неСчастливая дочь

– Вернее, даже не влюбилась. Однажды, ещё когда была жива сестра, мы посетили званый вечер, где я встретила Егора. Мужчину, которого полюбила на всю жизнь. – С каждым предложением слова даются всё сложнее. Я будто заболеваю, в горле сохнет, язык прилипает к нёбу. Так люблю Егора. На разрыв. До сих пор. Но как же больно об этом говорить. – Однако его семья, хоть и была баснословно богата но «рылом не вышла» для нашего дома. Не хватало благородства крови. К тому же хоть сам Егор давно ушёл из семьи и развивался независимо, как перспективный адвокат, все связывали его с именем отца. А у его отца был холдинг по производству средств личной гигиены. Если мой отец был «Золотой король», то отец Егора – «Туалетный король». Ни о каком браке речи быть не могло. Но мои чувства…они горели, как и чувства Егора.

– Мы решили тайно пожениться 14 февраля. Мне почти удалось сбежать из дома. На выходе меня остановили родители. Отец приказал засунуть меня в подвал дома и никуда не выпускать. Засовывали меня огромные охранники. Неделю я просидела в достаточно комфортной комнате в подвале. – Сама хмыкаю от абсурдности фразы. Комфортная тюрьма. Звучит. – Без связи, света и нормального общения. Меня нормально кормили, говорили нейтральные новости. Обозначали день-ночь. Я могла спокойно ходить в туалет.

Замолкаю. Какая-то часть меня всё ещё проживает эту неделю, а другая уже корчится в муках за белыми стенами. Собираюсь с силами и продолжаю.

– Спустя какое-то время… ночью. Наверное, ночью. Пока я спала, меня перевели в другую комнату. Тогда я не знала всего. Просто уснула в одном месте, проснулась в другом. Позднее выяснилось, что вторая комната была по соседству в подвале благочинного аристократического дома. Вы бывали в психушке, отделение для тяжёлых? – задаю вопрос в пустоту, мой взгляд так и шарит по старинному глобусу. Не смотрю на Софью, считаю её эмоции, сложнее будет сосредоточиться. Всё позже. Продолжаю. – Ни вот советских, где цепями к кровати, а как в голливудских фильмах: белые стены, матрас и всё? Вот в такой комнате я провела почти три месяца. Я там сошла с ума. Я не знала какой день. День или ночь. Плохо спала или спала много часов подряд. Мало ела. Меня то морили голодом, то давали еду с препаратами. Всё время тошнило. Меня пичкали какой-то психотропной дрянью. Мать проводила обряды экзорцизма.

Опять замолкаю. Невольно погружаюсь в то состояние. Состояние не жизни, а выживания. Мотаю головой, сбрасывая морок.

– Я до сих пор до конца не знаю, что из происходящего там ложь, что правда, что вымысел моего воспалённого сознания. Позже, когда меня спасли и я немного пришла в себя, выяснилось, что отец умер через неделю. Ту самую неделю, что я жила в относительном комфорте. В новую комнату меня перевела уже мать. Она даже поприсутствовать на похоронах отца не дала. Поприсутствовать. – Горько хмыкаю. – Мне никто даже не сказал об этом. Все три месяца я гоняла мысли: отец бросил меня? Это он отдал приказ так себя вести, а мать не может ослушаться? Или ему всё равно и это воля мамы?

Опять пауза. Голову разрывают вопросы. Ведь я до сих пор не знаю ответов на них. Может быть, оставить меня в комнате с белыми стенами было последней волей отца? Почему я вообще оказалась там? Неужели брак с любимым мужчиной, достойная причина, чтобы превратить жизнь дочери в ад? В психушку за чувства. Как слоган дешёвой мелодрамы.

– Вытащил меня оттуда врач. – Решаю всё же закончить рассказ. – Оказалось, что в день нашей свадьбы, охрана отца «повоспитывала» Егора. Перестаралась. Он несколько дней был в коме, а потом месяц валялся в больнице. Как только более-менее очухался, он организовал поиски меня. Всё указывало на то, что я в доме. Но дом – маленькая крепость, попасть туда было непросто. Хороший товарищ Егора, по счастью, смог пройти под видом врача. Вернее, он и был врачом, по счастливому стечению обстоятельств, работавшему в клинике, что сотрудничала с моей семьёй. Как и с семьёй Егора. Частным клиникам нет разницы, что продают их клиенты за деньги, если они способны достойно платить за квалификацию и молчание. Ко мне же, действительно, периодически приходили врачи. Проверять состояние моё. Сдохнуть там я не должна была. Официально у меня было обострение шизофрении, о чём у мамочки были необходимые бумаги.

– На моё счастье, так совпало, что в день, когда пришёл друг Егора, у мамы была фаза отката. И она не давала никаких распоряжений обо мне. Так бывало периодически. И несмотря на жуткий голод, а ведь меня не кормили в эти дни, была и своя прелесть, никто меня не трогал.

– Так вот, врач зашёл в комнату, а я там истекала кровью. У меня случился выкидыш. – Голос сбивается. Этот факт я тоже прожила. Я очень благодарна моему маленькому ангелу-хранителю. Если бы не он, там бы умерла я. – Как этот малыш продержался три месяца, просто не представляю. Наверное, чтобы спасти меня. Мой ангел-хранитель. Ведь благодаря обилию крови и апатии матери, врач убедил охрану вывезти меня в больницу. Картина, судя по рассказам, и, правда, была жуткая. Белая комната в потеках крови. Ведь, когда мне стало плохо, пыталась найти выход и измазала кровью там всё. В закрытой клинике я пролежала сутки, где и встретилась с Егором.

Тяжело дышу. Эта часть истории для меня, пожалуй, не менее болезненна, чем бесконечные дни в белом плену.

– В себя пришла мама. Она вышла в свет и узнала, что меня отправили в больницу. Вооружившись документами о моей невменяемости, мама поехала добывать меня из клиники. Рисковать было нельзя. Мы не понимали, кому из врачей можно доверять. А особенно медсёстрам. Один укол и меня можно было возвращать куда угодно. Мы с Егором, под прикрытием его друзей, отправились в менее пафосную, зато проверенную клинику. Мать решила нас перехватить и по пути попала в аварию. – Тяжело сглатываю. – Гораздо позже я смотрела записи с камер. Это не была погоня в прямом смысле слова. Мы ехали из разных мест, разными дорогами. Мать была абсолютно неадекватна за рулём. Почему поехала сама? Почему отослала охрану и водителя? Не знаю. Хорошо, хоть разбилась только сама. Там… было пару случаев, когда могла забрать с собой просто толпу народа.

Замираю. Опять проживаю. Перед глазами как в замедленной съёмке, как какой-то парень на джипе подставляется, чтобы отвернуть машину мамы от остановки, полной людей, а она, даже не замечая, несётся дальше.

– Вот так и получилось, что за год я лишилась всей семьи. За три месяца я потеряла родителей как ментально, так и физически, нерожденного ребёнка и себя. – Грустно улыбаюсь. – Мои диагнозы тогда, 10 лет назад, вполне соответствовали неадекватности. Я боялась яркого света, замкнутых помещений, белого цвета, прикосновений мужчин, да я даже в одном помещении с мужчинами находится не могла. При малейшем раздражении со мной случалась паническая атака.

Окончательно замолкаю, допиваю воду из стакана и перевожу взгляд на врача. Молодец, Софья Михайловна! Профессионал в ней силён. Глаза, конечно, выдают глубину её…удивления моей историей, но больше ничто не нарушает образ строгого, но добродушного врача. Равно как и не мешает ей начать уточнять детали.

Глава 12

«Прощение – не индульгенция обидчику, а прекращение собственных страданий»

Журнал «Нашапсихология»

Музыка: «Yesterday Remastered 2009» (The Beatles)

– Ваша история, конечно, поражает. Вы большая молодец. Вы сидите здесь передо мной, и, честно говоря, не выглядите человеком, который пережил такую историю. – Нежный голос врача льётся как патока в мои уши. Почему-то от неё эти слова кажутся настоящими. Нет в них наигранности. – Вы огромная молодец! На самом деле, первое впечатление было, что у вас какой-то затянувшийся подростковый бунт, а на выходе сублимация травмы. Я же могу с вами называть вещи своими именами?

– Конечно, – вновь на моих губах усмешка. – Поверьте, я прекрасно понимаю, как это выглядит со стороны.

– Как вы пережили потерю ребёнка? Для многих женщин – это очень болезненная тема. Но по вашему рассказу, я не очень поняла, глубину вашего отношения. – Софья начинает аккуратно прощупывать триггеры.

– Знаете, на удивление легче, чем могло быть. – Здесь мне скрывать нечего. Сама много раз думала об этом. – После смерти матери всё закрутилось с такой скоростью, что концентрироваться на одной боли было сложно. Когда время появилось, и я начала пробовать анализировать свои переживания, поняла, что не могу вынести всю…мощь…силу…нет, весь объём этой боли. Заставила себя слегка абстрагироваться, разобрала всё и стало легче. По какому-то абсолютно счастливому стечению обстоятельств выкидыш обошёлся без тяжёлых последствий. Теоретически детей я могу иметь. Плюс здесь ещё то, что не знала о ребёнке. Даже не понимала, что это выкидыш. Мысли такой не было. Подумала, что это от голода или какой-то дряни, которой меня пичкали. Только в больнице, после наркоза по разговорам врачей и рассказу Егора поняла. И я… я выбрала вариант считать этого ребёнка моим спасителем. Он пришёл в этот мир, чтобы спасти меня. Я благодарна ему. Искренне. Это спасает от боли.

– А Егор? Как он воспринял потерю ребёнка? – умеет Софья Михална задавать неудобные вопросы. Молчу пару минут, собираюсь с мыслями.

– Я спросила его об этом лишь однажды. – Говорю не спеша, тщательно подбирая слова. О себе могу скопом и сразу, но не о Егоре. – Он ответил, что для него это стало потрясением. Он хотел бы, чтобы у нас были дети. Но в той ситуации, выбирая, кого спасать, нерождённого ребёнка или меня он выбрал бы меня.

– Жестоко. – В её голосе нет осуждения, лишь констатация факта.

– Наверное. Но Егор, он, знаете, прагматик. – Не оправдываю его, поясняю позицию. У меня нет иллюзий о любимом мужчине. Я его принимаю таким, какой он есть. – Он честно сказал. Если буду жива я, дети у нас ещё будут. Даже если не родные. А вот если не будет меня, ребёнок будет обречён страдать без мамы всю жизнь.

– Вам не больно от таких его рассуждений? Не отталкивает?

– Нет. Я не страдаю иллюзиями, – качаю головой и улыбаюсь. – Егор – достаточно жёсткий человек. Другой бы не стал преуспевающим адвокатом по уголовным делам. Но со мной он другой. Он не несёт эту грязь и жестокость ко мне. Если бы… если бы не было подвала со всеми ужасами, всё было бы по-другому.

– Вы говорите, что многие вещи не помните или не осознаёте. Откуда вы тогда знаете подробности? – меняет тему Софья.

– Официального расследования не было, но Егор и другие мои хорошие знакомые помогли провести расследование. – На самом деле, мне тогда сильно помог деверь. Старший брат мужа сестры. Убойные родственные связи, но упоминать их не хочу, даже в разговоре с психиатром. – Опрашивали сотрудников, смотрели камеры.

– А почему никто из работников не помог вам? – летит очередной вопрос, а я громко сглатываю.

Хороший вопрос. Долгие часы в одиночестве подвала задавалась этим вопросом. Вернее, не так. Я думала, осмелиться ли кто-то пожертвовать собой ради меня. Увы, слишком верила в людей. В отличие от родителей мы с Алисой, когда переросли детскую дурь, стали по-другому относится к персоналу. Интересовались их жизнью, общались исключительно вежливо, всегда помогали и благодарили. Очевидно, всего этого, даже вместе с жалостью было недостаточно, чтобы преодолеть страх наказания.

– Дело в том, что они работали на нас не только за деньги, большие деньги. – Поясняю ситуацию. – У отца на каждого был компромат, да такой, что все молчали и работали. После его смерти все материалы были у матери.

– А потом попали к вам? – это звучит скорее, как утверждение, чем вопрос.

– Да.

– Что вы с ними сделали?

– Был очень большой соблазн всё обнародовать. Но… – замолкаю, вновь взвешивая в голове аргументы. – Я подумала о бесконечной цепочке мести.

Ловлю непонимающий взгляд Софьи, потому решаю разъяснить свою мысль.

– Например, я знала, что у нашей кухарки есть дочка – моя ровесница, или около того. И если отдам документы кухарки, то матери у девушки не будет. Там документы… ну не для официальных органов были, а для любителей радикально решать проблемы. Вот и получается: отдаю материалы, лишаю девушку мамы. А я и сама лишилась мамы. Вдруг эта дочь придёт ко мне мстить? Или того хуже к моим детям? А ведь помимо кухарки были ещё горничные, водители, охрана, секретарь, садовник, экономка, и у каждого были родственники. Я решила прекратить этот круговорот мести и просто уничтожила всё. Тем более, уверена, что самым бессердечным Егор нашёл как отплатить и без этого компромата.

– Вы сейчас вместе с Егором? – моргаю заторможено. Странный переход, но скрывать здесь тоже нечего.

– Нет.

– Почему? – настало время завершительного акта в моей трагедии. Грустно улыбаюсь.

– После смерти матери, где-то около полугода, я была в закрытом реабилитационном центре. Так нужно было, чтобы немного пришла в себя, ну и по наследству вопросы решить. Егор приезжал, но часто нельзя было. Поначалу у меня были панические атаки на всех мужчин лет от 16 до 60–70. Поэтому встречались мы в беседках на улице. Больших таких. И с нами обязательно была медсестра. Постепенно всё наладилось, и я стала так реагировать только на… очень крупных мужчин. Такими были охранники, что засовывали меня в подвал. – Тело непроизвольно реагирует на эти воспоминания, запуская табун мурашек по спине. Дёргаю плечами, прогоняя мерзкое ощущение. – А Егор он совсем не такой по комплекции. Он высокий, конечно, но скорее поджарый, чем накаченный. Но при этом реакция на него сохранялась. Мне становилось лучше, но не с ним…

– Когда меня выписали, мы решили попробовать жить вместе. – Отвожу взгляд от лица врача, концентрируюсь на роскошном фикусе, что стоит рядом с её креслом. Эти воспоминания не менее больнючие, чем подвал. А может, даже и больее. Многое из происходящего в моём доме, мне кажется, сном, кошмаром, бредом усталого мозга, а вот эти события до слёз реальны. – Прогресс был, но стоило Егору меня коснуться, даже случайно, как меня накрывало. В какой-то момент научилась оттягивать. Дожидалась, когда он уходил, и тогда проживала атаку. Получалось не всегда, но я старалась. Несколько раз ездила на терапию, летала заграницу. Так прошло ещё несколько месяцев. Мы прожили вместе февраль, когда в канун годовщины меня крыло жутко.

Делаю паузу. Не могу говорить об этом вслух. Понимаю, что всё было правильно. Так как должно быть. Но чёрт, так больно.

– После 8 марта… – начинаю и сбиваюсь. Делаю пару судорожных вдохов, продавливая ком в горле. – После 8 марта Егор сказал, что уходит. Он честно объяснил, что не может смотреть, как мучится его любимая женщина. У нас не могло быть никакого секса, он ни слова не говорил об этом. Но тяжело ему было не от этого. Он, оказывается, знал, что я оттягиваю приступы. С болью в глазах он говорил, что не готов, так издеваться надо мной. И…я его поняла…

Вновь останавливаюсь и дышу. Не могу продолжить. Фикус расплывается перед моими глазами. Как будто лобовое стекло в машине запотело изнутри, так и моё зрение сейчас. Справляюсь с собой как-то.

– Мы договорились писать друг другу раз в два-три дня, что живы и встречаться раз в год. Проводить день нашей несостоявшейся свадьбы вместе. Для него важно, чтобы этот травматичный день я была не одна. Ну заодно и проверяем итоги моей терапии. И прогресс был… В прошлом году мы даже смогли ненадолго взяться за руки. На минуту всего. Но…для нас это так много… – только здесь замечаю, что моему зрению мешают слёзы. Они нескончаемым потоком текут по щекам.

– Вы так и не поженились? – как я благодарна этой женщине сейчас, за отсутствие фальшивого сочувствия. Сама беру салфетки и вытираю слёзы.

– Нет.

– Почему? – спокойный профессиональный голос, однозначно то, что поможет мне.

– Егор… – объясняю, немного успокоившись. – Он патологически верен. Когда-то…ещё до всего этого треша, мы обсуждали договорные браки. Измены отца моего, его отца. Он тогда сознался, что никогда не согласился бы на фиктивный брак с женщиной, которая ему неприятна. Он не приемлет измен ни в каком виде, и будет верен даже вот такой навязанной жене. Он предложил мне пожениться, после первого курса лечения, но я отказала. Когда смогу хоть как-то быть с ним рядом, только тогда соглашусь. Не могу обречь его на годы верности женщине, которая даже приласкать его не может.

– А с другими мужчинами? У вас может быть секс? Близость?

– Далеко не с любым. – На самом деле за все эти десять лет такой был всего один, и никакого удовольствия это мне не принесло. Только галочку в карте, что сейчас лежит в соседней комнате. Мол, физическая близость возможна. – Мой организм должен признать его «безопасным», тогда да.

– Получается, Егор для вас опасный? Ну для вашего организма? – ауч. А это больной вопрос.

– Эм… – никогда не смотрела на эту проблему с такой стороны. – Получается да.

– А что в нём опасного? Он обижал вас? Бил? – Софья постепенно ускоряет речь и темп вопросов. Я стараюсь мысленно успеть за её логикой, которая меня шокирует.

– Егор? Нет. Никогда! – ни тени сомнения в моём голосе. Потому что это невозможно.

– Может, во время спасения? Командовал там жёстко? Трогал без согласия?

– Нет. – Отвечаю, не задумываясь. – Ничего такого. Максимум он меня за руку держал и с коляски в машину посадил на руках, но негрубо вообще.

– Хорошо, а что ещё помимо Егора у вас вызывает такое же чувство? Что разрушает ваше внутреннее чувство безопасности?

– Как оказалось, прикосновения вот качков в ситуации потенциальной опасности. – Мгновенно хмурюсь, вспоминая случай на парковке.

– Как вы это поняли?

– Меня здесь немножечко пытались похитить, и вот от прикосновения одного бандита я словила панатаку.

– Так, это может как-то ассоциироваться с Егором? – продолжает терзать меня врач, как бульдог, треплющий любимую игрушку.

– Нет. – Задумываюсь на несколько секунд, пытаясь обличить с лова свои ощущения. – Понимаете, меня из таких ситуаций вечно вытаскивали всякие «хорошие» мужчины. Муж сестры, Егор, директор вот наш. И если мужа сестры я понятно увидеть не могу, то директор, он тоже такой… эм спортивный, может, и не как эти бандиты, но всё равно. Так вот его опасностью организм не считает.

– Так… а ещё? Вы прошли огромный курс терапии. На что ещё остались реакции. – Софья делает пометки в блокноте. Темп разговора потихоньку растёт, и я не сразу понимаю о чём вопрос.

– Белая комната, – с неохотой говорю я.

– Любая белая комната?

– Нет. Конкретно та.

– Вы в неё возвращались? – тонкое любопытство на красивом лице.

– Нет. В тот дом я не смогла войти до сих пор. – Вновь дрожат плечи, по рукам тоже проходит лёгкая вибрация, будто кто-то открыл окно в минус тридцать. – А уж подвал тем более.

– Он всё ещё принадлежит вам?

– Да. Стоит законсервированный.

– Почему не продали? – Софья ловит мой взгляд и удерживает его.

– Не могу. – Пожимаю плечами. – Несколько раз пыталась, но как блок какой-то.

– А как вы поняли, что боитесь этой комнаты? – не вижу брезгливости или жалости во взгляде собеседницы, потому смело отвечаю.

– Я периодически просыпаюсь в ней.

– В смысле просыпаетесь в ней?

– Ну мне снится сон, что я просыпаюсь там. – Мои воспоминания сейчас похожи на бесконечное отражение. Я помню, как мне приснилось, что приснилось. – Что вся свобода мне приснилась, меня никто не освобождал и всё это время я ещё там, схожу с ума.

– А сейчас вы в этой комнате?

– Да.

– Что нужно сделать, чтобы вы вышли?

– Меня должны выпустить?

– Кто вас должен выпустить?

– Мама… ну или папа. – говорю и застываю с открытым ртом. С меня будто пелена спадает. Смотрю на врача с широко распахнутыми глазами и ртом. Это что такое было? Как она это сделала? Это же не гипноз, но на грани. Допросные методики какие-то.

– Как? – вырывается у меня.

– Профессиональный секрет. – Мило улыбается эта женщина. Вот сейчас, в эту минуту, я верю, что у нас получится. Никто. Никто за 10 лет не пробился через блоки разговоров о «белой комнате», а она за какой-то час. Я в шоке.

– Инна, вы осознаёте, что означают ваши ответы? – ничего я не осознаю. В голове вакуум.

– Честно говоря, нет. У меня сейчас вата в голове.

– Это хорошо. С этим можно работать. – Говорит будто с самой собой. Потом же разъясняет для меня. – По сути, вы вышли из той комнаты физически, но не ментально. Ментально вы всё ещё там. Что-то произошло там, что не отпускает вас. Очевидно, у этого чего-то есть связь с Егором.

Заторможено киваю. Звучит логично.

– Вы когда-нибудь пробовали гипноз? – уточняет Софья Михайловна, дав мне пару минут на укладывание новости.

– Да. – Киваю, как болванчик на торпеде автомобиля: часто и бестолково. – Правда, только в самом начале. В реабилитационном центре. С несколькими разными специалистами, но они не смогли пробиться. У меня начинались истерики, и всё.

– Готовы рискнуть и попробовать? – Хоть что-то нарушающее профессиональную этику мелькает на её лице. Там азарт профессионала, что нашёл решение и хочет пробовать. – Я бы предложила вам погрузиться в диалог с вашей мамой. Вы обижены на неё. Вы говорите, что только родители могут выпустить вас. Давайте начнём с мамы.

– Я согласна. Только не сегодня, да? – в моём голосе отчётливо звучит возбуждение и грусть. – Но… уф. Софья, давайте, не будем ждать неделю. Я сожру себя.

– Конечно, нет. Вам и нельзя. Вам нужен отдых, после сегодняшнего сеанса, но неделю вы, действительно, не выдержите. – Тепло улыбается мне женщина, будто знает, какого это быть на моём месте в поиске ответов. – Давайте завтра во второй половине дня?

– Да! ДА! – Я почти кричу. Понимая и не понимая, что вот он шанс что-то изменить. – Очень буду ждать эту встречу.

– Дома подумайте, что именно вас не выпускает? Не концентрируйтесь слишком сильно, чтобы не спровоцировать панатаку, но порассуждайте. Что вас держит. Запах? Цвет? Вкус? Действие? Слово?

Глава 13

«Если всё идёт хорошо, то значит вы что-то не учли»

Журнал «Наша психология»

Музыка: «Надежда» (Кукрыниксы)

Самостоятельно сесть за руль не рискнула. Меня ощутимо потряхивает. Причём я не понимаю, это вернулись симптомы травмы, или это адреналин от предвкушения ответов. Хоть каких-то ответов.

Несмотря на постоянную терапию, меня всё время терзает отсутствие ответов на вопросы.

Почему меня заперли?

Неужели стремление выйти замуж по собственной воле стоило такого отношения?

Что я такого сделала, чтобы превратить мою жизнь в ад?

Банальное: за что?

К сожалению, никого, кто бы смог ответить на эти вопросы, в живых не осталось. Возможно, что-то знал секретарь отца, однако он тоже трагически погиб, ещё до моего освобождения.

Сеанс с Софьей много всколыхнул во мне. Мысли проносились так же, как и пейзаж за стеклом автомобиля, но сосредоточиться не получалось. За рулём моего жёлтенького китайца сидел тот же ЧОПовец, что спасал на стоянке магазина вместе с директором. Константин Ким, напрягая память, вспомнила его имя.

– Константин, остановите, пожалуйста, у какого-нибудь супермаркета. – Нарушаю тишину, когда въезжаем в город.

– На перекрёстке у вашего дома, подойдёт? – спрашивает он, не глядя на меня.

– Вполне. – Задумчиво киваю и слежу за спутником. Что-то хищное в этом спортивном мужчине было, но внутри меня всё было спокойно. Ни намёка на панику. Почему, интересно?

– Ещё раз благодарю, что помогли с автомобилем. К сожалению, сеансы сейчас будут постоянно, и мне периодически придётся просить о помощи. Предупредите коллег.

– Пф. Не за что. За те деньги, что нам платят, мы можем и с личным опахалом для вас побегать. – Ехидничает Ким.

– А вы подумайте тогда и о том, почему целой толпе народа платят такие деньги? – не могу не уколоть его в ответ.

– То есть вы в курсе, что вас охраняем не только мы? – на лице мужчины мелькает лёгкая улыбка и тут же исчезает.

– Конечно. Всех я не знаю, но примерно представляю. – Ну наверняка, ребята, которых наняла я, Егор, полицейские от Макса, может ещё от кого есть.

– Что же вы такого сделали, что вас охраняют, как какого-нибудь олигарха? – всё-таки решается любопытничать Ким, заезжая на парковку у магазина.

– Родилась не в той семье. – Отвечаю и выхожу на улицу.

Глубоко дышу, наслаждаясь морозным воздухом. Не люблю зиму за холод, но вот такой свежий и осязаемый холодный воздух мне нравится. Он будто бы чище. Густой, вязкий, вдыхая его, будто новую жизнь в себя пускаешь. Стою пару минут и иду в магазин.

Что я хочу? Ничего. Но есть надо. Во-первых, чтобы не спровоцировать откат. У меня так было, когда после терапии забывала есть. Срабатывали какие-то блоки, и мне казалось, что есть нельзя. Во-вторых, если хочу результатов от работы с Софьей, мне нужны силы. Поэтому…замороженная пицца, готовый салат, молочный коктейль и ещё что-нибудь вредное и калорийное. Пирожное? Торт? Мороженое?