Собрание произведений. Том II

Леонид Аронзон

Собрание произведений

Том II

Составители: П. А. Казарновский, И. С. Кукуй, В. И. Эрль

Рецензенты:

Доктор филологических наук, проф. Л. В. Зубова

Доктор филологических наук С. И. Николаев

В оформлении издания использованы рисунки Леонида Аронзона

© Л. Л. Аронзон (наследники), 2018

© П. А. Казарновский, И. С. Кукуй, статья, 2006

© А. И. Степанов, статья, 2006

© П. А. Казарновский, И. С. Кукуй, В. И. Эрль, составление, подготовка текста и примечания, 2006

© Н. А. Теплов, оформление обложки, 2006

© Издательство Ивана Лимбаха, 2024

* * *

Поэмы

268. Демон

Большой культурой обладая,на фоне призрачной горымчался во весь дух над льдамикрасив лицом, ширококрыл.Безумноликое дитя эфира,вдыхал он воздух ледника,и речь его была дикадля уха нежной дщери мира:– Аз есмь гонимый без погони!Люблю сидеть я в кресле дельты.Но лишь с тобою мне спокойно,и потому моя свирель ты.С людьми не знаю я контакта,через стекло общаюсь с миром,и если что скажу не так я,поправь меня, дитю эфира.Пойми, я только наблюдаю,как люди открывают рты.Тебя ж увидя меж садами,постиг страданье сироты!..И после паузы недлиннойона прервала монолог:– Ты в душу мне слетел с вершины,чтоб я твой слышала глагол,и он вошёл в меня иглою(как хорошо её бы вынуть!),лежу перед тобою голоюи вся с тоски горю и стыну:прошу, скорее мне открой,зачем расстался ты с горой?..Насупил лоб дитя эфираи рек, крылом подняв норд-ост:– Что мне морей большая стиркаиль разговор полночный звёзд!Я сызмальства любил природу,её скалѕ и огороды.Бывало, что, схватясь за тучу,я целый век за ней летал,но это, как и всё, наскучилоещё в младенческих летах.Я думал, многое возможно,увы, не понимал пока,что всё, что есть здесь, в мире Божьем,живёт как будто в зеркалах,чей быт сближенью недоступен,и я не мог в него вшагнуть…Дух замолчал, чело насупив,и взор вперил в девичью грудь.– При чём тут я, – спросила дева,стыдясь наивности вопроса, —и вид у вас какой-то нервныйот дум и вечного сиротства.Я вас хочу, я вас желаю!Нехорошо, что так гола я.Лежу пред вами я и зябну!..Высокий дух подсел поближе:– Я, к сожалению, предвижу,что вам наскучат наши ямбы,а я б хотел скалой замшелойприроду вечну созерцать.Мой Бог, как ты похорошела,хоть нету на тебе лица!..И дух, переведя беседуна Терек сладких междометий,ей показал, что очень сведущв проблемах пола, хоть и жил не этим.1963

269. Прогулка

Часть 1Глава 1Когда один я набережной узкойтащился вдоль заборов захолустных, —там, что ни шаг, дорога всё опасней, —великолепные тогда мне снились казни,подробности их. Сглоданный ветрамисад, по стене вытягиваясь, шарил,и, оттопырив снег, сухой репейникказался знаком тьмы и запустенья.То крупно, то чуть видимо дрожа,сад расплескался, будто я разжалкулак, его сжимавший до сих пор.Я оглянулся – вот пейзаж: забор,кольцо трамвая, мост через канал,пустырь, репейник и затем стена,стена без окон, неприглядный дом…И понял я, что мне давно знакомвесь этот вид с безжизненной стеной.Я в сад вошёл, и тень моя за мной.Рывками ветер долетал с канала,был сад проекцией, но без оригинала.Плоски деревья были, наст был твёрд.Я шёл дичась, как будто бы я вор.Я проходил сквозь чёрные стволы,сад шарил по стене, как будто плыл,как будто бы всплывал из глубины,неотделим от плоскости стены.Сад выгребал, вытягиваясь вверх.Я шёл всё дальше, вдруг наткнулся: дверь!Я видел, как по снегу полукругдверь описала, выгибая сук,распластанный по ней и по стене.Дверь открывалась выходом ко мне.Я осторожно сделал первый шаг.За отвороты глубже сунул шарф.И дверь закрылась с грохотом за мной.Стена и сад остались за спиной.Глава 2Таков был этот сад – пейзаж души,движенья сада были не слышны,и продолжали видеться мне казни,великолепные, похожие на праздник.Да, в глубине тех захолустных улицтянулся сад, мерцая, словно угли,и, за стволы туманные попятясь,виднелся дуб, для будущих распятийзадуманный – был ствол его раздвоен.Я оказался в полночь пред стеною,на ней был сад, как бы от боли скрючен:юродствовали веточки и сучья.Шёл ровный снег. Кругом было темно.На стену всю – хотя б одно окно!И слышал я – сугробы оседают,вот водосток отрыгивает наледь.Снег приподняв, шевелится трава.Неподалёку тащится трамвай,гостей последних, бледных развозя.И лыжники за городом скользят.И, глядя в потолок, ещё не стар,лежит покойник, словно Бонапарт,сухие руки на груди сложив…Таков был этот вид – пейзаж души:кольцо трамвая, мост через канал,пустырь, репейник и затем стена,стена без окон, на которой садтянулся вверх. Был ровен снегопад.Был ровен снегопад и был неслышен.Сад, как душа, всё устремлялся выше,и было страшно в комнате ночнойлежащему с уснувшею женой.Казалось всё, что оборотнем вдругона проснётся. Ночь. Не спит супруг.По потолку скользят лучи от фар,ещё смотри – шевелится фонарьнад баррикадой выставленных дров,что в переулках проходных дворов…Я к дубу шёл, петляя меж деревьев,и вдруг застыл пред низенькою дверью.Я видел, как по снегу полукругдверь описала, выгибая сук,распластанный по ней и по стене:дверь открывалась выходом ко мне.Я задержал её движенье вспять,прислушавшись, как медленно скрипятсырые петли. Гнусный скрип в ушахне умолкал. Я сделал первый шаг.То закрывая, то впуская свет,скрипела дверь, царапаясь о снег,и я шагнул в пустую глубину,назад уже решась не повернуть.Глава 3На лестничной площадке мрак был. В дверьврывался ветер, поднимая вверхснежинки, освещённые извне.Я шёл вперёд на ощупь, по стене.Ни лестницы здесь не было, ни двери.Но я подумал, сам себе не веря,что дальше будет выход. Спичку сжёг.Открылись тени. Различил комокгазеты, пол, составленный из плит,глухую стену – и, решась ступитьещё на шаг, я посмотрел за спину:проход был чёрен, время было длинно.Закрылась дверь, впустившая меня.Вот перечень сегодняшнего дня,тот, что запомнил. Утро. Снег чуть розов.Кругом пейзаж февральского мороза.Над длинным зданьем сонного дворцаявленье солнца призраком родствас прошедшим веком, коий так развёрнут,что нет труда представить себя мёртвымцареубийцей. Площадь. Ангел. Крест.Пейзаж обычный петербуржских мест.День. Над столом моим скопленье света,листы бумаги, «Мерседес» – приметымоих трудов. Я занят, я пишу,когда смотрю в окно, то слышу шумвсей улицы и знаю – рядом церковь.Пишу – кварталом отделён от центра.На куполах залитый солнцем снег.Вот голуби проносятся в окне.С визитом – гость, и с ужином – жена.Гость тет-а-тет, гость – крыса, гость – журнал.Вечерний бридж, и всё благопристойно,и все сидят, скосившись на съестное,но каждый занят высшим, каждый сам,и длинно всё, длиннее книги Царств.Но, ворот свой подняв, уходит сумракна пустыри окраин Петербурга,идёт впотьмах по набережным сонным,где город спит, газонами изогнут,где тёмный сад, изглоданный ветрами,как по стене, вытягиваясь, шарит.Вышагивает ветер час за часомкакой-то юноша, нечёсаный, несчастный,и тащится, вынюхивая самок,ещё один, – возможно, тот же самый.Я обогнал их трусовато, боком —и оказался пред стеной без окон.На ней был сад, и вытянут, и сплющен,один из вариантов райской кущи.Бесплотный, безобъёмный сад теней.И я вошёл в него, приблизившись к стене,нельзя сказать, чтобы совсем не струсив,а рядом были виды захолустья:кольцо трамвая, мост через канал,пустырь, репейник и затем – стена,стена без окон, безобразный сад.Неслышно продолжался снегопад.И, за стволы туманные попятясь,там дуб стоял подобием распятья.Был ствол его раздвоен широко:игра природы, мысли – для кого?Я двинулся к нему через деревьяи замер вдруг пред низенькою дверью.Я оттолкнул ногой её. Черноза дверью было. Тень моя за мнойскользнула вглубь, и, отделив от мираменя и тень, за нами дверь закрылась.Кругом был мрак. Я спичку сжёг и тихопошёл вперёд, и вот наткнулся: выход.Глава 4Дверные щели пропускали свет.За спину глянул, в стороны и вверх,чтобы запомнить переход свой, нокругом было по-прежнему черно,и только впереди сквозь узенькие щелицедился свет: там фонари горели,там, – я подумал, – я увижу двори с фонарём, и с выставкою дров,и с окнами, завешанными на ночь.Я в дверь ногой ударил… Было рано.Часа, должно быть, два, и то от силы.Моя жена, должно быть, погасиладвойное бра и, лёжа на спине,тревожится, должно быть, обо мне.На босу ногу в шлёпанцах соседпрошёл по коридору: гасит свет,к себе вернулся, быстро запер дверь,должно быть, лёг сейчас и смотрит вверх.По потолку скользят лучи от фар,ещё смотри – шевелится фонарьнад баррикадой выставленных дров,что в переулках проходных дворов.Плодят ручьи разбухшие сугробы.Под одеялом, чтобы лечь удобней,два тела изгибаются, скользят.Потом всё тихо – за стеною спят.Голоса:– Ты засыпаешь?– Нет! Который час?– Должно быть, три. У твоего плеча,как в лодке.– На стене…И на стене —безлистый сад.Прогуливая тень,идёт любовник, разветвляя кустсвоих теней. Потрескиванье. Хруст.В постели упражняется фантаст:за чью-то жизнь всего себя отдаст.Ночь – воскресенье мыслей и добра.Пусты все магазины до утра.Снег освещает церковь, тихий сквер,его ограду…Я ударил в дверьи выскочил на улицу, как вор,но увидал: не дом жилой, не двор,не площадь и не рынок, не завод,не пригород в лесничестве, не родвоображенья: горы ли, Эдем,не царство теней и не летний день,не эшафоты, даже не шабашвесёлых ведьм – я увидал пейзаж:кольцо трамвая, мост через канал,пустырь, репейник, за спиной – стена,стена без окон, на которой садюродствовал. Был ровен снегопад.Ни встречного, ни окон, ни дворов.Всё тот же снег, но без моих следов.И фонари по-прежнему стучат.Всё тот же сад, прижатый к кирпичам.Всё тот же вид: булыжник и канал.И за спиной, и по бокам – стена,которую насквозь прошёл затем,чтоб снова опознать себя и теньв пустом саду, бесплотном и пустом.Одна стена, одна стена – не дом.И дверь в стене, ведущая в тишик такому же пейзажу – вид души:кольцо трамвая, мост через канал,пустырь, репейник и затем – стена,стена без окон, на которой садвсплывает вверх. Я слепо, наугадбежать пустился, обгоняя тени,как будто вверх по каменным ступеням.Часть 2Гонимый кем, почём я знаю?Глава 1За мной тянулся гнусный скрип дверей,горела треть трефовых фонарей.С Невы дул ветер и позёмку гнал.Льдом не закрытый, морщился канал.К лицу был небу исполин-собор,по композиции похожий на костёр.И я, согнувшись будто от удара,спешил к нему по зимним тротуарам,но, не дойдя, вдруг повернул назад:я сызнова решил увидеть сад,распластанный на кирпиче стены,и тот пейзаж – создание спины,но путь к нему был мною же запутан.Исчезли звёзды. Начиналось утро.В прошедшем веке задували свечи.И, как трава, проросшая из трещин,тянулись липы берегом канала,и шёл вдоль них, как ночь назад, сначала,следя щитки над арками домов.Стонали кошки, из глубин дворовужасным фырканьем предупреждая встречу.В прошедшем веке чуть дымились свечи.Тянулись вдоль воды жилые зданья.Я был облеплен ими сбоку, сзади,и будто бы тащил их не спеша,с таким трудом давался каждый шаг.Канал петлял, и вот уже – кусты,и где-то рядом должен быть пустырь.Вот переулки наподобье трещин.В прошедшем веке – всё головки женщинвдоль длинных строф и автор с чубуком.И вот пейзаж, почти уже знаком!Навстречу мне прохожий, столь нечастый,бессонный юноша, потерянный, несчастный.Второго не было, второй нашёл ночлег.Я шёл вперёд, продавливая снег,всё было бело, наст ещё был твёрд.Я оглянулся, увидал – забор,кольцо трамвая, мост через канал,пустырь, репейник – сразу же узналя этот вид, пейзаж своей души,всё было тихо, будто оглушилменя пустырь, – но не были видныни тени сада, ни простор стены…Глава 2С великолепных казней для зевакмной начиналась первая глава,но чем я дальше шёл и чем быстрей,всё явственней был слышен скрип дверей,оставленных, где сад всё распростёр.За площадью увидел я собори, вздрогнув, повернулся, и назадпошёл быстрей, чем прежде, – видно, сад,как место преступления, тянул,собой заполнив праздную стену.Мерцал канал, вдали – тряслись огни.Я шёл вдоль парапета, всё один,но скрип дверей незримой паутинойтянулся вслед, не прерываясь, длинный,как путь обратный из любых путей.Был нескончаем этот скрип петель!И, оторваться от него спеша,я вдвое, втрое – я убыстрил шаг,просматривая бегло номерадомов мне встречных. Из глубин дворатак, словно человеческий подкидыш,стонали кошки от любви, как видно!И нестерпимая была во мне тоска,как если б всадник вслед за мной скакал.Я задыхался, я – замедлил шаг,свернул за угол (всё ещё бежал),но за углом, как будто поджидал,стоял тот юноша, готовый на удар,я отшатнулся, заслонясь рукой,рванулся вбок, – но где-то был второй!Всё ниже были встречные кусты,и, наконец, я различил пустырьи столь знакомым ставший мне пейзаж,но вместо сада на стене – этажнад этажом и окон пояса:как изменилось всё за два часа!Но, может быть, окраины менязапутали, за вымыслом гоня, —и я вбежал в какой-то странный двор,затем в другой, по лестницам меж дров,петлял и путался, как клоун и удав,как Арлекин в предлинных рукавах,но не было ни сада, ни стены…Глава 3Мои шаги мне были не слышны.Ещё один предвижу я повтор:я увидал за площадью собор,его гигантский купол, облака.Как будто всадник вслед за мной скакал,я повернулся – и уже бегомя от собора скрылся за углом:казалось, сад лишь мог меня укрыть,подробно было цоканье копыт,и скрип дверей был неразрывно длинен,как старца взгляд – сюжет о блудном сыне.Я всё бежал, пытаясь оторватьсяот скрипа ли дверей, от взгляда ль старца.Моим движеньем смазанные зданьямелькали возле, и я знал, что сзадиуже их тьма с колониями кошек.И гнусный скрип обугливал мне кожу.Исчезли звёзды. Было чуть светло.Я за угол свернул, но за углом,расставив руки, чтобы сразу взять,стоял всё тот же юноша. Скользяпо гололедице, рванулся я. Каналрябь фонарей, пошатываясь, гнал,и низкие увидел я кусты:так значит рядом, где-то здесь, пустырь!Бежать пытаясь, то сходя на шаг,я двигался, стараясь приглушатьдыхание, но вот почти в упорнаткнулся я на: улица, забор,кольцо трамвая, мост через канал,пустырь, репейник – тот пейзаж, что гналменя сквозь город. Не были виднымне только тени на холсте стены.Стена была вся в поясе окон.Я в дверь скользнул: мне был проход знаком,но, пробежав и выскочив за дверь,я оказался в узеньком дворе,его я пересёк – но и за нимбыл снова двор – безвыходно гоним,я прятался по лестницам, где вровеньсходились кошки, выгнувшись, как бровиогромных глаз, и я бежал быстрей.За мной тянулся гнусный скрип дверей.Была во мне открытая тоска,не то чтоб всадник вслед за мной скакал,не то чтобы сюжет: семит и рыцарь,но только было некуда укрытьсяи невозможно было здесь остаться!Не с просьбой – для браслетов арестантскихя вышел сам к ним, руки протянул,в который раз пройдя через стену,чтоб снова опознать пейзаж душии тем пейзажем убедиться: жив!Так вот он снова, словно приговор,немного краток: улица, забор,кольцо трамвая, мост через канал,пустырь, репейник и над всем стена,стена без окон, на которой садвсплывает вверх, как ночь тому назад,и дверь в стене, ведущая в тишик такому же пейзажу – вид души,где тот же сад юродствует, дрожа.Прощай, пейзажем ставшая душа!5 марта 1964

270. Лесное лето

IВ ручье, на рыхлом дне, жилищепиявок, раков и мальков,он на спине лежал их пищей,и плыли волосы легковниз по теченью, что уноситв сетях запутанную осень.А возле, девой пламенея,вслух бормоча молитвослов,его семья, как будто племя,носилась в облаке цветов.IIГде красный конь своё лицопил, наклонясь к воде лесной,буравя й его чела,там в пряже путалась пчела,и бор в просветах меж деревпетлял побегом голых дев,и там, где трав росой потея,сон рыбака будили тени,старик, трудом осилив ы,рек: «Рыбы дети мне, не вы!IIIВек простоять мне на отшибев никчёмном поиске дробей,когда я вижу в каждой рыбеглаза ребёнка и добрей,что в дыме высушенной сетисо мной беседуют о смерти!»И в реку стряхивая рыб,старик предался полудрёме:«Возможно, вовсе я не был,но, завертясь, не сразу помер!»IVТак, обратясь к себе лицом,лежал он на песке речном.Сентябрь 1965

271. Листание календаря

IКак если б я таился мёртви в листопаде тело прятал,совы и мыши разговорпетлял в природе небогатой,и жук, виляя шлейфом гуда,летел туда широкой грудью,где над водою стрёкот спицна крыльях трепеща повис,где голубой пилою горбыл окровавлен лик озёр,красивых севером и ракой,и кто-то, их узрев, заплакали, может, плачет до сих пор.IIГадюки быстрое плетеньея созерцал как песнопеньеи видел в сумраке лесовмеж всем какое-то лицо.Гудя вкруг собственного у,кружил в траве тяжёлый жук,и осы, жаля глубь цветка,шуршали им издалека.Стояла дева у воды,что перелистывала лица,и от сетей просохших дымтемнел, над берегом повиснув.IIIЗимы глубокие следысвежи, как мокрые цветы,и непонятно почемуна них не вижу я пчелу:она, по-зимнему одета,могла бы здесь остаться с лета,тогда бы я сплетал венокиз отпечатков лап и ног,где приближеньем высокиворота северной тоскии снег в больших рогах лосейне тронут лентами саней.IVИ здесь красива ты была,как стих «печаль моя светла».1966

272. Сельская идиллия

1Поляна пчёл и сновиденийзады качала травоядных,ни прутьев ивовых плетенья,ни тишина градской ограды —ничто здесь не являло сада.Была природа здесь на воле,одна еда была работой,пастух, работою доволен,лежал в тени, большой и потный.Скот набивал мешок желудка:одни – сурепкой, незабудкой,другие всем, что видит глаз,тем и лопух был – ананас,но всевозможный этот кормв мир возвращался лишь дерьмом,в котором даже зренья левс ромашкой спутал бы свой зев…Корова, съев цветок и корень,вслух промычала: «Poor Yorick!»и, мыслью отделясь от стада,остановилась в центре знояи утолила почвы жажду,явив земле второго Ноя,то был крылатый муравей —себя и многих красивей —и он летел вперёд как розана пик пастушечьего носа,чтоб тварью, что призрел Господь,обгадить дремлющую плоть…2Пастух быстрей одел очки:«Откуда вы, зачем и чьи?и что вам надо, червячки?тревожа слизистые плёнки,вы разорвали сон мой тонкий,а мне во сне являлась дева,чьи оба уха были слева,на месте глаз сияли рты,с груди свисали животы,красивый нос лежал на лбу,глаза болтались ниткой бус.Она дала мне их потрогать,сама ушла лежать пирогойв осоку, камыши, тростник,вся одинока, как лесник…Как время обратить назад:я не успел вернуть глаза,она исчезла сновиденьем,оставив зренье у меня,теперь безумный, как маньяк,искать пойду её везде я…я видел дев, хоть и наивен,но эта – всех была красивей!»Со сна опухший, встал пастухи обратил свой пах к кусту,в котором жук, раздвоя панцирь,в два пальца яростно сморкался,и так же трепетно и гибкоиграло радио на скрипке.Деревни северной краса,шла, персию тряся, коза,та персь – двухпалая перчатка —была надута в знак достатка,но конь, сидящий на холме,был явно не в своём уме…3Пока пастух живой струёйкрай плоти сочетал с землёй,корова подошла к коню,в нём видя дум своих родню,и, обратясь к безумцу задом,чуть слышно позвала: «Не надо…»Был под корову луг расстелен,и плоть её, давя растенья,давя букашек на цветах,пыталась прыгать и летать.Пастух, заметя эту схватку,в штаны запрятал край початка.«Зачатье у стрекоз красиво:качанье, стрёкот, переливы,оно красиво и у птиц,когда летят они высоко,но вон из кожи лезет окопри виде столь больших яиц!и я глазами этих буспрошу поверить мне: клянусь,что все, от мух до жеребца,сюда выходят из яйца,а я б хотел своей верёвкойпасти лишь божии коровки,но те, увы! Пасутся сами,тогда как мир плодится в сраме:хоть взять корову, эту ню,что тотчас отдалась коню:родится плоть, не знав отца,и будет рог у жеребца,рогатый конь покроет птицу,и что-то да у них родится,иль птица – в яблоко помёт,иль конь – не конь, а самолёт,нет размышлениям конца,от мамы – клюв, но зад – отца,рога от бабушки, сей шлюхи,летать над бэби будут мухи,комар, под хвост попав гибрида,покажет там своё либидо,потом какой-то содомист,как осень, сдует срамный лист,и вот тогда-то вон из чрева,быть может, выйдет эта дева…Явись мне, дева, дочь печали,нагими бёдрами качая,хочу вернуть тебе глаза,чтоб в них блеснула мне слеза.Кровосмешенье мир объемлет,живое всё стремится к …!»И, щёлкнув пару раз кнутом,пастух закончил речь на том.Март 1966

Неоконченные поэмы

273. Пейзажи

поэмаIВ снегу Владимирская церковь.Свод куполов её печальныхвдруг возникает над плечами,квартал не доходя до центра,где вот пейзаж души – лежатдеревья сквера на оградах,их тень – в снегу, и рынок рядом,метро, троллейбусы, театра низкого подъезд,пейзаж зимы – душа пустует!беги тех петербуржских мест,где что ни век, словно преступниквсё поджидает за угломто церквью, то размахом сада,и снег на куполах покатых,как зимний полдень над столом.В окне пейзаж: чуть ниже окончернеет сетка проводов,темно под арками дворов,и лёд торчит из водостоков 〈…〉〈1962?〉

274. Вещи

〈I〉1Так оборвалась осень.Так дышалперрон, напоминающий базарыстолпотвореньем, говором,и старыйкоричневый, потрескавшийся сад,исполненный в наброске,лип к фасадувокзала,и, казалось, нет пределаего тоске.Потом был дом в лесу.2Меж домом дачным и вокзалом,виясь, причёсанная ветром,скользила тихо электричкамимо лесов Финляндской ветки.Когда распахивались двери,врывался ветер, стук и стужа,и всё, что делалось снаружи,являлось громче и вернее.Как будто смазана движеньем,вся жизнь была неразделима,и всем казалось, что, наверно,не пережить им эту зиму.3В снегу по пояс и невесел,в деревья спрятав этажи,террасой к морю, дверью к лесудом выходил и молча жил.Залив и лес! Иным соседствомпренебрегая, словно сноб,был мрачен дом, но из-за лесаказался и болтлив, и добр.4Меня сопровождали в этот домна лестнице явившиеся тени,я отряхнул ладонями пальтои вниз взглянул на тихие ступени,которые сейчас перешагнул,и удивился сонному молчанью:они спускались медленно к окну,и каждая являлась изначальнойдля двух других. По трещине юля,глаза скользнули к узкому пролёту,где плавная, от света отделясь,плыла пылинка. По её короткимтолчкам я знал дыхание окна,и ветер, отражаясь от ступеней,раскачивал по полю потолкавнезапно возникающие тени.Был полдень. Он заполнил из окнавсю комнату подвижными лучами,и солнцем освещённая стенапоблёскивала старыми плащами.В углу висел лоснящийся пиджак,дом густо пахнул ветошью и солнцем,и за окном открывшийся пейзажслепил глаза. Подрагивали соннокарнизы. Пыль садилась на трюмо,и зеркало почти не отражалостаринный шкаф, изогнутый комод,тахту, изображавшую усталость,ряд стульев запылённых, как в чехле,амура искалеченное тело,и тихая бумага на столепод зимним солнцем ровно шелестела.Валялись тельца высохшие мух,поблескивая синим опереньем,и кактус, не осиливший зиму,весь сморщился. На красном воскресеньеостановился толстый календарь,и два фотографических портрета,изображавших женщину в летах,чуть выгнулись. Разбросанная ветошь:чулки, береты, туфли, всякий хлам —забили всё, свисая отовсюду,в заросших паутиною углахвисели пауки. Большое блюдо,растресканное вдоль, сквозь желтизнусветилось тускло стёртыми краями.Оплыв на солнце, будто бы уснув,[подрагивало крылышко рояля].Потресканное кресло у окнасияло кожей, стёртою до блеска;был полдень. Наступавшая веснатянула солнцем, ливнями и лесом,и наледь распирала водосток,и рокот мухи превышал молчанье,сновала пыль подвижными лучами,и солнце освещало потолок.5Был дом как будто перекошен,объят глубинной тишиной,среди вещей сновала кошка,должно быть, впущенная мной.За ней крутился столбик пыли.И вот – живое существонапомнило, что здесь любили,входили, отшумев, в родствос вещами. Скученная рухлядьказалась памятью. От стеншёл запах улицы и кухни.Я лёг на смятую постель,не сняв истоптанную обувь.И вот, когда диван затих,извечным ужасом загробныможило всё. Глаза закрыв,я комнату себе представил,расположенье, запах, цвет.Как кипу старых фотографий,я каждый разобрал предмети в каждом отыскал приметыособой жизни: длинный столказался выцветшим скелетом…По краю скатерти проползпаук и длинной паутинойсоединил ребро столас паркетом, вазою стариннойиз итальянского стекла,и ваза озером печальнымсветилась тускло. Я взглянулна непомерно вздутый чайник,на выгнутый узорно стул,на две пустующие рамы,отдельно – на рулон холстов,на гобелен: далёкий замок,пейзаж, наездница с хлыстом,на два изжёванных окуркав стакане с мутною водой,на книжку с видом Петербурга,размером в детскую ладонь.Затем прислушался: и уголдышал с моим дыханьем в такт,в потёмках ниши полукруглойчуть слышно скрипнула тахта,[комод] скулил тяжёлой дверцей,вдруг гулко лопнула струна.Я, будто медленно, разделся,на спину лёг. Я точно знал,что дом забыл своих хозяев:владелец, пристрастясь к вину,не наезжал сюда – зевая,я потянулся и уснул…〈II〉Открыв глаза, я не увиделпредметов. В комнате был мрак.Был ужас комнаты обыден.Я вспомнил, что сегодня март,что снег ещё сходить не думал,хотя в холмах уже обмяк.Пройдясь по комнате угрюмой,я встал к окну. Ко мне, дымясь,шёл длинный луч сквозь щель меж досок,сколоченных одна к другой.Луч освещал вершины сосени как бы наставлял: покой,которому предел: «Мой милый,который час?» – «Ещё темно?!»«Тогда ложись!» – «Ты уходила?»«Да!» Оглянулся. Предо мнойстояла женщина. – «Не стоитказнить себя. Иди ложись».Я не ответил. – «Ну, не то я…»«Всему одна цена!» – «Ах, жизнь,тебе идёт святая пошлость!»«О, да!» – Снаружи билась дверь,был дом как будто перекошен,и сад теней тянулся вверх.Рояль блестел крылом подъятым,в луче луны сновала пыль.Я за руку схватил: «Куда ты?»Бесплотный сад как будто плылвверх по стене. – «Я буду мёртвой,когда ты хочешь так!» – «Уйди!» —«Ты всё не можешь без увёрток,наверняка!» – «Так не одиня здесь!» – «Но так всё вдвое хуже.Две смерти, одичанья два».Был комнаты обыден ужас.Чтоб не сорвалось: «Если б вася знал, как…», я сказал: «Сыграй мне!»и сел на подоконник, светсверкал на глянце фотографий,и сад теней тянулся вверх.Она, присев к роялю, соннонажала клавишу, но звукбыл между выдохом и стоном,и дальше: «Как тебя зовут?Зачем ты здесь? Всё бестолково:разлад, развал. Полно вещей.Мне кажется, из всех щелейследят. Умру – мне будет вдовольрастений, почвы. Дом мой пуст.Всё в тишине: деревья, дом мой,как в зеркале. Как ровен пульс!Как снег спокоен! Как подробнабеседа!» – Я уже привыкв потёмках различать предметы,всё то, что было незаметным,теперь представилось: ковры,в рулон накатанные, ваза,нож для бумаг, будильник, дверь,всё тот же сад тянулся вверх.«Я виноват, но как-то сразумне…» – «Милый, всё ещё темно?Там, на заливе, снег и ветер.Мой дом не пуст, когда со мнойты; слышишь, этот дом последнийнедолог будет. Там – залив,там – лес: опасное соседство.Останься здесь из нелюбвик другим местам. Из прочих бедствиймы выбрали…» Был ровен свет,просторна ночь и так подробна,что сад теней, всплывая вверх,казался бытием загробным,ещё был шкаф, трюмо и стол.«Смотри, как мы лежим под снегом,и я покорна. Снег тяжёл.Итак, мы выбрали ночлегомзабытый ненадолго дом.Лежим в снегу. Тепло, блаженно.Вот сад юродивый на стенах.Пред нами поле и холмы.Всё пусто. Для глухонемыхоткрыта истина; повсюдубезгласность, словно в зеркалах,должно быть, на таких холмахдуша равна пространству. Будупокорна. Повернись ко мне.У твоего плеча, как в лодке.И плотный снег, и сад бесплотный,смотри, как освещает снег!Смотри, в лесничестве итогвсей нашей жизни: холм и поле,ты думал, что ещё темно,ты всё откладывал на после,теперь нас укрывает флагравнин, и я с тобой покорна,но ты любовник, ты не ворон,не уходи, останься, лягближе…» – Я смотрел во тьму,где сад, распластанный по стенам,метался. – «Ладно, я оденусь,уйдём отсюда. [Яприму]тебя, и сразу же уйдём.Там, на заливе, снег и ветер.Смотри, как он вершины вертит,ещё смотри – забытый дом,похожий на пейзаж души,вглядись в него: ты как-то жилдо этой ночи». – Я поднялся,зажёг свечу. – «Вот я. Прости».«Я знала это. Ты был тих,ты не похож. Вон там твой галстук.Кинь мои вещи. Славный дом.И ты не оборотень. Свечизадуй. Мы, может быть, придём.Там на заливе снег и ветер.И холодно. Но я встаю».Итак, утоптанной тропойидём всё дальше. Лес редеет.Затем вопрос: «Тебе тепло?»Впотьмах юродствуют деревья.Всё ниже дряхлые кусты,на снег поставленные соснынедвижны, близится пустырь.Так вот что: сборища несносныи даже так, вдвоём нельзяподняться на высоты Бога,когда по лесу сзади, сбокуночные лыжники скользят,и, возникая (полночь, бор),лицо вдруг к дому обращают,полночный снег их освещает.И за спиной угрюм, но добр,луной и снегом освещённый,чернеет дом. Полно вещей.Вот просека узка, как щель.Суки шевелятся со звоном.Тропа окончилась. В снегукупались лисы. Меж стволамибелело взморье. Мерный гулот моря шёл. Чернели камни.Был белый флаг равнин, пейзаждуши, уставшей быть гонимой,и разговор: «Всё не одни мы,и этот дом, как всё – не наш.Он просто перенаселён,как пустота. Прожить бы зиму.Как в зеркалах, здесь воздух мнимый,так, не дыша, взойдём (вот склон)на этот холм. Он нас подниметнад всем лесничеством. Пошли!»Скользили лыжники, за нимивзрывался снег. Белел залив.[Она вдруг крикнула: «Смотри!»Я оглянулся. За спиноюбыл виден лес, один, два, три]〈1962–1963?〉

275. Зеркала