неСчастливая дочь

На входе в магазин стоят скидочные стенды. Хэллоуин уже прошёл, поэтому товары стоят по большой акции. Милые кружки в виде тыкв и приведений, гирлянды на батарейках. Вот эта в виде тыковок очень милая. Обычно эти гирлянды дурацкие, гротескные, а здесь такая нежная. Пожалуй, возьму пару себе в дом. Здорово будет смотреться на окне из кухонной зоны, или вообще на уличной террасе. Пока моя рука тянется за гирляндой, взгляд цепляет свечи. Дурацкие свечи в виде приведений, что так похожи на Ку-клукс-клан. В моём сознании вспышкой мелькает виде́ние человека в белом, и я теряю связь с реальностью. Чувствую только, как тяжелеет тело и мозг отключается.

– Инна Вениаминовна! – мозг ловит вопль Константина, и мир заполоняют яркие вспышки, пока не меркнет совсем.

10 лет назад. Подвал особняка Асташевых.

Я сижу на специальном мягком стуле. Его приносит личный охранник мамы. Ко мне она приходит только с ним. Я плохо знаю этого парня. Он пришёл недавно. Когда? Не помню. Но точно недавно. Надеюсь недавно. Он очень большой. Метра два ростом. Больше меня раза в три. Он страшный. У него руки-кувалды.

Помимо меня, мамы и охранника в комнате мужчина и женщина. Оба в длинных белых балахонах. Они похожи на рясы священников. Или на плащи Гарри Поттера. Только белые. Их голоса с трудом пробиваются в моё сознание. Ведь я просто сижу. Сижу и смотрю прямо.

– Вы даёте все препараты? – скрипучий голос мужчины обращён к маме.

– Да, Наставник, всё как вы и велели. – В голосе мамы откровенно слышны заискивающие нотки. Не помню, чтобы она так говорила. Хотя. Нет. Помню. С отцом в детстве.

– Её омывали? – это уточняет женщина.

– Да, наставница. – Тот же тон.

– Тогда приступим! – торжественно говорит женщина и начинает петь. Её голос красивый, завораживающий убаюкивает моё сознание. Мне хорошо. Мне спокойно в этом голосе. Меня не тошнит. У меня не болит ничего. Мне покойно. Почти погружаюсь в сон. Перед глазами всё плывёт. Вдруг чьи-то руки снимают с меня халат. Я остаюсь в тонкой сорочке. Холодок бежит по спине. Заставляет вернуться из убаюкивающей глубины пения. Ловлю безэмоциональный взгляд мужчины в белом.

«Наставник» макает пальцы рук в какую-то мазь и приговаривает:

– Лукавый, покинь это тело, лукавый, изыди. Заклинаю именем святым, покиньте бесы, душу грешную…

Моё сознание вновь погружается в блаженное ничто. Там нет боли. Нет обиды. Нет тревог. Только покой. Безграничный покой. Но мне там вновь не дают остаться. В сознание возвращает нестерпимый жар. Мои руки, плечи и спина горят огнём.

Я вскрикиваю. Пытаюсь вскочить со стула. Но мощные ладони охранника держат меня на месте. «Наставник» водит по мне своими толстыми пальцами. На них какая-то вонючей дрянью. Она пахнет как разогревающая мазь. Узоры от его пальцев жгут. Жгут, будто меня мажут красным перцем. Кожа пышет жаром. Будто меня обварили в кипятке. Брыкаюсь. Ору.

– Изыди, сила нечистая. Покинь тело девичье. Именем святым заклинаю тебя. Символом святым изгоняю тебя! – Бубнит мужчина.

Мужчина монотонно бубнит.

Женщина нежно поёт.

А я истошно кричу.

Не знаю, сколько так продолжается. Меня отпускают. Я падаю на пол, не в силах терпеть это жжение. Корчусь, пытаясь хоть как-то стереть эту дрянь со своего тела. Извиваюсь на полу. Ничего не вижу от слёз. Лицо щиплет от слёз. Боюсь его трогать руками. На них эта вонючая гадость. Не знаю, сколько времени моих мук проходит. Чувствую, как меня дёргают за волосы и голос мамы говорит:

– Несчастливая дочь. Про́клятая дочь. Пусть зло изыдит из тебя. Это всё из-за твоего Егора. Если бы не он, ты бы ела, что хотела и когда хотела. Ты бы жила в своей комнате. Ты была бы свободна. Во всём виноват Егор. Ты не можешь быть счастлива. А он делал тебя счастливой. Вини Егора. Ненавидь Егора. Бесы выйдут, а ненависть останется.

Её голос всё твердит и твердит, а моих сил сопротивляться нет. Всё плывёт перед глазами. Только голос мамы. Моей мамы. Сознание меркнет. А голос всё твердит.

Прихожу в себя от жуткой вони и резко дёргаюсь.

– Тише-тише, – придерживает меня Константин и убирает от лица вату с нашатырём, судя по запаху. Сознание возвращается медленно. Я сразу узнаю́ мужчину, но вот фантомная боль в руках раздирает до сих пор. Зябко ёжусь, обхватывая себя за плечи. Меня тут же укрывают большой и тёплой курткой с логотипом ЧОП «Гильгамеш».

Оглядываюсь, я в каком-то небольшом, но уютном кабинете. Видно, ребята не рискнули тащить меня на улицу, а попросили помощи в магазине.

– Инна Вениаминовна, вы как? – участливо спрашивает второй чоповец, Иван, кажется.

– Нормально. Не переживайте. Это… последствия сеанса. Так может быть. – Отвечаю даже не столько им, сколько сама пытаюсь понять, что произошло. – Водичка найдётся?

Мне тут же дают бутылку негазированной воды. С жадностью пью. Пока виде́ние в голове не укладывается. Что это? Воспоминание? Или бред воспалённого мозга? Почему тогда всё кажется таким реальным?

– Напугали вы нас. – Сетует Константин, помогая мне встать на ноги.

– Простите, – улыбаюсь через силу. – Так может быть. Я не очень рассчитывала на такой эффект, но…

Тушуюсь и замолкаю. Последний раз такое было почти пять лет назад, и с тех пор я почти ничего нового о тех трёх месяцах заточения не вспоминала.

– Извините, это вас. – Иван протягивает мне телефон, а я, даже не видя номера абонента, знаю кто там. Отхожу немного в сторону и подношу трубку к уху.

– Скорая уже едет, не возражай! – слышу родной голос в трубке. – Ты как?

– Отменяй скорую, Егор. – Вот теперь искренне улыбаюсь. – Это последствия сеанса. Вернулись воспоминания.

– Ты что-то вспомнила, да? – в его голосе столько надежды, веры и паники. Ещё шире улыбаюсь. Его волнение поддерживает меня больше любых слов.

– Пока не знаю: это очередной мой бред или правда. Завтра разберу с врачом, но очень похоже на очередную страшную тайну.

– Я буду ждать новостей. – Боль и надежда, надежда и боль плещется в наших голосах, пока мы прощаемся.

С тяжёлым сердцем вешаю трубку. Знаю, как Егор хочет быть рядом. Как мне сейчас нужна его поддержка. За эти годы он научился смотреть так, что я почти физически чувствую его тёплые и надёжные объятия. Нельзя. Хотя бы первые сеансы терапии, когда есть прогресс, нам точно нельзя видеться. Совсем. Иначе жуткий откат. Мы это уже проходили. Сейчас я не готова рисковать. Такой быстрый результат.

Иногда мне кажется, что мы с Егором наркоманы. Наши отношения – яд для обоих. Он не может встретить нормальную женщину, которая не будет вырубаться от его прикосновения. Запертый в чувстве вины и ответственности, Егор приковал себя ко мне. А я… порой думаю, что живу в плену чувств, которых больше нет. В своей первой и наивной влюблённости. Раз за разом мы отпускаем друг друга. Пытаемся жить. Но стоит только услышать голос, как все правильные мысли испаряются, и наступает наш личный абстинентный синдром[1].

К чёрту всё! Даже если эти отношения – наркотик, они дают мне силы быть. А ещё…если моё виде́ние правда, то это ключ к моей реакции на Егора. Гоню эту мысль, по-глупому боясь сглазить. Мне страшно в это верить. Всё до завтра. Всё до завтра.

[1]Абстинентный синдром («ломка») – это комплекс физических и психических реакций, возникающих после резкого прекращения или значительного снижения дозы вещества, к которому организм привык.

Глава 14

«Мальчик: ухаживания, кафе, цветочки, пытается сделать счастливой.

Мужчина: молча находит и оплачивает психотерапевта».

Журнал «Наша психология».

Музыка: «Верь только себе» (Театр теней)

Егор

Нежно глажу руку сестры, вглядываясь в её спящее лицо. Она заснула прямо посреди разговора, правда, больше меня это не удивляет. У неё совсем нет сил. Там, в Каире, мне казалось, что всё самое страшное позади. Рая вернулась, а значит, мы совсем справимся. Прошла неделя. Мы вернулись на Родину, и здесь я понял весь масштаб проблемы.

Рая живёт ребёнком в своём животе. Ей не интересно ничего. Да, ей нельзя особо двигаться, но она и не хочет. Бережёт малыша. Это понятно, но… Рая не смотрит телевизор, не читает книги, даже не сёрфит в интернете. Ей безразличны любимые раньше вещи: не ест лакомства, игнорирует книги, не спрашивает про знакомых. Просто гладит живот и смотрит в окно. Хорошо хоть со мной разговаривает.

Аккуратно отпускаю руку сестры, целую её в щеку и выхожу в коридор.

Спасибо, Марку, у нас фактически отдельное крыло в медицинском центре. Небольшое, но здесь есть всё необходимое, включая отдельный вход. Иду в кабинет, который заняли врачи. Сейчас там только Елена Сергеевна. Остальные отдыхают в гостинице, что в соседнем доме.

– Егор Трофимович, – кивает мне врач, отрываясь от бумаг. – У вас найдётся полчаса?

– Конечно, – устало опускаюсь на небольшой диванчик. Эти дни я мотаюсь каждое утро в Москву, возвращаясь к обеду. Ситуацию существенно облегчает личный джет. В какой-то момент даже мелькнула трусливая мысль о переводе Раи в столицу, но… Вспоминаю перелёт из Каира с ужасом. Отчёты Рената о попытках покушений на Раю сошли бы за приличный триллер. Про какого-нибудь маньяка. Только у нас не маньяк, а родной отец. В столице его влияние больше, чем здесь. Мы с дедом находимся в режиме постоянной войны.

– Я сейчас позову Татьяну Всеволодовну, – вырывает меня из собственных мыслей голос врача, – а пока ждём её, организую вам кофе.

Благодарно киваю и откидываю голову на спинку дивана. Устал. Ситуация изматывает. Я делаю всё и ничего не получается. Рая. Война с отцом. Дело Варовской. Хотя там всё ожидаемо. Будет трудно, но мы всё разнесём. С нами там такой прокурор. Просто бульдог. Мёртвой хваткой вцепился в муженька Маргариты и будет трепать до торжественного лязга тюремной решётки.

Да и с отцом всё решаемо. Долго. Муторно. Через связи и кулуары, но вода камень точит.

Надо быть честным. Больше всего изматывает ситуация с сестрой. Что делать с отцом, Григоряном и прочими я прекрасно знаю. А вот как помочь Рае, понятия не имею. Пришлось выдернуть с пенсии Багрицкую. У неё опыт и навыки. То, что сама Раиса не справляется понятно даже мне, но, похоже, не справляются и специалисты.

Отключаюсь на несколько минут, будят меня голоса врачей. Тру лицо руками, пытаясь взбодриться.

– Татьяна Всеволодовна, здравствуйте. – Приподнимаюсь, чтобы встать.

– Здравствуйте, Егор Трофимович. Сидите-сидите. Что-то вы совсем усталый. – Машет на меня психиатр. Невысокая, сухонькая, с удивительно живыми для своего возраста глазами, она создаёт впечатления всеобщей бабушки.

– Замотался немного. – Улыбаюсь сквозь силу. – А если честно, то очень переживаю за Раю.

Улыбка стекает с лица врача. Первый раз вижу такой Багрицкую. Даже когда у неё случилась личная трагедия, стойко держала лицо. Сейчас она судорожно поправляет классические очки и треплет идеально лежащие волосы. Мне становится страшно. Сглатываю.

– Татьяна Всеволодовна? – мой голос предательски подводит. В залах суда при самых диких ситуациях даже не дрогнул, а здесь…

– Всё плохо, Егор. – Сглатываю и перевожу взгляд на второго врача.

– Ваша сестра живёт ради ребёнка. – В очередной раз повторяет Елена Сергеевна. – Её организм, её сознание – всё сосредоточено на единственной цели – доносить. Мы делаем всё возможно с точки зрения терапии, но почти без толку. Как об стенку. Она сама закрыта. Мы вроде как и выравниваем показатели, но… У меня отвратительное предчувствие.

Слышу неподдельные чувства в голосе врача. Там и сочувствие, и горе, и даже профессиональная злость. Самого эмоции раздирают. Ненавижу это ощущение бессилия. У меня столько ресурсов, а толку никакого.

– Она не хочет жить. – Добивает меня психиатр. – Закрывается при малейшем давлении. Она не хочет ничего менять. Она сдалась. Всю терапию, которую можно в её состоянии без вреда для малыша, мы даём, но результата никакого. Она держит лицо хоть как-то только при тебе. Расходует на это все силы.

– Что будет, когда она родит? – с трудом выдавливаю вопрос. Меня до безумия пугает возможный ответ. Сердце скатывается в аритмию: то долбит в ушах, то замирает. Внешне держу лицо.

– Всё зависит от неё. – Татьяна Всеволодовна задумчиво крутит в руках именную ручку. – Роды – это сложный психологически процесс. Как и беременность. Послеродовая депрессия возникает и у абсолютно здоровых женщин, которым не приходилось проходить через плен. И, наоборот, с изменением гормонального фона женщины, что всю беременность чудили, приходят в себя.

Понимаю, что Багрицкая меня успокаивает. Невысказанный ответ повис между нами всеми. А мне вроде как и хочется услышать худший сценарий, но и терять надежду не могу. Впервые за последние лет пятнадцать проявляю малодушие и сбега́ю от прямого ответа.

– Что я могу сделать? Может, ещё каких-то специалистов? Притащить отца, чтобы извинялся? Медикаменты? Найти подруг? – перечисляю всё, что приходит в голову.

– Вот отца точно не надо. Он для неё триггер похуже арабов. – Отрезает Татьяна Всеволодовна. – Специалистов… Я посоветуюсь по-тихому со своими, но… мне она хоть как-то доверяет, новые лица… даже не знаю. Здесь у вас моя ученица стажируется, может, её дёрну. Ренату всё объясню. Хорошо, пробивать её не надо.

Понимаю, что речь о новом терапевте Инны. Недавно видел отчёт.

– Подруги? А были ли они у неё? – продолжает врач. – Из её скупых рассказов поняла, что с семнадцати лет начиная, отец жёстко фильтровал круг общения. Вряд ли «одобренные» им барышни нужны нам здесь.

Как? Как я упустил это из своего внимания? Повёлся на внешнюю идиллию. Дурак.

– А сделать… – продолжает психиатр, – бывай у неё почаще. Ты заставляешь её жить. Она очень любит тебя. Ты для неё опора. Такой символ силы.

Киваю. Мне самому хочется быть всё время с сестрой. Совесть грызёт за годы, что просрал. Перевожу вопросительный взгляд на гинеколога.

– По медикаментам и оборудованию здесь всё есть. Клиника прекрасная. Не все столичные могут похвастаться таким уровнем. – Елена Сергеевна уже говорила, что ей нравится центр Бицова. – Экспериментальные варианты мы всё время заказываем. За безопасностью ваш коршун бдит.

Телефон в кармане жужжит входящем сообщением. Судорожно подбираюсь. Это не рабочий, а личный. Быстро открываю сообщение.

Охрана:У Инны Вениаминовны обморок. Мы здесь (ссылка геолокации).

Сердце делает кульбит. Нет-нет-нет. Так не может быть. С Инной должно быть всё хорошо. Действую механически, держась просто из последних сил. У меня катастрофически мало близких, и в последние месяцы все они на грани больницы. Это…пугает. Коротко извинившись, под удивлённые взгляды женщин, судорожно вызываю частную скорую на адрес из сообщения и набираю охрану.

– Что? – бросаю коротко.

– Зашли в магазин, она посмотрела на витрину товаров с Хэллоуина и упала в обморок. – Отбивает в трубку охранник. – Ким был рядом, успел подхватить, об пол не ударилась. Сейчас в чувства приводим.

– Инна Вениаминовна, вы как? – слышу в трубке его голос, обращённый в сторону. Судорожно вжимаю трубку в ухо, пытаясь уловить ответ. Давай, родная. Инуш. Давай. Всё должно быть хорошо.

– Нормально… не… это… сеанса… так… быть… – слышно плохо. По обрывкам понимаю, что, скорее всего, из-за встречи с психотерапевтом. Костлявая лапа страха, что сжимала моё сердце и яйца, слегка отпускает. Шумно втягиваю воздух.

– Дай трубку ей. – Командую охраннику. Он послушно передаёт телефон. Ещё бы. Голос у меня сейчас.

– Скорая уже едет, не возражай! – обрубаю на нервах. Выдыхаю и чуть спокойнее. – Ты как?

– Отменяй скорую, Егор. – По голосу слышу, что она улыбается. Встревожена, на нервах, но улыбается. От облегчения меня даже слегка ведёт. Останавливаюсь у окна, тяжело опираюсь о стену. – Это последствия сеанса. Вернулись воспоминания.

Воспоминания? Когда они были последний раз? Лет пять назад? Или меньше? Последние годы терапия почти не помогала. Хоть Инна и храбрилась, но я чувствовал, как таяла её надежда. Сейчас под пламенем этого глупого обморока в нас загорается новое пламя. Робкое. Хрупкое. Но настоящее. Пламя надежды. В этом пламени тлеют кости страха, и зарождается что-то новое. Если за один сеанс что-то пошло, то вдруг? Внутренности сжимаются в предчувствие боли. Сколько было таких «вдруг»? Трясу головой. Всё будет. Пусть пламя полыхает дальше.

– Ты что-то вспомнила, да? – стараюсь не выдавать свои эмоции, но получается откровенно плохо.

– Пока не знаю: это очередной мой бред или правда. Завтра разберу с врачом, но очень похоже на очередную страшную тайну.

Её слова подкидывают дров в костёр надежды и боли в моём сердце. Ведь если это «страшная тайна», значит, очередная жесть, которую пережила моя девочка.

– Я буду ждать новостей. – Хриплю в трубку и скидываю вызов. Кто бы знал, как мне хочется к ней. Стиснуть в объятиях, вжать в себя и дышать её волосами. Ловить чуть слышный аромат яблочного джема, гладить худую спину и быть рядом. Просто быть рядом. Херачу на эмоциях стену. Даже не вздрагивая от боли в кулаке. Почему всё так?

Глава 15

«IT-шник сходил к психологу и получил, наконец,

доступ к своей голове на правах администратора».

Журнал «Наша психология»

Музыка: «BringMeToLife» (Evanescence)

Инна.Вечер следующего дня

– Как вы думаете, Софья, это фантазии моего воспалённого мозга или правда? – заканчиваю вопросом свой рассказ о вчерашнем виде́ние.

Я думала, что из-за него даже поспать не смогу, но усталый организм просто вырубился. К счастью, без сновидений. Сегодня же настолько взбудоражена, что вывалила всё психоаналитику сразу после приветствия.

– Сложно сказать так сразу. Конечно, по вашим симптомам всё это крайне похоже на правду. Однако сознание могло вам подкинуть «желаемую» версию происходящего. Можно проверить несколькими путями. Провести расследование вживую. Да, ваша мама умерла, но охранник и эти «наставники» живы. Если они существовали в реальности, а не были плодом вашего подсознания, значит, оставили какие-то следы. Может быть, их кто-то видел из персонала? Время прошло, может кто-то и согласиться сотрудничать?

– Хм, ну попробовать можно, а второй? – сомневаюсь я в возможности детективного расследования. При наличии денег, ресурсов моей семьи и таком сроке давности, найти что-то будет сложно. Обратиться к Егору? Надо… подумать. Не хочу давать ему ложную надежду.

– У нас сегодня сеанс гипноза. Спросите у мамы. – Просто отвечает Софья.

Просто… спросить… у мамы… эта простая фраза заставляет меня зависнуть. Когда я, вообще, что-то спрашивала у мамы? Просто так? Лет в пятнадцать, наверное. Когда просила не унижать меня прилюдно рассказами о моих якобы диетах? А она расплакалась и сказала, что так защищает меня от сплетен о проклятии? А до этого? Что я спрашивала у мамы? Ни у гувернантки? Ни у репетитора? А у мамы?

– Что-то случилось? – врач чутко уловила перемену в моём настроении.

– Не совсем. Я просто вдруг поняла, что не могу вспомнить случая, когда я «просто» что-то спрашивала у собственной матери.

– В каком смысле?

– Ну… период детских почемучек и я, и сестра провели с нянями и гувернантками. В период подросткового возраста мама отмахивалась, говоря, что мы ещё слишком маленькие и глупые. А во взрослом возрасте я уже не хотела ничего спрашивать.

– Но вы говорили, что мать вас любила?

– Да. Я уверена в этом… была. – Впервые всерьёз задумываюсь о чувствах мамы ко мне. Всю свою сознательную жизнь была уверена, что мама меня любит, а папа нет. Это было как аксиома в геометрии. Нечто не требующее доказательств. Но почему я так решила?

– Инна, не молчите. Поделитесь своими мыслями. – Возвращает меня в реальность голос психотерапевта.

– Понимаете, – в задумчивости откидываюсь на спинку кресла. Прикрываю глаза и погружаюсь в детство. – Мама всегда говорила, что любит. Утром за завтраком: «Девочки, вы поели? Люблю вас!». Перед сном: «Спите крепко, люблю вас!». Перед важными встречами: «Не опозорьте нас! Люблю вас!». А отец всегда молчал. Он никогда не проявлял прилюдно чувств. Ни словом, ни взглядом. Не объяснял своих поступков. Поэтому я всю жизнь считала, что мама меня любит, а отец нет. При этом вот сейчас до меня дошло, что не могу представить простого диалога с мамой о моих желаниях. А отец со скандалом, но разрешил учиться на психолога, услышав мои аргументы. У меня какое-то странное ощущение. Не могу поймать мысль за хвост.

– Может быть, тогда сегодня обсудим это, а гипноз отложим? – предлагает врач.

– Нет-нет. Мне просто необходимо попробовать поговорить с мамой, чтобы разобраться в этом. – Для меня этот гипноз как соломинка для утопающего. Последняя надежда. Если и в этот раз ничего не получится, я сдамся.

– Ну что же, тогда давайте начинать. Для удобства сеанса мы перейдём на «ты», вы не против?

Киваю. Софья ставит стул рядом с моим креслом и просит занять удобную позу. Я вновь откидываюсь на спинку кресла, немного вытягиваю ноги. Врач берёт меня за руку и начинает слегка покачивать её.

– Смотри мне в глаза. Я буду считать от одного до пяти, при счёте пять рука соскользнёт вниз, глаза закроются, и ты окажешься там, где хочешь быть. Я говорю один, твоим векам хочется закрыться. Два – новые ощущения нарастают, усиливаются. Три – при счёте пять рука соскользнёт вниз, закроешь глаза и окажешься там, где хочешь быть. Четыре – в голове появляется туман. При счёте пять рука соскользнёт, закроешь глаза и окажешься там, где хочешь быть. Я говорю пять, глаза закрываются… Где вы, Инна?

– Я…

Мои глаза закрылись, и я оказалась на природе в разгар лета. Оглядевшись, понимаю, что это парк у нашего загородного дома. Я стою на пригорке, прямо под ним, как и в моём детстве, искусственный пруд, на берегу которого расположилась круглая беседка. В пруду цветут кувшинки, плавают утки, стрекочут стрекозы. На улице жара. Любуюсь пространством вокруг. Вдыхаю воздух, наполненный ароматом цветов, скошенной травы и прохладой пруда. Не сразу замечаю, что в беседке накрыт чайный стол.

За ним восседает ухоженная блондинка средних лет: идеальная укладка модного каре, дневной макияж, дизайнерский костюм. Как всегда, идеальная леди. Моя мама. Кира Вадимовна Асташева.

Я иду к ней навстречу, а в голове хаос. Я сотни, тысячи раз представляла эту встречу в своей голове, но оказалась не готова. В памяти калейдоскопом проносятся варианты развития события, но я всё их отбрасываю. Не хочу лукавить. Пусть вся вежливость останется у испуганной 23-летней девочки. Сейчас на встречу с мамой идёт взрослая, самодостаточная женщина, которая живёт свою жизнь без оглядки на чужие желания и мнение общества.

– Привет, мам. – Здороваюсь и сажусь за стол, не дожидаясь реакции, наливаю себе чай.

– Привет… дочь. – Идеальная бровь мамы слегка приподнимается вверх. – Что привело тебя ко мне?

– Простой вопрос: за что? За что, мам? – спрашиваю и смотрю прямо в глаза родительнице. Хотелось бы, чтобы голос мой был бесстрастным, но в конце всё же слышан надрыв.

Этот же надрыв и в моих глазах, что с чуткостью сенсора ловят малейшие изменения в ответном взоре. Потому вижу чёткий момент метаморфозы. Из глаз мамы уходит скучающая ленца, сменяясь огнём ненависти. Следом искажаются и черты лица. Оно больше не напоминает идеальное творение косметолога, это скорее лик Бабы-Яги из сказок. Ухоженной такой Бабы-Яги.

– Потому что ты должна мучиться! – выплёвывает она в меня, вышибая из меня дыхание. – Проклятье моё. Дрянь такая.

– Но почему? – окончательно теряю весь свой боевой настрой, тушуясь под тяжестью эмоций матери. Это больно. Чертовски больно ощущать такую ненависть от собственного родителя.

– Ты про́клятая. Родилась в пятницу тринадцатого. Как я ни старалась, тебя было не выгнать раньше, но и доходить до 14-го, ты не смогла. – Хлёсткий, злой тон не даёт возможности сомневаться в искренности слов мамы. – Твой отец мечтал о наследнике. Нагулялся и решил связать себя с достойной женой. Он как кобыл на рынке выбирал невест. Проверял всю родословную. Все медицинские карты. Мне повезло. У нас плодовитый род был. Он выбрал меня! Лучший инкубатор. А мне было всё равно. Я любила его как кошка. Мечтала родить сына и купаться в лучах его обожания. Но первой была дочь.

– Впрочем, ей он тоже обрадовался. Сказал хорошая примета. Но этого было мало. Наследник был необходим. Почти сразу я забеременела вновь. Что время тянуть-то. Вторая дочь его, конечно, расстроила, но я была молода, могла рожать хоть каждый год. Он так и сказал, в третий раз постараемся лучше. А третьего раза быть не может! Ты. – Мне приходится отшатнуться назад, ведь злоба, которой пышет родительница, физически ощутима. – Отродье бесов! Из-за тебя у меня вырезали матку! Я больше не могла рожать детей! Твой отец загулял. Он раз за разом брюхатил своих любовниц. К счастью, там были одни девки. А я бы подарила Вене сына! Я знаю. Третий был бы сын!