Веселый ветер. Записки мореплавателя

Мы остановились в центре, у ратушной площади. Агент попрощался и укатил, а мы зашли в какую-то кафешку и заказали пива. Пиво, конечно, было безалкогольное.

– Ну как вам Финляндия, Леонид Павлович?

– Да никак. Если сравнивать с Питером, то сразу ясно где столица, а где провинция.

– Да, мне тоже так показалось. Еще и пиво безалкогольное. Пойдемте-ка на пароход. Нормального пива выпьем.

Мы вернулись на судно, сели у Мастера в каюте, он достал из холодильника пару бутылок Пльзеньского, полученного в Выборге на представительские, и мы с огромным удовольствием выпили его.

– Да, русскому человеку – безалкогольное пиво. Это выглядит издевательски.

– Ну не преувеличивайте, Леонид Павлович. Они не издевались, просто так здесь принято. А что там наша команда, небось водкой торгует, не видели?

– Нет, не видел. Но торгует наверняка. Когда за бутылку водки дают двенадцать долларов, трудно противостоять соблазну.

Платов хмыкнул, но комментировать не стал. Видимо был полностью со мной согласен.

***

Балтика радовала погодой. Никакой седой и мокрой мути, как обычно. Ясное небо. Прохладный воздух. Звезды по всему небосводу. Я отстоял вахту и спустился в кают-компанию на ужин. На ужин давали котлеты с гречкой.

– Хотите еще одну котлетку, Леонид Павлович, спросила Катерина – буфетчица.

– Нет спасибо, наелся. Ты лучше ее Сэконду отнеси, он у нас прожорливый.

– Да Аркадий уже две штуки умял. Куда еще?

Сытый Аркадий встретил меня на выходе из кают-компании, как будто ждал.

– Палыч, давай бахнем! – сказал он, делая ударение на слове бахнем. А чего бахать, водка-то продана. Но Аркаха с этими словами приподнял свитер и показал ракетницу, рукоятка которой торчала у него из-за пояса. Стало ясно, что он имеет ввиду. В Выборге была получена новая пиротехника взамен старой, с истекшим сроком годности. Старая была списана по акту и подлежала уничтожению. Вот он и предлагал уничтожить ее путем стрельбы из ракетницы. «Добро» у Мастера он получил, с оговоркой, чтобы залп не производился в воздух, а то другие могут его за сигнал бедствия принять.

Мы одели куртки, прошли по кормовому каравану и спустились на ют. Катька увязалась с нами. Аркаха зарядил зеленую ракету и «бахнул» в воду. За кормой под водой нарисовалась ярко-зеленая пылающая точка. Она прошла несколько метров и погасла где-то в глубине. Затем пошла красная ракета, а за ней белая.

– Как красиво! – произнесла Катерина с восхищением.

Мы стояли на юте и по очереди стреляли в воду, наблюдая, как там загораются и гаснут разноцветные огни. Прохладный зимний воздух наполнился запахом пороха. Над головой сияли звезды, необычайно яркие для Балтики. Жизнь неслась куда-то вскачь, как русская тройка, но задуматься о скоротечности жизни было просто некогда. Да и возраст не позволял, молодость, знаете-ли. А теплоход «Костромалес», тем временем, шел своим курсом со скоростью двенадцать узлов назначением на Алжир, страну волшебников из Магриба, Синдбадов-мореходов и Шахеризад.

***

Порт выгрузки в Алжире назывался Скигда. Но нас поставили не в сам порт, а на какой-то отдаленный причал, вокруг которого ничего не было. Причальная стенка, старый скрипучий кран, маленькое одноэтажное здание с плоской крышей – видимо контора порта, рядом со зданием – два верблюда. И все. Никаких тебе волшебников из Магриба, никаких Синдбадов-мореходов и уж, тем паче, никаких Шахеризад. Правда грузчики чем-то неуловимо напоминали сорок разбойников из сказки про Алладина. Выгрузка шла по прямому варианту на авто платформы. Груженые платформы уходили куда-то в пустыню, оставляя за собой клубы пыли и песка. Грузовики подходили с перебоями, поэтому процесс выгрузки то и дело останавливался. Во время простоев «сорок разбойников» рассаживались на причале и в трюме на корточки и впадали в какой-то сомнамбулический транс. Медитировали, наверное. Шел пятый день выгрузки, и уже очень хотелось покинуть этот негостеприимный Магриб. К тому же мы пролетали с рейсовой премией, не укладывались в сроки. Еще и старый кран визжал и скрипел. Казалось, что он работает на последнем издыхании.

И вот в один прекрасный момент кран как-то прощально взвизгнул, из распределительного щитка веером посыпались искры, и он остановился. Выгрузка встала. «Сорок разбойников» тут же расселись на корточки, кто в трюме, а кто на причале, и мгновенно впали в транс. Определить среди них старшего не представлялось возможным. Может это были верблюды? Но они тоже не проявляли никакого беспокойства по поводу остановки.

– Надо что-то делать, Леонид Павлович – сказал мне Платов, наблюдая эту картину с крыла мостика. Он предпочитал оставаться «над схваткой», а меня посылать в самое пекло. Я особо не парился по этому поводу – должность такая.

– Сейчас что-нибудь придумаем, – ответил я и пошел искать Аркаху. Дело в том, что его отец, Кулик старший, был врачом и когда-то работал в этом самом Алжире советским специалистом. А Аркадий хвастался, что знает от отца несколько слов по-арабски. По крайней мере, он знал, что верблюд по-арабски будет – «агар», а врач – «набиб».

Аркадий стоял у трапа в растерянности. Он, явно, тоже не знал, что делать. Я махнул ему рукой, приглашая за собой, и мы спустились на причал.

– Джентльмены, – обратился я к сидящим «разбойникам» – Может кто-то уже начнет ремонтировать кран.

Говорил я по-английски, и они меня, конечно, не поняли. Но из транса вышли, повскакивали и начали что-то активно лепетать по-арабски. В этом лепете отчетливо звучало французское слово «reparation», что означает «ремонт».

– Вот именно, – сказал я. – Репарасьон, и как можно скорее. As soon as possible, блин. – И тут Аркадий вставил свое веское слово. Он показал на верблюдов, на кран и сказал:

– Агар – набиб – репарасьон! Вашу мать! – Он, видимо, хотел сказать, что пора уже кому-то сесть на верблюда и поехать за доктором, то есть механиком, ну и начать ремонт, конечно.

«Разбойники», похоже, поняли. Они заулыбались, одобрительно закивали, и залепетали еще активнее. Теперь в их лепете, кроме «репарасьон», я различил слова «агар» и «набиб». Однако делать что-нибудь никто не спешил.

Ситуация разрешилась как-то неожиданно и сама собой. К борту подъехал пикап Тойота, на которых сейчас любят ездить моджахеды из ИГИЛ (запрещенной в России организации), только без пулемета. Из пикапа выскочили два «волшебника из Магриба», мало отличавшиеся от «сорока разбойников», и полезли в распределительный щит. Возились они часа два, но, на удивление, кран, после этого, два раза чихнул и задвигался. «Разбойники» тут же вышли из транса и побежали по своим рабочим местам. За время ожидания и платформ скопилось достаточно, так что вскоре мы, наконец, выгрузку закончили.

Мы уходили из Магриба. Те же «разбойники» отдали наши швартовы и опять уселись на причале в сомнамбулическом трансе. Решив с ними попрощаться, я нажал на кнопку тифона. Тифон взревел, оглашая округу прощальным гудком. Платов посмотрел на меня укоризненно, а «разбойники» так и остались сидеть в своих медитативных позах, даже бровью не повели.

Вот это самообладание! – подумал я.

***

Следующим портом захода была Валенсия, погрузка пшеницы на Антверпен. В рейсовом задании было сказано, что, по возможности, необходимо избежать закупки досок для установки «стропинга» в порту погрузки.

Когда-то давным-давно после гибели «Титаника» в Лондоне собрались представители международной морской общественности, чтобы решить, как жить дальше. Гибель «Титаника» показала, что пора что-то предпринимать для обеспечения безопасности. В результате в 1914 году появилась первая Конвенция о безопасности человеческой жизни на море или Конвенция СОЛАС (SOLAS – Safety of Life at Sea). В ней излагались различные требования к морским судам с точки зрения обеспечения безопасности. Конвенция несколько раз пересматривалась. В итоге сейчас действует редакция 1960 года с поправками с требованиями насчет конструктивных особенностей судов, обеспечения судов спасательными средствами, связью, противопожарным оборудованием, а также особые условия перевозки некоторых грузов, в частности зерна. Требования Конвенции обязательны для исполнения государствами-членами, а контроль осуществляется службами капитана порта. Это означает, что в любом порту любое судно может быть проверено все ли в норме.

Зерно считается опасным грузом, поскольку может смещаться и создавать избыточные кренящие моменты. Поэтому при погрузке зерна следует загружать трюмы полностью, чтобы ему просто некуда было смещаться. В одном грузовом помещении, где свободная поверхность всё-таки образуется, поскольку больше грузить не позволяет осадка, необходимо эту поверхность крепить. «Стропинг» как раз и есть один из методов крепления свободной поверхности зерна. Груз накрывают брезентом, застилают в два ряда досками, доски сколачивают гвоздями, а затем стягивают найтовами – стальными тросами. Доски в портах южной Европы стоят дорого, поэтому в рейсовом задании это было отмечено особо.

Для обсуждения вопроса предстоящей погрузки Мастер собрал на мостике целое совещание, на котором присутствовали Дед, боцман и я. Сэконд, в обязанности которого входили все вопросы, связанные с грузом, отдыхал после ночной вахты. Расстояние от Скигды до Валенсии составляет 380 миль – сутки перехода с хвостиком. Поэтому команда в спешке с утра занималась мойкой трюмов. Надо было, чтобы трюма еще и высохнуть успели.

Наш боцман, Гена Степанов, был мужик хозяйственный, как и положено боцману. Пригодные доски, оставшиеся после крепления груза, он собирал и складывал на тамбучину, где и сейчас лежали два пакета отличных досок. Брезент, гвозди и найтовы тоже имелись. Так что, судя по всему, мы были к погрузке зерна готовы.

– С премией за предыдущий рейс мы пролетели, – сказал Платов. – В этом рейсе надо наверстать. К тому же, установка «стропинга» будет оплачиваться чеками, тем более, если мы сэкономим на закупке крепежного материала.

На приход для проверки готовности судна явился сюрвейер, то есть инспектор. Звали его Хулио Мария Гонсалес Морено, судя по визитке. Был он круглый как шарик и очень серьезный, я бы даже сказал суровый. Он был одет в белую форменную рубашку с погонами и фуражку с какой-то немыслимой кокардой. Говорил он на очень плохом английском. Я все старался вставлять фразы на испанском, чтобы облегчить ему жизнь, но он как-то не сразу перешел на свой родной язык. Видимо не привык к тому, что на иностранном пароходе кто-то может говорить по-испански. Не смотря на свою белую рубашку Гонсалес Морено смело полез в трюм для проверки. Мне не оставалось ничего, как последовать за ним. В результате трюма были приняты с небольшими замечаниями, которые боцман с матросами быстро устранили, а сюрвейер удалился, предупредив, что завтра мы должны предоставить ему расчет остойчивости, грузовой план и схему крепления в офис, указанный на визитке.

– Ну как, Леонид Павлович? – спросил меня Платов. – Может надо было ему водки презентовать?

– Не знаю. Какой-то он мало сговорчивый. Боюсь мы с ним еще наплачемся.

– Ладно. Скажите Сэконду, чтобы подготовил сегодня все документы, проверьте их, а завтра поедете отвезете. Поезжайте только сами, не перепоручайте Аркадию. Можете такси через агента заказать.

На следующий день я отправился в Капитанию, которая находилась в центре и располагалась в старинном здании. Большой зал с каменным полом был разбит на отдельные ячейки-кабинки, в одной из которых я и обнаружил нашего инспектора. Хулио Мария принял от меня требуемые бумаги и строго предупредил, что проверять все будет лично. Не расслабляйтесь, мол.

– Хулио ты еще и Мария, – хотелось сказать, но я сдержался и пошел смотреть город.

Читатель, если ты никогда не был в Валенсии, очень рекомендую посетить. Старинные средневековые башни с зубцами вперемешку с красивыми зданиями в стиле модерн, но не просто модерн, а с каким-то неописуемым испанским колоритом. Соборы. Средневековые каменные мосты через речку Турия. Река высохшая, а в русле разбит парк. В парке велодорожки, теннисные корты и даже футбольные поля. Идешь по мосту, а внизу, там, где должна быть река, играют в футбол. Очень необычно. На каждом углу кафешки, бары, таверны и опять бары и кафешки. Очень хотелось посидеть за рюмкой кофе и поразмыслить о скоротечности жизни. Но, как всегда, было некогда. Жизнь летела, как…. Я уже писал. Надо было возвращаться. Зерно механическим погрузчиком грузят стремительно.

К вечеру погрузка закончилась. Тут же на борту возник Гонсалес Морено и, в моем сопровождении, пошел инспектировать работу. Три трюма были загружены под завязку, кроме первого, где предполагалось установить «стропинг». Пшеница, правда, лежала не идеально ровно, и сюрвейер сказал:

– Чиф, у вас трюма загружены не полностью. Это неправильно.

– Да как не полностью. Больше не загрузить.

Тогда он достал карго-план, нарисованный Аркадием, где на втором, третьем и четвертом трюмах было написано слово «Full», то есть «полный», и начал в него тыкать.

– У вас тут написано «фуль», но это не «фуль». Вы же сами написали «фуль». Надо сделать, чтобы было «фуль».

– Вот чучело, – подумал я. И начал объяснять, что больше сыпать нельзя, что, если мы насыплем еще, крышки трюмов могут не закрыться. Что у них есть ребра жесткости, которые мешают.

– Не знаю. Написано «фуль», значит должно быть «фуль», продолжал свое Гонсалес Морено. Так мы препирались минут тридцать. Я от него уже устал. Испанского языка мне уже не хватало на такое общение и хотелось сказать исключительно по-русски все, что я думаю про таких сюрвейеров, про таких Хулио и про таких Морено. Вокруг нас собралась небольшая толпа, которая с интересом прислушивалась к нашему спору. Среди них был старший стивидор, которому уже хотелось ехать домой, но он не мог этого сделать до окончания погрузки, и я попросил его сыпануть еще по паре тонн в каждый трюм. Но только по паре, не больше. А боцману сказал позвать палубную команду и разравнивать верхний слой, чтобы трюма закрылись.

Все это было проделано, трюма насилу закрылись.

– Ну вот, – сказал я – Больше чем есть «фуль», не сделать. Не ехать же с открытыми крышками.

Тут Гонсалес Морено внезапно смилостивился и согласился:

– Ладно. Пускай будет так. Теперь мне нужен «стропинг» в первом трюме. Сам приеду проверять.

После ужина Мастер собрал весь экипаж в столовой команды.

– Осталось последнее. Установить «стропинг». На работу выходят все.

И тут появились недовольные. В основном это были старые мотористы, токарь и третий механик, которые, кстати, составляли судовой профсоюзный комитет. Они начали ворчать про нерабочее время, про почему как всегда именно они, про тяжелую судьбу советского моряка и про недостойную оплату труда.

– Эта работа будет оплачена чеками ВТБ. – сказал Платов. – Я заверяю вас, что лично пойду в ХЭГС (хозрасчетная эксплуатационная группа судов) подписывать документы. Кто не желает участвовать, могут не участвовать, но на оплату они тоже пускай не рассчитывают.

Эта пламенная речь несколько охладила пыл партии недовольных и на работы дружно вышли все. Буфетчица встала на вахту у трапа. Было уже темно, матросы включили прожекторы, и работа закипела. Расстилали брезент, таскали доски с тамбучины в трюм, сколачивали их, крепили найтовами. Через пару часов в первом трюме был установлен настил из досок, на котором можно было танцевать фламенко ну или матросский танец «яблочко». И тут опять появился Гонсалес Морено. Я с гордостью показал ему на наше творение. Сюрвейер спустился в трюм, походил туда-сюда, потопал ножками, как будто хотел станцевать чечетку, вылез и сказал,

– Bueno (Хорошо).

Это была победа! Он даже придираться особо не стал, а вместо этого выдал акт, составленный на красивой бумаге с гербом, что теплоход «Костромалес» погружен в соответствии, что ему можно отправляться в море и что, вообще, все хорошо. Это уже происходило в капитанской каюте. Так он еще и на словах добавил,

– Капитан, у вас хороший экипаж. – При этом он продолжал оставаться серьезным и суровым, как всегда. Довольный Платов достал бутылку водки и протянул ее сюрвейеру.

О, рашн водка! Грасиас! – опять серьезно сказал Хулио Мария, сунул бутылку в портфель и покинул борт судна. За все это время, он так ни разу и не улыбнулся.

– Фу, – сказал Платов. – Если бы не ваш испанский, я уж и не знаю, как бы мы справились.

***

В Антверпене нас поставили к причалу без задержек. Выгрузка должна была начаться на следующий день. Пока шли по Шельде, матросы разобрали доски в первом трюме и опять аккуратно сложили их на тамбучину в два пакета. Несколько человек хотели приобрести автомобили. На судно приехал автодилер на микроавтобусе и отвез желающих в гараж. Больше всех жаждал приобрести машину матрос Вересов. Он давно копил на «мерседес». К тому же, он собирался в отпуск и, видимо, хотел удивить народ. «Мерседес» в то время – большая редкость в Союзе. Я тоже поехал посмотреть, что предлагают. Большой светло-зеленый «мерседес» в продаже имелся и был тут же приобретен. Купили еще несколько подержанных автомобилей. Я приобрел белую «Ладу-Пятерку». Причем расплатился за нее финскими марками, вырученными за водку. Получилось, что автомобиль обошелся мне в тридцать бутылок водки.

Первый автомобиль – это всегда волнующие переживания. Да и не первый тоже. Машины пригнали к причалу, и мы с Аркахой пошли их осматривать. У него в Ленинграде имелась «девятка», и он был уже опытный автомобилист. Кулик походил вокруг моего приобретения, сел за руль, зачем-то нажал на клаксон и завел двигатель. Двигатель завелся сразу. Потом Аркадий долго смотрел под капот и, наконец вынес окончательный вердикт,

– Ведро.

«Ведро» мы испытывали уже в Генте, куда пришли, как обычно, грузить сталь. Причал погрузки располагался в канале Гент-Тернëзен, не доходя до Гента несколько километров. Рядом высилась громада сталелитейного завода Сидмар, на котором и производилась сталь для «жигулей». А в паре километров был небольшой городок Зелзате. Такой симпатичный фламандский городок, куда мы частенько ходили купить какую-нибудь мелочь или просто посидеть в кафе. Купленные в Антверпене шесть автомобилей стояли на крышках трюмов. Их пришлось выгрузить на причал. Вересов в компании с Катериной ходил вокруг своего «мерседеса», наслаждаясь радостью от приобретения. Мы с Куликом сели в «пятерку» и, на этот раз, не пошли, а поехали в Зелзате. Бензина в баке оставалось не много, и пришлось заехать на заправку, где залили пять литров бензина «Супер». Потом посидели в кафе, выпили пива и назад. Никаких нареканий по техническому состоянию автомобиля выявлено не было.

Но позднее, когда я, находясь в отпуске, начал активно пользоваться «пятеркой», в ней постоянно что-то ломалось. Первый раз я заглох на площади прямо напротив Смольного, в котором находился городской Комитет партии. Хорошо, какой-то мужик проявил шоферскую солидарность и отбуксировал меня до дома. В аккумуляторе оказалась трещина, и он сдох очень быстро. Я с трудом купил новый. Запчасти были в дефиците, и их приходилось покупать на черном рынке втридорога. А покупать пришлось достаточно много чего потому, что агрегаты выходили из строя один за другим. После замены множества узлов она, правда, начала работать более-менее сносно. Но когда мы с женой поехали в Москву и на съезде с МКАД проезжали огромную лужу, вода хлынула в салон потоком прямо ей на ноги. В днище оказалась довольно внушительная трещина. В общем «ведро» не давало расслабиться, но зато, по мере преодоления трудностей, приходил драгоценный опыт. В результате я через год продал автомобиль, а на вырученные деньги купил двухгодичную «шестерку», которая прослужила верой и правдой лет шесть.

А «Костромалес», тем временем, выгрузила сталь в Калининграде, перешла в Выборг и встала под погрузку березового баланса на Италию. Вересову пришла замена, а Катерине, которая очень хотела уехать с ним на приобретенном автомобиле, замена не пришла. Вересов погрузил в «мерседес» чемоданы, сел за руль и укатил в Питер. Катька стояла у трапа, и по ее щеке стекала горючая слеза. Ее реально было жалко. Тогда, стоявший рядом Кулик, сказал,

– Катюх, плюнь, не грусти. Пойдем бахнем!

Бунт на корабле.

Перестройка и гласность шагали по стране. «Каждый на своем месте должен делать свое дело как можно лучше», – доносилось из телевизора. Это было время надежд на лучшее и время глубоких разочарований. А начиналось все с антиалкогольной кампании.

Я узнал о начавшейся борьбе с пьянством совсем случайно. Теплоход «Красное Село» шел с Кубы с грузом сахара-сырца назначением на Ленинград. Все радовались тому, что идем не в Калининград и не в Ригу, а домой. Мы с Витькой Марковым, начальником радиостанции, сидели у меня в каюте и ждали жен, чтобы отметить вместе окончание рейса. Жены приехали, но вместо ожидаемого шампанского перед нами на стол выложили газету «Правда» с Указом Президиума Верховного Совета СССР «Об усилении борьбы с пьянством». Указ был написан суровым номенклатурным языком: «…или появление в общественных местах в пьяном виде, оскорбляющем человеческое достоинство и общественную нравственность, влечет наложение административного взыскания в виде предупреждения или штрафа в размере от двадцати до тридцати рублей.» В прессе и по телевидению рекламировались безалкогольные свадьбы. Однажды, будучи в отпуске, я встретился с однокашником, и мы зашли в кафе пообщаться. Причем мы не находились в «пьяном виде, оскорбляющем человеческое достоинство и общественную нравственность». В кафе был накрыт большой банкетный стол.

– Здесь не посидеть. Наверное, свадьба. – сказал я.

– Безалкогольная, – ответил Димка.

– Ты когда-нибудь видел безалкогольную свадьбу?

– Нет. Но очень много об этом читал.

А еще в эпоху поздней перестройки пришла новая беда – демократизация, которая предполагала выборы на альтернативной основе. Выбирали народных депутатов. На некоторых предприятиях даже выбирали директоров. Я уже начал опасаться, что дойдет до выборов капитанов на судах. Но, к счастью, этого не случилось. Видимо вспомнили слова знаменитого капитана Сильвера, который, отвечая на вопрос одного из заговорщиков, когда же им позволят расправиться с капитаном, сказал примерно следующее: «Как можно позже, вот когда. Вы, конечно, неплохие матросы, но кто из вас вычислит курс, кто приведет корабль к месту назначения?» В общем, хватило ума капитанов не избирать. Однако последние постановления партии и правительства требовали усилить роль профсоюзных комитетов, и профсоюзный комитет теплохода «Костромалес» взялся за усиление своей роли со страшной силой.

А тут еще к нам в экипаж неожиданно прислали первого помощника капитана, то есть комиссара или помполита. Это было странно. Во-первых, на «Костромалесе» первые вообще редко встречались, потому что штатный капитан Назаров как-то умел обходиться без них даже во времена застоя. А во-вторых, всем уже было ясно, что деньки комиссаров сочтены, и им придется либо вспоминать свои прошлые морские профессии, либо увольняться. Тем не менее, комиссар появился, живой, здоровый, довольно упитанный, с бородой, как у революционера-демократа. Звали его Александр Васильевич Курилов, и он раньше уже на этом судне работал. Кто-то из старых членов экипажа даже сказал, что первый нормальный, адекватный и не вредный. Я очень сильно в этом сомневался, поскольку таких встречал редко. У меня на любой должности была своя конкретная работа, которая с деятельностью первого помощника никак не пересекалась, поэтому я к ним ни за чем не обращался и уж, тем более, на набивался в друзья. Удивительное дело, но именно это обстоятельство часто и становилось прямой причиной натянутых отношений. Не любили комиссары, когда их игнорируют, потому что политика партии должна касаться всех и каждого. Но теперь, когда с однопартийностью в СССР было практически покончено, отношения менялись, и было непонятно, чего ждать и как воспринимать появление в экипаже помполита.

Пока теплоход «Костромалес» грузился березовым балансом (баланс – это бревна длиной 4-6 метров из верхушек стволов, которые непригодны для изготовления досок) на Италию в порту Выборг, в экипаже происходили и другие изменения. В частности, пришел новый хозяйственный помощник капитана Гришка Раскопаев. В ЛМУ (Ленинградском морском училище) был хозяйственный факультет, который он закончил. Однако позднее должности хозпомов сократили, обязанности по составлению продовольственных отчетов и командованию службой быта передали старпому, а бывшие хозпомы пошли в матросы-артельщики, несколько потеряв в зарплате и переехав из кают-компании в столовую команды. Матрос-артельщик – это матрос со всеми полагающимися матросскими обязанностями, но который также заведует провизионной кладовой, артелкой, получает на базе продукты, ежедневно выдает их повару и ведет учет. Если как матрос Гришка был совершенно обыкновенным специалистом, то в деле заведования продуктами он был просто виртуоз. Он мог договориться с любым начальником продовольственной базы о чем угодно, мог достать любой дефицит, мог все это доставить на судно и обменять на что угодно, если потребуется. Гришка был плодом эпохи недостатка самого элементарного, на господстве дефицита он строил свое благополучие. Это было его кредо, его идеология и, если хотите, его хобби.