скачать книгу бесплатно
Человек Неба
Алексей Анатольевич Леонтьев(Поправкин)
Мечта, прыжок с парашютом в 15 лет, учёба в Академии Г.А. , почти четверть века Полётов, списание по здоровью, 8 лет работы в обеспечении Полётов под защитой Профсоюза Лётного Состава, пока ходить мог. С 2012 года на окончательной пенсии. Пишу и рисую…
ЧЕЛОВЕК НЕБА
Мы даже не были друзьями и вместе даже не летали. Меня списали, потом Ту-134, потом и Ту-154…
А он перечитал мою Книгу “10600, или Третий закон Ньютона в жизни”, восхитился ещё раз, нашёл и подарил мне Кубок, на котором было написано “Человек Неба…”
Нет смысла не верить этому товарищу, который сам отлетал лет 30, и отец его защищал нас в Небе ещё в войну. Он сказал, что так может написать только человек, который летал.
А на день Ту-134, когда лётчики, на нём летавшие, собрались, то второй тост стоя за меня пили. Это я хвастаюсь. Такое уважение за Книгу, что я написал с достойными деяниями моими.
А “10600, или Третий закон Ньютона” в жизни – это не писанина, книжка или книга, а Книга с большой буквы. Многие говорили, что она читается на одном дыхании, кто-то написал, что завидует тем, кто её ещё не прочитал. Благодаря Книге кто-то стал летать и уже стал капитаном Аэйрбаса А-330, а некоторые бывшие девушки дружат со мной с тех пор, как прочитали Книгу первый раз. В общем, я горжусь, что как А. М. Маркуша стал лет 40 назад для меня, так и моя Книга стала путеводной звездой для кого-то.
Вначале, я хотел её переиздать. Потом решил добавить свои взгляды на некоторые события. Эти события произошли, и происходили расследования. А в моей лётной практике такое уже было. Добавил свои новые рассказы, идущие по времени с написанным, и рисунки. Так и получилась книга "Человек Неба». Мне было неловко называть свою истинную фамилию, когда написал Книгу, – Леонтьев, поэтому и придумал псевдоним Поправкин. Я покажу в дальнейшем откуда взялся этот псевдоним.
В САМОМ НАЧАЛЕ
Я родился через 15 лет и 5 минут после исторического Парада Победы голым и орущим, как все нормальные ленинградские дети. Мама моя была учительницей английского языка, а Папа – военпредом. Испытывал он подводные лодки в Балтийском море. Зря мой папа говорил, что отвратил меня от флота. Я всегда испытывал почти благоговейное отношение к военным морякам, особенно к подводникам. И в моем понимании мой папа, вообще, энциклопедически развит и передо мной есть пример настоящего флотского офицера.
У меня никогда не было творческих мучений в выборе профессии. Но мама говорит, что я захотел летать лишь в три года.
Заслышав звук самолёта, я останавливался и пытался найти на небе летящий самолёт. Иной раз по звуку определял тип.
Мне было лет восемь, когда мы с папой пошли на прогулку и оказались за Стадионом имени В. И. Ленина у Петровского пруда. Там курсанты Можайской академии бегали вокруг пруда. Их синие курсантские погоны были авиационными и пленили меня с ходу. Я ведь уже знал, что должен летать, и поэтому повис на хвосте замыкающего группу. Я тяжело дышал, изо рта повалил пар, но я не отставал от замыкающего. В общем, я совершил виток вокруг пруда длиной в километр и очень гордился собой.
А через три-четыре года мы уже сдавали ГТО на лыжах вокруг того пруда.
А научившись читать, мы ходили в нашу школьную библиотеку к Ноне Васильевне.
Моя мама тоже работала в той школе до моего четвёртого класса, и я должен был хорошо себя вести на переменах и хорошо учиться. Если хорошо учиться у меня получалось, то хорошо вести себя на переменах – не очень. Наказанием было – не пускать меня в библиотеку и не давать книг о лётчиках. В то время я уже всё прочитал о лётчиках в нашей библиотеке и с наслаждением перечитывал “Вам взлёт” и “33 ступеньки в небо.”
Книги эти было достать нелегко, потому что все читали “Вам взлёт” и “33 ступеньки”. Буквально на днях выяснилось, от моего одноклассника, что он помнит эти книги, а прочитать их было сложно, потому что эти книги были всегда заняты мной!
Вообще, детство было весёлым. Всего и не упомнишь. Однако пара эпизодов запомнилась. Первое событие произошло дома во дворах у нашего дома, на Третьей линии Васильевского острова. А второе уже у бабушки, у Смоленского кладбища.
Наш двор был через дорогу Третьей и Второй линий Васильевского острова.
В том дворе была школа, в которой училась моя мама и играла в догонялки с будущим космонавтом Шаталовым.
В ту школу я не ходил, потому что там учили немецкий, а моя мама хотела, чтобы я учил английский. В то время я ничего не хотел учить вообще, потому что был нормальным ребёнком.
В том дворе были гаражи. Всего их было два. Один был светло-зелёным, а другой – тёмно-зелёным. Светло-зелёный был побольше, и на него было удобно забираться с тёмно-зелёного, который был поменьше.
Находясь на большом гараже, открывались неплохие две перспективы. Первая замечательная перспектива состояла в том, чтобы залезть на крышу того дома, у которого стояли гаражи. Там раньше изготовлялась всякая бижутерия, и разноцветные гранёные стёклышки очень сильно будоражили моё детское воображение. На него надо было лезть. А у меня это не очень хорошо получалось.
Мои друзья – особенно Андрюшка, по прозвищу Малёк (за малый рост) и Дима. С Димой мы были вместе почти всю Димину жизнь.
Мучились они со мной. Тяжело им давалось подсадить меня, чтобы влез я на ту крышу.
Один раз, изрядно намучавшись, Малёк обозвал меня Лопухом, а я парировал, что я вовсе не Лопух, а Кленовый Лист.
Зато обратное возвращение было очень приятным. Надо было просто прыгнуть с крыши, где когда-то производилась бижутерия, на большой и плоский гараж, а потом с того гаража – уже на землю.
В этот раз у гаража была куча снега, а по пути к гаражу я нашёл старый зонтик. Открывалась замечательная вторая перспектива.
Я решил не лезть на крышу того дома, а испытать новый зонтик на предмет возможного парашютирования, а мои друзья – полезли.
Я был в полном восторге, полёт был коротким, но очень радостным. Двор сотрясался грохотом прогибающейся жести крыш и моими эмоциями, выплёскивающимися наружу, подобно ручейкам из запруды. Так я прыгнул раз десять, когда сверху донеслось:
– Сека!
Но было уже поздно. Услышав жестяной грохот, ко мне стремительно приближался владелец гаража, а также отец космонавта Шаталова. В руках у него была сломанная клюшка. Я только приземлился, но уже чётко понимал, что папа космонавта Шаталова не собирается играть в хоккей в коробке рядом сломанной клюшкой. В тот же момент клюшка очень обидно опустилась на мою спину, а я едва успел дотянуться до оброненной моей варежки.
Я успел добежать до ограды, пулей перемахнув через неё. Там, за оградой, найдя какой-то предмет, бросил в обидчика.
Попал. Моему обидчику, видимо, показалось это болезненно-обидным, и он тоже пулей перелетел через забор за мной.
Двор, в котором мы оказались, почему-то назывался Татаркой. Я побежал в глубину двора, на хвосте висел папа космонавта
Шаталова. Обогнув двор, я увидел, что расстояние между мной и папой космонавта Шаталова сокращается, а моя спина стала предвкушать очередную воспитательную работу.
Рядом была какая-то общага. Из неё высунулись девушки и стали звать меня, махая руками. Жили они на втором этаже.
Пока я карабкался к ним по водосточной трубе, клюшка успела плашмя глухо стукнуть о мой позвоночник.
Я был героем в их глазах, и меня угощали вареньем.
Прошло лето, и настала осень. Выросли жёлуди в нашем Соловьёвском саду и, тесно прижавшись к друг другу, ждали своего освобождения из литровой банки. Мне нужно было учить уроки, а я сидел на подоконнике открытого окна и уроки делать очень сильно не хотел.
Вдруг внизу в шляпе с полями я заприметил моего обидчика –папу космонавта Шаталова. Он с кем-то говорил под моим окном.
Отбомбился желудями здорово. После этого появилось желание учить уроки.
А если к палке длиной сантиметров 50–60, примерно по её середине привязать верёвку, а верёвку привязать к ветке, то получатся неплохие качели. Кто-то именно так и сделал, сделав подарок всей детворе округи, замученной учёбой в школе. Место было выбрано нешумное и немноголюдное – на Смоленском кладбище. По обе стороны реки Смоленки были могилы и склепы. В двух могилах покоился мой прадед и брат моего деда, умершие в блокаду. В склепах покоилась петербургская знать, их надгробия были настоящими произведениями искусства и навевали мысли о приключениях. Покойники, однако, лежали тихо и никому не мешали. Великолепная дорожка с поворотами, спусками, подъёмами и обрывами с обеих сторон и деревьями довершали великолепие кладбища.
Замученный вконец изучением правил русского языка, я был отправлен подышать свежим воздухом, пока не полысеют деревья и ледок не схватит лужи. Как раз ко мне пришёл Серёга, с которым мы до одури качались на тарзанке. Мне очень нравилось качаться!
Если качаться в нужном направлении, отталкиваться от обрыва и лететь над рекой, то высота будет до метров четырёх, а если вдоль дорожки, то всего метра два. Совсем неинтересно, поэтому я вдоль дороги и не качался.
Для экономии времени мы даже бежали. Мы очень надеялись, что кроме нас никого не будет. Однако по пути к нам пристроились ещё два наших пацана. Мы были самыми старшими. Нам было уже по 13 лет.
Вот мы и пришли. Но что это? Тарзанки не было!
Пока мы учились в школе, хулиганы забросили её на дерево!
Палка лежала на ветке, а верёвка – на сучках. Спасти ситуацию вызвался Серёга. Он взгромоздился на дерево и, держась за ветку, пока она позволяла, добирался до тарзанки. Ветка кончилась, и на задних конечностях он стремительно добрался до качелей и освободил их. Осталась самая малость. Нужно было прыгнуть вместе с тарзанкой – и можно качаться до одури, которая начиналась с заходом солнца.
Так и сделал. В момент прыжка он зацепился курткой за сук. Куртка была крепкой, и Серёга повис на этом суку и на куртке, держа в руках эти качели.
Спасать Серёгу пошёл я. Без особых приключений я забрался на дерево, придерживаясь за ветку рукой, преодолел пару метров. в трёх-четырёх метрах чернела поверхность реки Смоленки. Мне было страшно, а с далёкой земли пацаны орали, чтобы я держался двумя
руками за ствол и перемещался ползком. Оставалось всего полтора-два метра. Я сел на ствол, как учили меня пацаны с далёкой земли, и понял, что ни вперёд, ни назад я уже не могу перемещаться вообще.
Таким образом, всего в паре метров от друг друга, подобно спелым плодам мандаринов, мы с Серёгой оказались на дереве, в метрах трёх от обрывистого берега реки Смоленки.
Всё-таки Серёга выполз из куртки и полетел на тарзанке к далёкой земле, а я остался на ветке. Когда кинетическая энергия Серёги вместе с качелями закончилась, Серёга спустился на землю. После он просто бросал в меня эту тарзанку. Лучшее, что я мог сделать, это поймать тарзанку. Раз на пятый мне удалось это. Дальше всё было просто…
А Серёга жил в доме Кима 4.
К седьмому классу я уже знал поболее, чем основная масса одноклассников, и даже написал у нашей учительницы по физике, нашей классной руководительницы рассказ об авиации.
После я был в аэроклубе, а потом готовился к поступлению, и читать времени совсем не было, потому что школьная программа напрочь убила во мне любовь к чтению.
Мне было разрешено посещать занятия в секции "Юный пилот", но прыгать в то время разрешалось с 15, а летать – с 16.
Нас, молодых любителей авиации, было 50, а медкомиссию прошло только 12. Я очень гордился, что уже принадлежал к этим 12, и отличался от них лишь длиной и долговязостью, за что и получил кликуху Шланг.
Мы учили самолет Як-18А и парашют Д-1-8. Все успешно сдали экзамены и ждали лишь лета, когда мы наконец увидим живые самолеты и прыгнем. Прыжки в Лисьем Носу начинались часа в четыре, поэтому ночевали мы на аэродроме, завернувшись в старые купола. Мы – это близнецы Лёша (командир Ту-154, потом Аэйрбаса, а сейчас пенсионер.) Саша (летал командиром на Ми-8 в Таджикистане, затем был безработным, потом
летал с каким-то бизнесменом), Боря был командиром на Ту-134, Ан-148, а сейчас пенсионер.
Володя был самым главным по вертолётам здесь, в Питере. Умер в 2008-м.
Было радостно. С утра мы, если не было дождя, укладывали парашюты, но пока мы их укладывали, дождь обязательно начинался, и вся наша кропотливая работа шла коту под хвост. Мы сушили парашюты, распустив их, и снова складывали, и так каждый день. К обеду, изрядно проголодавшись, мы ехали домой, я – к своей бабуле, в Сестрорецк, чтобы поев, возможно, вернуться в Лисий Нос снова.
Весь июнь 1975-го был дождливым. Наконец мне стукнуло 15! Теперь я мог не опасаться за свой возраст. Погода к концу июня становилась лучше, и наши близнецы прыгнули уже дважды. Мне решительно не везло – то не было запасного парашюта, то ботинки были не те, да и папа мой к авиации не имел никакого отношения. Погода стояла уже ясная и летне- бездождливая, и мне было уже 15! Не выдержав отсутствия сына по ночам, мои родители поехали узнавать, чем там я занимаюсь, и, убедившись, что ничем таким Квакинским, слегка успокоились, и мой папа даже пошел к начальнику аэроклуба.
– Разве вы не можете дать ему пинка?
…У меня уже почти не оставалось шансов на прыжок. На следующий день спортсмены уезжали на сборы в Кохтпа-Ярве. Но я все же поехал на аэродром. Совсем один. Наступала ночь, и я решил ночевать на парашютной вышке, что и сделал. Ночью было прохладно, и у меня был только один вариант: подрожать и согреться. Дрожал долго, но почему-то не согрелся и решил покрутиться для согрева в колесе, но закрепил ноги плохо, и в верхней точке одна нога была готова выпасть. К счастью, Валера, двукратный чемпион Ленинграда по высшему пилотажу, имел прекрасную привычку курить табак ночью, и эта его замечательная привычка, возможно, помогла мне выбраться из перевернутой ситуации.
Валеру я тогда ещё не знал. Затем он дал мне свою ЛЁТЧЕСКУЮ меховую куртку, и я крепко уснул.
Утром я прошел врача, надел каску, парашюты (основной и запасной) и в таком виде стал ждать. Было 16 июля. Пока спортсмены тренировались, прыгая то с 1000, то с 2000 метров, я ждал и потел. Потел часа три.
Я помню, что мне было страшно подумать, что могу испугаться. Единственное, чего я не хотел: прыгать первым.
Наверное, с меня уже валил пар, и меня наконец заметили. Осмотрев мою амуницию и подсоединив ко мне прибор на запасной парашют, мне позволили занять место на АН-2. Наконец я в воздухе! Мы стремительно набирали высоту. Не прошло и полчаса, как мы уже оказались на высоте метров 800, и инструктор вежливо отрыл для меня дверь.
Говорят, что отделился я от самолета хорошо, без пинков и уговоров. Я полетел вниз, а остальные – наверх. Летел один, три секунды до выпуска основного парашюта. Только подумал, что долго не раскрывается, как он и раскрылся. Дальше как учили – подтянул под себя ремни, уселся поудобнее, отключил прибор принудительного раскрытия запасного. Все. Можно посмотреть на землю. Необыкновенная тишина. До АН-2 всего метров 500, но его уже не слышно! Земля такая пушистая, и все такое игрушечное, а залив такой голубой! Красота! Да, меня же предупреждали о шашлыках.
Севернее аэродрома находилось поле и на нем что-то росло. И чтобы это что-то при ветре не падало, к ним привязывали палки, поэтому и название – шашлыки. Кто упадет на эту палку, тот шашлык! Очень неприятно! Но шашлыки были за спиной.
Попробовал управление и убедился в том, что Д-1-8 управляется действительно так, как учили. (Дуб – он и есть дуб). Подлетаю к лесу, а внизу уже кричат о положении рук и ног.
Посадка на лес, это уже особый случай, и руки должны быть скрещенными, а ноги всегда вместе и ступни параллельно земле. Короче, с земли уже об этом кричат, волнуются, а я продолжаю лететь вниз и вроде на лес, ожидая посадки с секунды на секунду. Но земли нет и поймать расстояние до нее сложно.
Вижу по курсу маленькую полянку. Вот бы сесть там. Я пытаюсь тянуть передние стропы и сажусь очень мягко, словно в перину. Но это было мое впечатление. Сам-то я и сел на полянку, а вот купол лег на березку и сосёнку.
Ан-2 сделал надо мной пару кругов и, указав моё место, улетел. Я знал, что меня ищут, но не знал, как поступить: то ли идти навстречу нашим ребятам, оставив ценный купол парашюта без присмотра, то ли оставаться у купола и ждать. Вдруг листья зашуршали и из зарослей с треском вышли две старушки. Уж и не знаю, чего они там искали.
– Ты чаво, с неба что-ли?
– Да вот, – постарался пробасить я.
Я объяснил им ситуацию, и молодцеватые бабульки ситуацию поняли.
Пошел на встречу к нашим парням. Иду и ору, мол, я здесь. Вначале парни не отвечали, зато бабульки старались, не давая мне запеленговаться. Но, в общем, мы нашлись. Сосёнку и берёзку пришлось спилить.
Купол был ужасен – стропы вперемежку с ветвями, пусть простит меня тот, кто собирал этот парашют после меня!
В девятом классе я продолжал ещё ходить в аэроклуб, но уже догадывался, куда буду поступать, и все силы были брошены именно на поступление. Алёша и Саша ещё прыгнули, а Боря прыгнул и сломал ногу. С тех пор Боря терпеть не мог парашют. Саша прыгал ещё много, раз 600. Оставил прыжки лишь лет 8–10 назад.
Поскольку на медкомиссии мне было сказано не соваться в истребительную авиацию, я решил туда и не соваться. Вопрос стоял в том, кем я хочу летать. Для меня было ясно, если на маленьком самолете, то пилотом, а если на большом, то штурманом.
В Ы Б О Р
Академия ГА была под носом, и желание летать на больших лайнерах далеко, очень далеко, превзошло.
Выбор сделан. На дне открытых дверей я случайно познакомился с Витей. Он был уже на втором курсе и был для меня уже настоящим лётчиком.
– Четыре по математике? – недоверчиво посмотрел он на меня.
– Да здесь бракуют только по цвету глаз, поезжай лучше в Иркутск, там спокойнее.
Я уже собрался подавать документы. На второй день конкурс был уже 10–15 человек на место
Спасибо маме и папе. Они решили, что нужно ехать в Иркутск.
Витя встретил нас с мамой в аэропорту и отвёз к себе домой.
На следующий день я был уже в приёмной комиссии. Конкурс был небольшой: 10 человек на место. Именно в этом, 1977 году Актюбинск впервые набирал будущих пилотов с высшим образованием, поэтому и конкурс был относительно небольшим.
Таких хитрых ленинградцев оказалось трое. Я и Серёга – в Академию, и Гриша – в Актюбинск. Серега закончил летать где-то там, в Игарке, и, когда пронесся ветер свежих демократических перемен, Север вместе с лётчиками, да и со всеми остальными, перестал быть нужен, вернулся в Питер и продавал швабры. Будете покупать швабру, посмотрите, не Серёга ли её продаёт. Если он, то купите. Он плохие швабры продавать не станет. Про Гришу знаю, но зять у него был очень ценным. Он летал на Ту-134 в Риге, потом в Москве на боингах.
Начали проходить медкомиссию. Я прошёл всё, но глазной врач, нашёл, что фокусное расстояние правого глаза на приделе и, поскольку конечной инстанцией она не является, то лучше, если я буду поступать на штурманский факультет по специализации УВД (управление воздушным движением, диспетчер), а не на воздушную навигацию. Причём, сказала она, можно будет перейти с УВД на ВН, если не понравится позже. Потом она сказала моей маме, что её сын разбился на АН-12 пару лет назад, и моя мама, конечно же, стала меня агитировать на УВД. Я и согласился. После медицинской комиссии конкурс стал уже один к пяти.
Предстояло сдать письменную и устную математику , физику и написать сочинение.
Здорово и быстро я написал математику, прорешал всё несколько раз и был уверен, что получу пять.
Но получил лишь четверку. Какое-то действие, простое для меня, было сделано в уме, а преподаватель этого не понял и снизил балл. Я долго объяснял, и преподаватель понял свою ошибку. Такого ещё не было, и поэтому я написал об этом. Потом всё было просто. Устную математику и физику я сдал быстро и легко потому, что я не был дураком и был ленинградцем. Это не пустое бахвальство. Ленинградцев действительно любили все. Позже я понял почему, но это уже другая история.
Я уже имел три пятёрки, и мама была горда и счастлива. Она угощала меня мороженым, и я был счастлив тоже.
Впереди было сочинение. Мама и папа, и еще девочка Саша из нашего класса писали их здорово, а я не умел. Правда, один раз я написал немного, и папа с мамой мне помогли, поэтому я волновался, но не слишком сильно.
