллария! Точно, Иллария, Машка ее еще Ларкой называла.
– Я… мне очень нужно с тобой поговорить.
Иван кивнул, покачнулся, но на ногах устоял. Он подозревал, что говорить сейчас не способен.
– Я войду?
Пришлось пропустить.
Высокая, почти с Ивана ростом. Стрижена коротко и волосы торчат перышками. Лицо худое, с правильными чертами, но подбородок, пожалуй, немного тяжеловат. И нос с горбинкой… наверняка она тоже мечтает убрать эту горбинку. Всем кажется, что если исправить что-то в себе, то и жизнь волшебным образом переменится. Она стянула куртейку из щипаного меха, оставшись в ярком свитерке и джинсиках, облипавших тонкие Ларины ноги.
– Тапочки… возьми… пол холодный, – надсаженным голосом произнес Иван. И подумалось, что прежде он алкоголиков презирал. Слабые люди, не способные с собой справиться, а теперь вот оказалось, что и сам он ничуть не лучше.
– Ты, вероятно, голоден. Я вот… – Иллария подняла пакет. – Пойдем, погрею… ты давно пьешь?
– Давно. Наверное.
– Ничего, это пройдет.
Хотелось бы верить. На кухне Лара окинула взором руины Ивановой жизни и, хмыкнув, открыла окно.
– Что ты…
– Накурено, – пояснила она. – И бардак невозможный. А тебе надо немного протрезветь. Я кофе сварю. Пьешь?
– Пью, – Иван поднял бутылку, в которой еще оставалось на дне.
– Я не про это, – бутылку забрала, содержимое ее отправилось в мойку, окропив груду грязных тарелок. – Разговор будет серьезный, поэтому, будь добр, посиди и не мешай.
От Лары пахло жасмином, и аромат этот удивительным образом ей шел. А все-таки некрасивая. Несмотря на правильные черты лица, на фигуру, которая почти модельная… модельно-плоская… кажется, Лара пыталась пробиться, Машка ведь рассказывала… а он слушал вполуха.
Точно, не получилось в модели… и она в бизнес пошла. А в бизнесе у нее получилось…
Чем она торгует?
Цветами? Духами? Проклятье, забыл.
Она же, надев полотняный фартук, засучила рукава и принялась за уборку.
Посуду – в посудомойку. Мусор – в мусорное ведро, туда же окурки и пустые пачки. Пепел со стола стряхнуть, и содержимое холодильника спровадить вон. Завязать пакет.
– Вынеси, – Лара сунула пакет Ивану в руки. – Я еще плиту протру и будет более-менее порядок… ненавижу бардак.
Он дотащился до мусоропровода и, кое-как запихав пакет в нутро его, долго стоял, прислушиваясь к шорохам. Воняло картофельными очистками и ацетоном. Странно, но от вони полегчало. А Ларка сварила крепкий кофе со специями.
– Садись и пей, – она сунула под нос чашку. Сама же занялась пакетом, из которого появлялись коробочки с китайской лапшой, кажется, еще уткой, рыбой.
– Зачем ты пришла?
От кофе в голове прояснилось.
– Не надо было? – она пригладила взъерошенные волосы. – На работе сказали, что ты в запой ушел. А запои, Иван, чреваты.
…Машка называла его Ванечкой. Или Ванюшей. Или еще Ивашкой, а Иваном – никогда.
– И в тебе проснулась жалость?
– Во мне? – она хмыкнула.
Сама же чай пила. Зеленый. С жасмином.
…Машка купила целый мешок этого чая, потому что полезен и китайский. Пила, морщила носик и вздыхала, все-таки полезные вещи редко оказываются вкусны.
