Богомол Георгий. Генезис

– Изображение отсканировано с мозга пострадавшей Т.К. в момент ее обследования в спецполиклинике для лиц категории «К».

– Вот и видно, что врет, – уверенно сказала мать. – Кто бы его туда пустил? В спецполиклинику? И кто бы ему что рассказал?

Ласково похлопала Жорку по спине:

– Откашлялся?

– А зачем она там ходила? – Перед глазами его явственно стояла полутемная аллея. – Ночью? В глуши?

– На работу шла. Если не врут, что из категории «К». – Уверенно сказала мать. – Там же спецобект «Горюново». За прудом. Прежде это была одна территория, территория парка.

– А ты откуда знаешь?

– Поел немного? Иди, мети, а в обед прикончишь остаток. – Мать кивнула на морковь и вышла.

…

Жорка, наподметавшись, полив тротуар, прилег под кустарником. Передохнуть. Это не поощрялось, но не преследовалось. Роза, начальник ЖКРТ (Жилищной Конторы Развитого Типа) делала ему поблажки. Не прямо. Опосредованно. Через Ваньку Чорного, который был близок ее служебным интересам и все что-то там вычислял с нею по вечерам за дверями конторы развитого типа. Позволялось Ваньке прилечь на перекур, перепадало благ и другу его – Жорке. Главное – не храпеть.

Жорка лежал головой на метле, смотрел в небо и слушал голоса. Они долетали из-за кустов. Говорили тетя Валя и тетя Зина, так и не заработавшие за жизнь приличных имен.

– На столе редактора «Дня-да-ночи» сотрудники безопасности нашли бумажку, а там написано: «Августовские иды лже-Юлия Кузьки». Во как! – Сообщила т. Валя. – Тшшш…

– А чо так – тшшш-то? – Не поняла т. Зина.

– А то! Язык не распускай. Там сказано, что Кузька – это суперканцлер, по его первому имени!

– Вот те на!

– Агенты, которые ту бумажку нашли, хотели получить награды, и пошли за ними. Каждому должны были дать по медали. Но по пути их трамвай зарезал. Обоих.

– Обоих?

– Как есть. И в разных местах!

– Во как трамваи-то теперь ходят!..

Вновь рассыпался сдерживаемый, но прорывающийся сквозь листья и ветки смех.

Все им хаханьки. А ведь взрослые люди.

Жорка все глядел на облака, и думал: им-то какое до всего этого дело? Где канцлер и где эти бабки? Усмешечки всегда какие-то. То еще поколение!..

…

Перед обедом, у подсобки ЖКРТ, куда дворники складывали метлы и лопаты, Жорка подошел к Ваньке Чорному:

– Вань! Пошли ко мне. Покажу кое-что.

– Блины?

– Похлеще. Блины я утром съел.

– Врешь опять, – Чорный с прищуром глянул на Жорку, усмехаясь.

Но пошлел. С порога, развернувшись, бросил лопату в подсобку.

Из глубин конторы раздался сочный женский голос:

– Чорный! Подними лопату! – В кладовую заглянула женщина цветущих лет. И сама цветущая. – После обеда поедешь на полигон.

– Яволь. – Без энтузиазма согласился Чорный и – Жорке: – Ну, идем?

Легонько ударил его кулаком в плечо, и оба направились к выходу.

– Ходят они все куда-то, – донеслось в спину.

Но дворники не обернулись. Они шли смотреть морковку.

– А помнишь, как ты меня блинами кормил? – Спросил Ванька.

– Да уж не как ты меня, – Жорка напомнил о бумажных блинах, которыми ему набили рот.

– В назидание. А то раскрыл рот: «Я блины ем!» Вот тебе туда и насовали. А ты удивил тогда: не плакал, а рвал всех вокруг. При твоей-то дохлости…

– Зато ты плакал, когда я угостил тебя настоящими блинами. Теми самыми, которых не бывает.

– Это не стремно. Стремно все время хохотать и радоваться. А кого ждем?

– Розу.

– Ты и ее позвал?

Жорка засмеялся, представив, как они втроем сидят вокруг одной морковки.

– Ловок ты, брат! – Толкнул его Чорный. – Только опоздал. Я там уже главный музыкант.

– Скажешь! Жду, может, какие распоряжения будут, а то я уже все намеченное сделал.

– Вот олух! – Ванька сильно потянул его за рукав.

Чорный всегда казался лет на пять старше Жорки.

…

Дома Жорка выхватил из-за спины морковку и торжественно возгласил:

– Вот!

Ванька не скрывал изумления:

– Хрень какая!

– Опять плохое слово?

– Кому, какое дело?

– Проверят НакЛи, узнаешь – кому. Тебе тогда…

Чорный отмахнулся, беспечно посвистывая, взял морковку:

– Твердая!

– Еще бы! Будешь?

– Нет. – Принюхался: – Аромат… пахнет сука сильнее ацетона!

– Опять черное слово?

– Так я и сам Чорный! – Ванька был абсолютно беспечен.

– А картошку будешь?

– Не буду. – Посмотрел с любопытством на сковороду. – Привыкну еще. К хорошему, говорят, быстро привыкаешь.

– Ну и… наберешь на полигоне.

– Ду-у-рак!

– Там кучами!

Чорный постучал костяшками пальцев по голове.

– А «Жировой суп со вкусом супа» будешь? – Поинтересовался Жорка.

– Во! – Оживился Ванька. – Это питание по мне. Заваривай!

А сам пошел в туалет. Вернувшись, мотнул головой в сторону экрана, перед которым сидел Жорка:

– Ну, этот – ладно. А в сортире-то зачем?

– Транслятор?! А как же! Чтоб не пропустить ни слова Обязательных Известий.

Чорный зевнул:

– А я свой выбросил.

Жорка пораженный смотрел на него:

– Нельзя! Ты что?

Ванька усмехнулся:

– А вдруг они оттуда смотрят? А я хезаю сижу. – Засмеялся. – Я вначале показывал им жопу каждый раз, а потом устал, думаю, хватит! Пошли они все! Выкинул транслятор, пока мать была на работе. Она в крик. Но шепотом! Кричит, аж посинела, но так чтоб не услышали.

– Кто не услышал?

– Да хоть кто. Хоть соседи. И эти тоже. – Повел глазами на экран.

Меж тем канал «Sлава» рассказывал о развитии новых вооружений.

Диктор, маленький, тугой, в двубортном костюме, словно подкаченный до упругости и оттого подскакивающий на стуле сообщал победно:

– Пущен в строй конвейер оружейных затворов. Его мощность пять затворов в секунду.

Тут же на экран вместо ожидаемых затворов выкатились из темноты ангара огромные колеса.

Диктор сделал круглые глаза, и даже замер, бросив подскакивания. Паровоз взревел, диктор очнулся и заверещал:

– Непобедимый Чугунный Воин! Население мегаполиса ZерGут вы…

Пульт щелкнул, скрипнув тугой кнопкой. Что – «население вы…» – осталось неизвестно.

Это Чорный отключил Чугунного Воина.

– Ванька! – Жорка беспомощно повел глазами. – Нельзя! Десять минут обязательного просмотра!

– Уже закончились! – Безапелляционно заявил Чорный. – Забодали этим воином.

Жорка сидел бледный и косился на экран.

На независимом телеграмм канале «J» диктор был менее оживлен, пребывая в многозначительном трансе безусловного всеведения:

– Сегодня, 12 августа с.г., в 10.50 по местному времени ежесуточник «День-да-Ночь» был лишен лицензии на право вещания. Редактор арестован в досудебном порядке.

По информации инсайдера «J» это не связано с распространяемыми «Д&Н» ложными слухами об усилении чисток в городе с привлечением всех сил Министерства Покоя, включая Отряды Хранителей Легитимной Общественной Морали. А также и с тем, что сотрудники ОХЛОМа неоднократно и, судя по всему, намеренно назывались в текстах ежесуточника «охломоновцами».

Истинная причины закрытия «Дня-да-Ночи» – сюжет «Стрекоза над городом» и подрывающие спокойствие горожан сообщения о серии загадочных и кровавых убийств, имевших место в последнее время в мегаполисе «ZерGут».

– Опять разоблачили, – без особых эмоций отреагировал Жорка. – Врагов все больше и больше.

Чорный хрюкнул скептически носом:

– И откуда только берутся!

– Да ты!..

– Кипяток!

– Что?

– Кипит!

Жорка кинулся к чайнику и снял его с плиты. Залил кипятком чашку с «Жировым супом со вкусом супа» для Ваньки. Себе подвинул картошку и вернулся к главному:

– Вот послушай. Недавно поймали социолога Ветошкина, слышал?

– Какого?

– Скрептония Ветошкина.

– Его-то за что? Лизал как Бобик.

– Скрептоний – враг!

– Да ну, все плел про монолит, про счастье быть в строю…

– А тут вдруг перед Днем праздничных весенних выборов по избранию суперканцлером Юлием – суперканцлера Юлия выкатил вопрос: «Кто за пожизненный срок суперканцлеру Юлию?» Понимаешь? «За пожизненный срок…»

Чорный рассмеялся.

– Давно пора.

Жорка обомлел.

– И что теперь этому Ветошкину? – Спросил Ванька. – Путевка в сельхозартель – амарант выращивать?

– Обличили. Каялся. Попросил гуманно казнить его. Не смог дальше жить с пустым сердцем.

…

Включился государственный канал «Sлава».

Живчика сменили на скалу, говорившую спокойно и снисходительно:

– По поступающим из компетентных источников сведениям, лишение телеграмм канала «J» лицензии и задержание его руководства не связаны с профессиональной деятельностью канала в области информации. В частности, с сообщением канала о закрытии ресурса «Дня-да-Ночи» по надуманным «J» основаниям.

– Ты понял? – Изумился Чорный. – Уже! Все! Только что, – он протянул ошарашено руки к экрану, – и уже все! Уже лишили. Вот, проходимцы!

Жорка в ужасе оглянулся по сторонам.

Диктор развивал тему:

– Доморощенные недопеченные конспирологи, как всегда сели в галошу. Меры пресечения деятельности канала носят исключительно антикриминальный характер и вызваны злостными финансовыми и налоговыми нарушениями руководства и владельцев «J». Органами безопасности установлено, что значительные средства через счета канала выводились за рубеж, где и оседали в преступных карманах фигурантов.

Жорка толкнул Чорного в бок:

– Видишь, как воруют?

– Вижу.

Диктор, провидя скептиков, наседал:

– Что касается участившихся в последнее время необоснованных сообщений «J» о том, что дерзкие убийства сотрудников Министерства Покоя и Министерства Здравого Смысла поставили следствие в тупик, то Министр Здравого Смысла генерал-провидец Изразцов заявил нашему каналу об абсурдности этих измышлений. Он сообщил, что следствие идет успешно по единственному неоспоримому пути.

Уже доказано, что убийства организованы членами запрещенного на территории мегаполиса «ZерGут» так называемого Комитета Свободы и никого не пугают, так как нас не запугать.

Запрещенный «КС», выступил на днях с запрещенным к прочтению надменным и путаным воззванием, содержащим невнятные претензии и угрозы существующему порядку.

– Подпекает, – сказал Чорный.

– Кто? Изразцов?

– Изразцова твоего.

Жорка вновь впал в состояние ужаса от вольнодумства друга. Невольно осмотрелся, выдавая свою страдающую благонамеренность.

– Вань!.. – Расширяя глаза, делал он знаки другу, чтоб не болтал.

– Да пошли они! До рыготины уже…

До рыготины? Ах, до рыготины?.. Диктор ответил таким рыгальщикам достойно и назидательно:

– В ближайшее время члены преступной организации, как пообещал мегаполису и мирному его населению генерал-провидец Изразцов, будут арестованы и преданы справедливому суду.

По мнению сотрудников нашего канала и граждан мегаполиса, ничего иного, кроме утилизации на государственных фермах преступники и отщепенцы не заслуживают! Позор им и порицание! Слава Справедливости! Слава партии Единственный Выбор! Слава всем категориям граждан! Под покровительством суперканцлера Юлия – в цветущие Сады Семирамиды! Ура, жители лучшего города!

– Ура! – Ответил Чорный. И тут же почесал в штанах. – Сколько помню себя, столько выращивают эти сады. И до сих пор ни одного деревца.

Диктор перевел дух, сменил благоговение заклинаний на менторство и заговорил снисходительно:

– Что касается сотрудницы Министерства Покоя Т.К., имя которой неоднократно было упомянуто, искажено и беззастенчиво использовано в своих инсинуациях аффилированными с мегаполисом «LUx» силами, то она в настоящее время находится в морском санатории «Ультрафиолет». Здесь она отдыхает с 9 августа сего года, соответственно быть в каком-то парке и видеть какое-то волшебное насекомое не могла. Специальный психиатр подразделения «W» Алкалоид Вяземский заверил, что психиатрическому обследованию и лечению коллега Т.К. не подвергалась никогда в связи с крепким телесным и душевным здоровьем.

Ванька расхохотался. Жорка с интересом посмотрел на коричневое от загара тело сотрудницы спецобъекта «Горюново», плещущееся в синих волнах морского побережья санатория «Ультрафиолет».

– Я бы не отказался! – Сообщил Чорный.

– Я бы тоже. Никогда не был в санатории.

Чорный только вздохнул обреченно. Сделал еще заход, восхищенно дернув воздух носом:

– Не находишь?

– Что?

– Тело. Не находишь, что оно того. Обтекаемо и на цвет приятно.

– Аааа… Привлекательно.

– Привлекательно! – Передразнил Чорный. – Тело у сотрудницы, что надо. Такое тело просит дела.

Жорка выразил сочувствие сотруднице:

– Хорошо, что ее лечат. И купальник, какой… желтый!

– А под ним?

– Кожа. И соль на ней морская, и пена…

– Не юли. Всё же, ты – не против?

Кивнул на экран.

– Да, хотелось бы поплескаться.

Ванька заржал откровенно. И помрачнел:

– Лопушня. Как с Изяславом Сущнопалым за одним столом посидел.

– С кем?

– С Хранителем Основ.

– А! Знаю.

– Знаю!.. Или как песка пожевал. – Не унимался Чорный. Цокнул языком: – Даааа… У той на груди лямки лопаются, понаперло туда, а этот сидит: соль, соль…

Ванька был недоволен.

Еще морковка эта!.. Яркая и твердая, как черт!

…

После обеда Жорка сгребал сухую траву. Остановился, опершись на грабли, закрыл глаза. В глазах синее море. В ушах крик чаек. В море плескалось коричневое крепкое тело. Лицо женщины улыбалось тугими губами. Желтый купальник подхватывал тугую грудь. Крепкий ветер надувал белый парус на фок-мачте яла, проносившегося мимо.

– Завтра воскресенье. В зоопарк пойду, – решил он, принюхиваясь к соленому влажному воздуху.

Освободившись к трем часам, он решил пошататься по городу. И вся прошлая жизнь его с того часа укатила, улетела, пресеклась.

2

Вечером следующего дня мать Жорки места себе не находила. Он ушел с утра и все не возвращался. Может у Чорного засиделся. Может один бродил по городу… Так уже бывало. Нет, что-то произошло.

Подойдя к окну, она долго смотрела на улицу.

– Куда подевался? Воскресение, а его нет до самой ночи. Вчера тоже по темноте вернулся… Может, девушку встретил? Хорошо бы. А то – одни орангутанги на уме.

Сердце не верило в это «хорошо», маялось.

Диктор с экрана транслятора сообщил:

– Вместо канала «День-да-ночь» смотрите трансляции Ежесуточного канала «Ночь-да-День».

– Гляди-ка ты!

Диктор, надменно глянув на ироничную женщину, заявил:

– Канал «День-да-Ночь» закрыт в связи с непомерным сгущением красок и запугиванием горожан. Новый канал будет строить свою работу, отдавая предпочтение светлым образам дня.

– Ах, вместо старого!..

Скрипнула кнопкой пульта. В комнату вползло таинственное, ужасное и многозначное:

– 12 августа с.г. на пересечении улицы Грязнова и Капитолийской пьяными жителями дома 12-бис – Б.Я. и З.Ю., во дворе этого же дома, в мусорном баке был обнаружен труп мужчины атлетического сложения без головы, с осколочными фрагментами черепа в глубоких слоях лестничных мышц шеи (musculus scalenus).

– Да уж, светлее некуда… – Она глянула в окно. Нет Жорки!

Экран не выдержав латыни, покрылся рябью.

Включился единый государственный канал «Sлава»:

– Редактор новоявленного ресурса «Ночь-да-День», улизнувший было при разгроме «Дня-да-ночи» от бдительных органов правопорядка, уличен в сговоре с неизвестными лицами зарубежом, – зло сказал государственный диктор. – Запустив шокирующую информацию о происшествии у дома 12-бис, он намеревался вызвать всеобщую панику, и, пользуясь ею, отравить воду в реке. Но меч недреманного ока генерала-провидца Изразцова блеснул, и впредь будет взблескивать, не давая негодяям опомниться, хватая их повсеместно. – Диктор сделал жестяные глаза и рявкнул: – Где ни поподя! Слава Труду Органов Правопорядка! Слава ССиП!

Страшному сообщению «Ночи-да-Дня» от 13.08 с.г. предшествовал ряд невероятных событий, касавшихся жизни города и непосредственно – дворника Жорки, действительно отправившегося в воскресение утром в зоопарк с морковкой в кармане смотреть орангутангов, а накануне, в субботу, как и подсказывало чуткое сердце матери, познакомившегося с невероятной девушкой.

…

Тело исчезло. Синий цвет и кромешная тьма. Мерцающая фиолетовая звездочка в черном киселе пространства.

Пространства тоже не было. Только кисель. Мягкий, теплый, невесомый.

И синий цвет тоже невесом. Он внутри. Он и есть тело.

А кисель? Почему он сухой? Почему он черный?

Фиолетовая звездочка вздохнула, расширилась, заняла все пространство, зеленое солнце встало в зенит.

Близко-близко закачались два зеленых солнца поменьше того, что висело в вышине.

Надвинулось розовое облачко. Поцеловало в щеку. В губы.

Жорка шевельнулся, оживая.

– А почему солнце зеленое?

– А почему ты зеленый?

– Я синий.

– Ну, может и синий. Что с тобой?

Нечто рыжее порхнуло над зеленым. Два солнца превратились в глаза. А то розовое, которое только что касалось его губ – в мечту поэта Георгия – губы Софьи.

Жорка вспомнил ее:

– Сонька!

И вылетел на салазках воспоминаний во вчерашний день. Когда пошел после работы погулять.

Хорошо было в тот миг у него на душе. Небо в белых облаках. За ними яркое солнце. Светлая улица. На светлой улице он повстречал Соньку.

Это она так велела себя называть:

– Сонька. – Представилась она. И, видя сомнение в его глазах: – Не София же! И не, упаси бог, ни – Со-фо-чка.

Глаза требовали согласия. Жорка согласился:

– Софочка – не то.

В ответ прозвучал одобрительный и чуть снисходительный звук через нос.

– А может… Сонек? – Предложил Жорка.

Пальцы ее забарабанили в ее же лоб. Так же поступал и Чорный, когда не хотел ничего ему объяснять.

– Пусть – Сонька, – согласился счастливый Жорка.

В самом деле – какая разница? Лишь бы она была в этом мире – вот такая вот. А как ее зовут – это…

– А я – Георгий, – сказал он.

– Георгий – значит Жора.

Жорка вновь выплыл в полутьму того места, где лежал только что синим сухим киселем.

Окружающие предметы расплывались. Лицо опрокинуто. Прямо над ним зеленые глаза.

Он моргнул, улетая в их болотную зелень, и вновь оказался на солнечной улице.

Сонька смотрела на него прямо, без всякой оценки.

– Ну, какой ты поэт? Ты дворник!

Удивительные зеленые глаза. И желтые волосы летят по кругу.

А облака летят над ними.

Еще один взлет ее ресниц над самым его лицом. Пальма над головой. Пальма? Откуда пальма? И где он? Может быть, сейчас мимо золотых песков и пальм проплывет Т.К. во всем блеске гладкокожего тела?

Опять полет сквозь синюю тьму. И снова улица.

Да-да-да, вот как все и начиналось!

Сонька стояла в зеленом платье на тротуаре. Волосы, как солнце. Глаза, как платье. Нет, как ряска на болоте…

Она неотрывно глядела верх. На облака. От облаков навевал ветер. Шевелил волосы. Они щекотали веснушки. Девушка подергивала щеками в ответ. Но голову не опускала.

Жорка онемел, глядел на нее поражено. Он впервые видел такую девушку. Свободно гуляющую под светлым небом. Это как-то сразу стало ясно. Ей все нипочем…

– Солнечная, совершенно солнечная… – Прошептал он.

Не помня себя, забыв обычную робость, Жорка шагнул к необычайному желтоволосому существу.

Воздушные волосы. Ухо и щека. Высокая скула, которую он видит сзади. Начало зеленого глаза…

Само собой вышло из груди:

Белое небо, синие дыры,

солнце льнет к твоим волосам,

улица стала длиннее и шире,

упала светом к легким ногам…

Девушка чуть отшагнула, окинула чтеца взглядом с головы до ног и спросила:

– А разве оно белое?

– Ну да. – Уверенно сказал он.

– Всегда было синее.

– А облака? Они утопили синеву. Остались только дыры.

– Ааа! А ты кто?

Жорка пожал плечами:

– Дворник.

– Ааа…

Девушка вновь стала глядеть на небо, но и на него тоже.

– А, может, ты поэт? – Спросила она.

– И поэт тоже.

Девушка обернулась, посмотрела внимательно. Измерила его спокойным взглядом:

– Нет, дворник.

Он ладошкой охлопал штаны, отряхивая пыль, поправил их на поясе:

– И поэт тоже. И ты – поэт.

– Я дура что ли?

Нижняя губа ее уголком оттопырилась, презрительно выдула «Пфф!»

Повеяло ароматом тонким и сладким. Жорка не знал, что так пахнут некоторые сорта яблок. Или цветной выспевший крыжовник в жарком саду. Совсем без кислинки. Прозрачно.

Откуда ему было это знать? Но почувствовать это – он почувствовал.

– Как это – «пфф»? – Сказал он. – А что же полчаса смотришь на облака?

– Полчаса? – Она окинула его повторным взглядом.

– Я давно тут стою. – Ответил Жорка на вопрос в ее глазах.

– Зачем?

Жорка молчал.

Не дождавшись ответа, девушка сообщила:

– Я смотрю на шпиль, жду, когда свет правильно ляжет.

И показала на высокую иглу старого дома-крепости.

Жорке не верилось. Не хотелось верить, что она не поэт.

– Зачем тебе свет?

– Снимок хочу сделать.

– Ты фотограф? Это почти поэт.

Она глазом прильнула к видоискателю, наводя и выцеливая.

– Я ди-зай-нер. – Донеслось из-за фотоаппарата, с расстановкой следуя за движениями пальцев, вращающих объектив.

Луч солнца упал на шпиль. Щелкнул затвор.

– Штаны шьешь из кожи для создателей созвучий? – Так он понимал работу дизайнера.

Затвор щелкнул еще несколько раз.

Сонька опустила фотоаппарат, улыбнулась и глянула, наконец, на него приветливо.

– Штаны? Ещё какие! – Прищурилась, оценивая: – И все же – дворник.

Он не слышал. Тонул и растворялся в зелени, в радости.

– Я бы поцеловал вас. Вот сюда.

– Все-таки поэт.

…

Жорка слеп и прозревал вновь. Он по-прежнему лежал на полу. В незнакомом месте. В полусне или обмороке. Вновь шевелил губами. Видел, как розовое (ее губы) наплывает, касается его губ.

– Я был без сознания? Почему?

– Загадка.

– Это должно было случиться вчера. Когда ты смеялась, а волосы твои летали по кругу. До самых перистых облаков. Или когда мы пили кофе. Хотя кофе… – Он не хотел поднимать кофе до облаков, но это был особый кофе, и он одумался: – И кофе тоже.

– Опять?

– Что?

– Бредишь.

Пробродив несколько часов по городу, оставив замок со шпилем далеко-далеко, где-то в другом городе, то разговаривая, то молча шагая без цели, они оказались у шлагбаума, отделявшего Город от Старого Города.

За шлагбаумом стояла будка охраны. За ней у стены высокого дома таилось маленькое кафе. Оно вжалось в дом, выпустив над полукруглыми сверху окнами парусиновые pare-soleil, выставив шелковые полосатые зонты на тротуар.

Под зонтами желтые плетеные столики и такие же стулья.

Так много красок. Все они сплетались в общее радужное пространство, уходящее вдаль. К запретным стенам.

– Мне туда нельзя. – Жорка показал на свой знак «D». – А тебе?

Никаких эмблем на ее зеленом платье не было.

– Пойдем! – Сонька уверенно потянула его за руку. – «D» – это дворник?

– «Дворовый». А вот еще маленькая «d». Это уже – дворник.

Она царапнула эмблему ногтем, точно проверяя на прочность эмаль букв. Улыбнулась:

– Дворник – звучит гордо.

– Обыкновенно. А что?

– Ровным счетом ничего. Это ты стоишь – мнешься. Шагай смело!

– Кто это мнется? Меня пропустят?

Охранник окинул ее взглядом и ничего не сказал. Отступил молча.

Жорка удивился.

Но пропустили и его! Он с недоверием обернулся, пройдя за шлагбаум: не вышвырнут ли обратно?

И почувствовал, будто бы на новую землю ступил. Будто она мягче, ворсистее.

Воздух тоже казался другим. Яблоком и крыжовником пахло сильнее. Свет тоже был особый.

Жорка замер, почувствовав это. Спросил:

– А почему здесь шлагбаум? Ведь Дворец Всевластия совсем в другой стороне? Кого охраняют?

Посмотрел на широкую улицу, уходящую вдаль:

– А там что?

Солнце, опускаясь, блестело на брусчатке. По-особому озолачивая все вокруг. Наполняя незнакомым уютом будто бы нездешнюю улицу. Совсем другую. Не то, что их 5-й Просторный Проспект.

Она широкой полосой улетала вдаль. Впереди, почти у самого горизонта клубящаяся зеленая стена парка. По бокам улицы поднимались высокие серые здания. Они были серые, но какие-то теплые, с цветными пятнами, с розовыми колоннами, с кружевными балконами…

Блеск стекол. Тишина. Желтый с красным трамвай не спеша катит мимо. К парку. К другим берегам жизни.

Жорка смотрел на него затаенно. Зачарованно. Так хотелось поехать на этом позвякивающем-побрякивающем старомодном трамвае. С ней. По этой особенной улице. Длинной-предлинной. А там – еще что-то. Несбыточное.