Новолетье

– Слышь, Анфим, ты сестре замест отца, вот коли я посватаюсь, ты как?..

– К кому посватаешься? – Анфим опять задрёмывал.

– Лешак тебя… Да к Верке же!

Анфим не удивился, но молчал долго:

– Ну чего ж… семья у вас ладная…

– Ежели ты к тому, что я с девками гуляю, так то всё прошлое, по молодости это…

– Да то пустое, быль молодцу не в укор; да дело то важное, обдумать надо, а не время нынче; девка никуда не денется… вот вернёмся…

…Только другим днём после проводов вспомнила Маша, о чём хотела спросить у матери:

– Матушка, про какого это Макарку Феня талдычит мне?

– Как же про какого? Братец он тебе сродный, в Беловодье-то с нами жил… Кто тебя от собак спасал, а как уезжали, всё за нами шёл, тебя за руку держал… Не помнишь будто?

– Худо помню… Зачем же пришёл он, чего хочет?..

– А Бог весть… навестить ли…

– Долог путь для навестки… Что ж, он здесь и останется?

–Того не знаю, а коль и останется, – ты не строжи его, он для меня едина память о брате Ванечке: он и обличьем как вылитый…

…А в доме вместо ушедших поселилась тишина, вошла хозяйкой с предчувствиями горькими; жизнь текла сама собой, а думы шли вслед за ратниками: где они нынче, как спалось им на земле сырой, не солон ли хлеб домашний, на слезах замешанный…

Федюшка носился по горницам, совался во все заботы, старался поспеть всюду, – отец его за «большака» на хозяйстве оставил, – пока не попался Анфисе под лихую руку…

… И тяжкий труд без сильных мужских рук не укоротит дней ожидания.

… И был рассвет, когда пронёсся по пыльным улочкам верховой гонец:

– Побили, побили степняков! – остановился у ворот, бабы враз обступили, вынесли воды, ждали, чего ещё скажет:

– …Отогнали в степь дальнюю, долго не сунутся…

– Наши все целы, аль кто поранетый есть?

– И наши ранетые, и побитые есть…– Бабёнки закрестились, отводя беду от своих дворов…

Дней и трёх не прошло, – запылил большак под обозами; не скакали всадники весело верхами, в поводу вели усталых коней… Вперёд пустили обоз с теми, для кого подвиг ратный последним стал…

Завыл бабий посад, запричитал, узнавая своих среди павших… Варвара и Маша отыскивали родных в конной дружине, – Калистрат, Макар… Уляша, уже не стесняясь, висела на шее Захара… Только чего ж не радостны их лица; чего там Давыд у обоза трётся, не отходит?

Забилась в рыданиях мать Анфима; Калистрат подошел к плачущей Верушке:

– Думали, довезём… У нас отец…

Побелела Варвара, пала на тело мужа, а он ровно живехонёк лежит; как вражье копье вошло метко меж колец кольчужных…

– …Тятенька, тятенька, – напрасно звала Маша. – встань, подымись, чего лежать тебе тут; дома-то лучше…

…Теперь вот ясно всё припоминалось, и то, что на век словно забыто было: и как уводила его от Дарёнки, и как после свадьбы вила веревья из него… Не о том, из-за чего в Киеве осели; а боле своей вины перед ним искала…

Евдокимка сыскал у монасей икону святого Лазаря, – Варвара пыталась найти в святом лице знакомые черты: глазами будто и схож.. Ей бы в глазах дочери искать отражение родное… Кабы подошла сейчас Машенька…

Может, подходила, да не заметила Варвара: дочь лишь лучик в жизни её, муж – светом был, коего не замечаешь, пока он есть…

Горе одно на всех, а каждый своё проживает… Маша в своей светёлке слёзы точит, – ровно опоры не стало, сердце прислонить не к кому; мать как стеной от всех отгородилась, – Федюшка не к ней идёт с детской тоской по отцу, – к сестре:

– Почто, сестрица, тятеньку в землю убрали? Как нам без него жить?

– Тятенькина душа на небе нынче, он оттуда на нас смотрит; всё видит, – так ты не шали, братьям помогай, не огорчай матушку…

– Захарка говорит – тятенька наш герой был, богатырь; я вот тоже вырасту, в Давыдкину дружину уйду…

…Не с кем Маше поделиться горем: Уляша нынче от израненного Захара не отходит под ленивым взглядом Мавры, – Бог весть, какие мысли бродят в сонной голове; Варваре нынче не до Уляши.

…Уж и лист берёзы вызолотился, – от Андрея ни весточки; живым с сечи не вернулся, и мёртвым никто не видал его; Давыдко говорил: суздалец среди первых в сечь ушёл… Нет вестей и от суженого… От печали да безвестности этой тяжелее присутствие в доме чужого человека, – зачем здесь Макар, почто не возвращается в отчину, что ему тут? Зачем эти вопрошающие взгляды, словно в душу её вникнуть хочет… Маша и сама понять не в силах, отчего не по нраву ей брат новоявленный…

…Решился-таки Калистрат к матери подойти; братья уже одобрили его выбор, да посомневались, пойдёт ли Вера за него…

– Матушка, я вот чего: женится хочу…

– Неужто в разум вошёл к двадцати годам? – Варвара оторвалась от созерцания святого лика. – А которая ж за тебя согласится? Славушка-то гулёная вперёд бежит; ты какую девку в посаде стороной обошёл? Аль в тридевятом царстве поискать?..

– Я Верушку Анфимову взять хочу…

– Ты хочешь? Не пойдёт она за тебя… – В сознание замутнённое горем, входил смысл сказанного сыном: Анфим нынче там же, где и Лазарь её… Так из туч, долго копивших воду, потоком прорывается ливень, – Варвара зарыдала в голос, как не могла выплакаться ни когда убитым увидела Лазаря, ни на жальнике при похоронах… И так же внезапно слёзы иссякли… Вдруг она поняла, что жизнь вокруг не закончилась, и без неё в этой жизни никак…

– Ладно, быль молодцу не в укор; зашлём сватов в пору, никуда твоя Верушка от нас не денется; ты у меня покраше иных будешь…

Очнулась Варвара, кругом огляделась, – вроде всё путём идёт, – Анфиса разора в доме не попустит, а то, что Уляша от выздоравливающего Захара не отходит, не могла не заметить… Припомнилось, мелькало у неё в голове какая-то мысль, перед тем как уйти в поход ратником, нынче и проявилась она четко… Да и излишняя, как показалось, Макарова озабоченность судьбой Маши: как воротился, давай ко всем с вопросами: отчего жениху отказала, что за суженый у неё. Всё приметил, ничего не забыл… Решилась Варвара поведать ему о Маше; может, пособит чем… Всё, да не всё сказала, – что разбойник сватался, и что Маша сердце своё обещала без ведома родителей – об этом узнал Макар. А того, откуда тот разбойник взялся – знать ни к чему…

Да, как меж прочим, на свою беду пожалилась; Уляшу не больно хаяла, – не спугнуть бы парня. Ну, вроде всем девка хороша, – и пригожа, и работница добрая… Вот случился такой грех; оно бывает, а быть не должно; жена какая ни есть – перед Богом венчана, а девке свою судьбу устраивать надо… Кабы Макар за себя её взял, да увёз отсель куда подале, хоть и в Беловодье – век бы за него Бога молила… Просьбица такая пустая Макара малость поошарашила, он даже не сыскал сразу, что ответить; не придумал ничего лучше, как опять спросить что-то про Машеньку. Варвара словно и не расслышала, всё о своём твердит: ты подумай, Макарушка, а?..

Осень вызолотила прибрежные березники, выкрасила черемуху да осину… Калистрата сговорились обвенчать с Верой после Рождества. Макар не говорил ни да, ни нет, а к Уляше всё ж приглядывался. А про себя порешил, коли у Маши всё уладится, ему с лёгкой душой можно б и в Беловодье с молодой женой вернуться; а Варвара меж тем с Анфисиной помощью устраивала так, чтоб Уляша не оставалась с Захаром вдвоём; а напротив того, чаще сталкивалась с Макаром наедине…

А Маша изредка ещё выходила в ясные дни к реке с Уляшей, к старой иве уже не спуститься, остыла вода… Туда же шла и Вера; издали на подругу глядела, примирения хотела с будущей золовкой… Мало по малу беседы затеялись: жизнь как сравняла их, – затерялся тот, кто меж ними стоял, Вера с другим сердце утешила…

…И однажды опять промчался по посадской улочке всадник; остановился над рекой прямёхонько в том месте, где по весне увидала Андрея Маша.

– Не пугайся, красавица! С вестью доброй к тебе, – жди того, кого ждёшь…

Да кого ждать- то?!.. Или жив Андрей?..

Сколько-то прошло дней, – Маша и получаса не прогостила у Веры, – Фенька примчалась, рот да ушей:

– Поди домой, боярышня, хозяйка кличет! – а почто матушка зовёт, о том ни слова…

…Во дворе конь, богато убранный… Да чей же?..

…Андрей сидел за столом с Захаром, поднялся навстречу Маше. Варвара глянула на дочь настороженно, – ну, как опять взбрыкнёт… Она же и поклониться забыла, только сказала тихо: – живой…

–…В полоне довелась побывать половецком…– он рассказывал, а вокруг уже никого не было – их оставили наедине. – Добро, не один… Втроём и ушли; месяц в доме соратника отлёживался, раны залечивал: не чаял и подняться… К тебе вестника отослал…

– Так он от тебя был?.. – Андрей глянул в глаза ей, понял, о ком подумала сейчас она…

– Что ж нынче скажешь мне? – Маша ждала этого вопроса, но ответила не вдруг:

– …Не знаю, что сказать… Ты говорил – терпелив, так подожди ещё… До листа последнего…

… Как же обрадовали Андрея неопределённые эти слова – она не сказала «нет»! Тем оставила ему надежду малую…

Он взял её за плечи, быстро прижал к себе; Машу испугал этот мужской порыв, она испуганно отстранилась и убежала из горницы…

«…Сколь же грешна я, – металась беспокойно душа, – едва первый лист пал, а я уж готова уступить, забыть обещанное слово… Но ведь не согласилась еще! Да и он ждать велел до листа золотого…»

…Как ни долго стояла осень, а ветер налетал всё чаще и злее на старую яблоню под окном светлицы… Андрей заезжал как будущий родственник, она не выходила к нему; то, что для всех казалось решённым делом, для неё не прояснялось вместе с яснеющим садом… Задумчиво крутила она заветное кольцо на пальце, пытаясь понять, чего же хочет больше… Вдруг стала считать листья на яблоне… Сбилась, отчего-то заплакала…

…Ночью бродяга-ветер свистел разбойно по посаду, кидался колючим снегом, оборвал с деревьев остатки осени… По утру в зябком сыром свете, увидала яблоню Маша – ни листочка не нашла на ней… Вот и решено всё… Свадьбу отложили до Рождества, заодно с Калистратом, – нынче не успеть уж: до Поста меньше недели…

С обручением Маши как-то сник и помрачнел Макар; другим же днём говорил с Варварой; она зазвала к себе Уляшу:

– Вот, девушка, Макар Иваныч за тебя просит; не первый день его знаешь; плох ли, хорош, скажешь, а при твоём положении нынешнем не выбирать стать, лучше не найти… Тебе своё гнездо вить; что чужое зорить? Моё слово решённое, тебя для порядку спрашиваю: согласна ли? Что ни ответишь, а семью сына ломать не позволю… И на думки долгие у тебя часу нет…

–…Согласна я… – Уляша прошептала еле слышно… – Только пусть Захар Лазарич сам отпустит меня… Его слово слышать хочу…

– Она ж ещё условия выговаривает… Да пусть по сему будет; не зверь я, дозволю проститься вам…

…О чем говорили меж собой Захар с Уляшей – никто не слыхал; разошлись не в долге, – он вышел чернее тучи, она, не стирая слёз, ушла в свой уголок…

…Невесело было венчание в старой Ильинской церквушке над Почайной, мелкий дождик оплакал их отъезд; перекрестила Варвара путь молодым. За ворота провожать вышла лишь Маша; Захар стоял на крыльце; прощаясь, поклонился любви своей поясно, а потом из окна следил, пока не скрылся возок на взгорье за лесом…

Тем же вечером на взмыленном коне примчался из Киева Андрей; задыхаясь, ровно как бежал всю дорогу, просил говорить с Машей наедине:

–…Видно, душа моя, не суждено мне жить с тобой; нынче навек с тобой разлучаюсь. …Отыскал меня по утру в Киеве человек, коего ты суженым почитаешь; говорили мы с ним долго… Что ж, сам виноват, не верил тебе, девичьи, мол, придумки… Прими же назад кольцо твоё обручальное, обиды в том тебе нет. Человеку подлому не уступил бы любви своей, а тот, кого ждала ты, – муж, достойный ожидания… Моя же дорога – поле брани, чтоб голову недаром сложить… На том прости… – крепко притиснул к себе, поцеловал и вышел… Она же стояла ни жива ни мертва, пока слушала речь его; не отрываясь глядела в окно, – на вершине старой яблони, забытый ветром, трепыхался одинокий бурый листочек…

…Варвара оступилась от неё; уже не пыталась образумить облажевшую дочь; посылала говорить с ней Анфису, сыновей, – напрасно; молчит, вздыхает, твердит одно: судьба, судьба моя… Калистрат хмыкал: чего хотела, того добилась. Захар отвечал: посмотрим, что за герой, а то долой с крыльца…

…Силыш приехал по утру, дом едва просыпался. Вороной, в уголь, конь бил копытом нетерпеливо, не подпуская челядь хозяйскую… Всадник так же нетерпеливо и ловко спешился, взбежал на крыльцо.

Рассматривали его внимательно: такого с крыльца не скинешь… Со двора вбежал растерянный дворовый Архипка: люди неведомые понаехали, тьма целая их…

–То свита моя; их всего-то десяток; зла не сделают… – Силыш перекрестился на образ, поклонился всем, отдельно в пояс хозяйке:

– Прости, боярыня, коли напугал; а только обещался я сыскать вас в Киеве, так оно и вышло: прости и за то, что с суженой своей помимо тебя сговорился, а хотел прежде её слово услыхать… – Силыш отыскивал глазами Машу, а она уже спускалась по лестнице из светёлки. – …Задержался я малость; ждала ли? Кольцо не выкинула – вижу, ждала… А что едва не потерял тебя – в том твоей вины нет; себя лишь виню… Собери, боярыня, дочь к венцу, да уложи ей малый скарб в дорогу… – Варвара ахнула:

– Да как же это? Свадьбу враз не сберёшь! И куда ехать так вдруг на ночь глядя? Не пущу!

– Я дочь твою не силой беру! Ежели сей же час повторит она слово, что допрежь сказано ей, – возок готов, в церкви дьячок ждёт сговорен… И до ночи далеко, – белый день занимается…

Ещё Варвара надеялась на что-то, – опомнится ещё дочь: молчит, вишь… Но Маша шагнула к Силышу, коснулась руки:

– Слово моё со мной, с тобой моя верность… – Она, едва увидав во дворе Силыша, успокоилась, ушли все сомнения; теперь её не остановили бы ни мать, ни братья. И всё, что сейчас происходит, что дальше станется с ней – всё так и должно быть; она нужна ему…

Махнув рукой, горестно отступила Варвара; под Анфискиным взглядом заметалась челядь по дому, обряжая Машу, укладывая приданое на возы. Крикнули накрыть стол, гостя угощать…

– Не суетись, хозяюшка, – усмехнулся Силыш, – возок у меня малый; золота-серебра не надо; я у вас главное сокровище забираю, коему и цены не ведомо…

… Пуста площадь перед старой Ильинской церквушкой: последний день до Поста, обвенчались все, кто хотел… Подъехали всем обозом, молодые уж не воротятся к дому; «свита разбойная» держится позади, не отступая…

…До обидного скоро свершился обряд, дьячок торопливо отчитал положенное; видно, на то было ему веление – не мотчать…

– …Скажи, зятёк, куда хоть повезёшь дочку?

– Не закудыкивай пути, боярыня: дорогу нам Бог укажет; прощай же, прости, коли что не так…

Маша уже расцеловалась с братьями, с Анфисой, с Верой, обняла мать и пошла к возку; остановилась, вернулась к матери, кинулась в ноги:

– Прости, матушка, прости дочку непутёвую! Даст ли Бог свидеться?

– Господь с тобой, дитя мое! Сердце ты у меня с собой забираешь! Скатертью пусть дорога ляжет, Бог счастья даст тебе… А коли что, – возвращайся к матери; я помолюсь за тебя…

…Вороной бил копытами; Силыш сам устроил жену в возке, снаружи грубо сколоченном из неструганных досок; внутри же всё обито перинами, шёлком. Маша утонула в мягких подушках, и даже не заметила, как тронулся обоз…

– Да как же!.. – Варвара опомнилась, когда « разбойная свита» скрылась за жальником. – Приданое-то! – Возок с заботливо уложенным Машиным скарбом остался стоять на церковной площади…

…От посадской улицы нёсся к церкви всадник; у паперти резко осадил коня:

– Тётушка! Как же так? Мне Мавра сказала! Куда тати уехали, в какую сторону?

– Макарушка, родненький, догони их, поглянь хоть, куда направились!..

…Будто и времени прошло всего нечего, а разбойников и дух простыл; позёмка след заметает…

У леска стало потише, колёса и копыта конские чётче проявились. Впереди мелькнули в сумерках верховые… Макару перекрыли дорогу:

– Куда спешишь, молодец? Не сбился ли с пути? А то проводим назад…

– Не для того вперёд еду, чтоб сворачивать… Потолковал бы с вами, да часу нет на то…

– Храбер сокол, да смотри, головы не сверни по тёмному времени; пропустим, братцы, его…

И полверсты не ехал Макар, – тёмная гора возникла перед ним. Спешился, подошёл поближе – засека из старых деревьев, сучьев и моха была так плотна, что руки не просунуть… Он оглянулся; кругом тишина, лишь изредка всхохатывала ночная птица. У неробкого Макара под шапкой шевелились волосы. Перекрестился, махнул рукой, повернул коня вспять…

– …Как же то вышло? – Макар выпил ковш кваса, сел против Варвары; рядом притулилась к ней Веруша, почти уже родная… – Зачем татю отдали Машу? Зачем дорогу не застили? Или новая дочь краше пришлась?

– Не кори меня, Макарушка! Нет у меня уж слёз плакать. А как не отдать, как не уступить, когда ей материно слово ништо; за ним, как примороченная пошла. Мне, говорит, либо с ним, либо в Почайну головой… А где ж ты Уляшу бросил?

– … Уляша у добрых людей осталась, её беда обойдет… А Машу я сыщу; в ад спущусь, коли придётся; а то и голову сложу… На что она мне без Маши?..

…Возок мягко покачивало даже на ухабах, слабые толчки едва выпутывали её из дрёмы… К вечеру похолодало; на постоялом дворе Маша съела кусочек курицы, выпила горячего мёда, совсем сморил сон. Как сквозь туман слышала: допытывал у кого-то Силыш: встала ли река? Ему отвечали; нет, сало только идёт, да забереги легли… Лодкой пройти можно…

В ноги поставили жаровню с угольями; Силыш сел рядом в возок, притиснул крепко к себе, целовал губы и щеки, согревал дыханием; а она не понимала ещё, нравится ли ей это; только ясно, – так надо, он хозяин теперь над телом её и душой, и едет Маша не в родной дом, и не будет рядом отныне ни матушки, ни Анфисы, ни подружки Веры…

…И опять возок качало, день ли, другой; её бережно вынули из возка; кто-то крикнул: Борода, прими боярыню! Сильные руки подхватили её, и опять качало, и плескалась вода; скрипели ворота; будто в родном доме обволокло печным и хлебным теплом; несли по лестнице… Нагретые перины пуховые окутали глубоким сном…

…Маша проснулась от непривычной и пугающей тишины: не возились за стеной дети, не слыхать зычного голоса Анфисы… Она босиком прошла по пуховому ковру к окошку; не видать старой яблони, лишь выбеленный снегом пустой двор… За бревенчатой огорожей, – лес да краешек заледеневшей реки… Она не вдруг и вспомнила вчерашний день… Хотела заплакать, да передумала, – что теперь, сама всё решила…

…По сумеречной лестнице наугад спустилась в горницу… Рослая, сгорбленная, высохшая как дерево, старуха вынимала хлебы из печи…

– Долгонько спишь, хозяюшка! Аль я взгромыхала, побудила тебя?.. Не спрашивай, где муж твой, неведомы мне его пути…

– Чей муж?..

– Не мой… Про своего я знаю, где он… Не велел вчера молодцам пировать, чтоб не побудили тебя, по чарке налил, да и разогнал… Сам, ещё не побелело, на коня да со двора… Что мужем он тебе не стал нынче, о том не тужи, всё впереди у вас…

…Маша смутилась, с лавки накинула овчинный тулупчик, вышла на крыльцо; вдохнула свежий лесной воздух; спустилась во двор…

Через маленькую калиточку в воротах вышла за ограду… Бревенчатая огорожа тянулась вдоль поросшего ивняком и черёмухой берега. От ворот к реке вела истоптанная в грязь дорожка…

Машенька шла вдоль ограды, пока скалистый утёс не пресёк ей путь. Берег стал выше, ледяная кромка поблескивала за деревьями где-то внизу. Почерневшие брёвна ограды плотно упирались в камни утёса. Маша поискала тропинку наверх, но здесь башмаки заскользили по снегу… Она вернулась назад, от ворот глянула на дом: он стоял неприглядный, даже страшный, будто седой от старого дерева…

Старуха сидела у окна, пряла пряжу…

– …Тихо как здесь…-

– Чего ж не тихо будет… вода вкруг… Обошла имение своё?

– Так это остров?.. А как же величать тебя, бабушка?

– Прежде Весеницей звали, а нынче хоть Студеницей зови…

– Что за жерехи у тебя дивные, Весеница? То, гляну, голубым светят, а то алым…

– То от супруга дар, как суженой назвал…

– А давно ль живёшь здесь? Давно ль Силыш здесь обитает?

– Я-то и не сочту годов своих, а Силыш, как старика моего князь прибил в Суждале, так и осел тут…

– …Как здесь тихо…

Глава 5. Год 1066

…Бесконечно долго, как бабкина пряжа, тянулась зима. В тёплые дни Маша ходила гулять за ворота, по тропке спускалась к реке, смотрела на дальний берег; хотелось понять, в какой стороне родимый дом. Как там без неё? Что о ней думают, вспоминают ли?..

Изредка являлся Силыш, чаще один, а то с ватагой. Настывшей щекой прижимался к лицу Маши и уходил в свою горницу…

Невесёлые мысли одолевали по ночам её, не давая сна: да любит ли он её? Зачем она здесь? Что за человек её муж? Куда исчезает, откуда возвращается? Что за люди пируют с ним в горнице? К Весенице подступалась с вопросами:

– …Закрома зерном полны да разным добром; где же нивы, с коих собран хлеб? Ты с утра до ночи ткёшь да прядёшь, – кому холсты нужны эти? Хлебов печёшь столько, вдвоём не съесть, – кому хлебы эти?

– Найдётся кому рубахи носить, найдётся, кому хлеб съесть… – у старухи похоже мысли путались, как нитки пряжи, она тихо бормотала невесть что; вспоминала какую-то Зарянку, Анастасию, Терёшку…

…Маша поначалу боялась, – кто-то из пирующей ватаги поднимется наверх; вскоре успокоилась, – не допустит Силыш такого. Но покой этот тоже был страшен: муж при ней проткнул ножом дюжего молодца; крепко захмелев, тот перепутал двери… Силыш спокойно обтёр клинок ветошкой:

– Жаль парня, добрый был боец… Другого сыскать до десятки надобно…

…В последний Великопостный день ватага завалилась на закате. Маша спустилась встретить мужа, но не увидела его; в развесёлых голосах почудился чей-то знакомый, – прежде не слыхала здесь его.

В избе новик скинул кафтан и шапку, – это был Макар! Быстро глянул на Машу и отвёл глаза…

– А хозяин твой в Чернигове задержался! – жуковатый ватажник из новых с недоброй ухмылкой крикнул в спину Маше. – К праздничку поболе подарочков добыть голубке своей! – Маши уже не было в горнице, а он жадно смотрел на дверь. – Эх, братцы мои, мне б такую птичку в силки поймать! И как не боится атаман её оставлять? Хороша Маша, да не наша! – Макар не выдержал, в руках его сверкнул нож:

– За речи такие языка аль жизни решиться можно! – его перехватили ватажники:

– Остынь, новик! А ты, Жук, и впрямь язык придержи! Атаман за меньшее Рыжего на клинок наткнул! Полно, ребята, – распорядился десятник, – допивайте своё и спать, полночь на дворе; Жук часует нынче в черёд…

…Маша ни жива, ни мертва сидела в светлице; сна ни в одном глазу… Зачем здесь Макар, откуда он? Почему не захотел признать её? Расспросить бы, что дома делается… Да ведь он с Уляшей должен быть!.. И когда Силыш вернётся?

Внизу шум стих; по лестнице скрипнули шаги, – может, Силыш? Да походка легче его… В дверь поскреблись, – она обмерла…

– Отвори, Машенька, это я, Макар…

–… Почему ты здесь? Где Уляша?

– Уляшу я у добрых людей оставил; не сужена мне она. Машенька, сердце моё, нет мне жизни без тебя!

– Опомнись, Макар! Что говоришь! Сестра я тебе!

–Пусть так! Мне хоть рядом с тобой быть – и то радость великая! Да знаешь ли, с кем живёшь? Разбойник он, душегуб! Бежим со мной сей же час; я им сонного зелья в питьё насыпал, до света не чухнутся! Что ж ты медлишь? Не расседлал я коня своего!

– Нет, Макарушка, здесь я останусь; какой бы ни был, – жена я ему венчаная, а ты неладно сделал, – жену свою у чужих людей бросил… Вернись к ней нынче же!

–…Что ж, пора мне; только знай, не оставлю тебя до смерти, рядом буду всегда…

…С тяжкими головами просыпались молодцы:

–…Долго ж мы, братцы, спали…– десятник тёр глаза, – Атамана, видать, нет до си… А где ж Новик? – он глянул в окошко.– Беда, братцы! Жук у ворот валяется, не иначе, побитый!..

…Они вернулись к утру, привезли с собой израненного Силыша, – в нескольких верстах отсюда столкнулись с дружиной князя. Те шли на «разбойных людей», кем-то предупреждённые; по той дороге Силыш возвращался домой; ватага поспела вовремя…

До осени выхаживала мужа Маша вместе с Весеницей, не спала ночей; так однажды осталась до утра с ним, женой его стала…

Глава 6. Год 1068

…Теперь, в долгие отлучки мужа, оставалась Маша дома одна с маленьким сыном. Предупредила Весеница: коли исчезнет, чтоб не искали её, пора, мол, ей. А куда пора, зачем, не сказала. На прощанье пообещала отвести от Омелюшки всякий сглаз будущий, чтоб не касались его ни хворь, ни порча. Всю ночь шептала над колыбелькой, натирала ребёнка травами; тот хоть бы пискнул; глядел покойно чёрными отцовскими глазами… А по утру Маша не нашла старуху ни в избе, ни во дворе… Походила, поаукала… Старая лодка так и лежала на берегу… На сыром снегу ни следочка…