Опасно любить

Таня подмигнула мне, мол, «смотри, ухажёр», а я только улыбнулась. Буду держать Пашку на расстоянии, нельзя подпускать его близко. Я знаю, что я милая и в меня можно влюбиться. Но я не хочу, чтобы в меня влюблялся кто попало…

Занятая этими мыслями, я совсем потерялась, и увидела спину Ильи Сергеевича, который прошёл мимо с подносом. Да, именно так: как будто судьба решила проверить меня. Я почувствовала, как кровь прилила к лицу. Пашка что-то шутил, а я слышала только стук собственного сердца.

Таня и Вадим померились. Вчера вечером он пришёл к общаге с большим букетом белых роз. Таня долго не хотела спускаться, но в конце концов сдалась, спустилась и приняла извинения. Я видела из окна Вадима. Высокий, стрижен коротко, в облегающих чёрных джинсах и чёрной майке, по вид накаченный. Таня приняла цветы, принесла их, растрёпанная, в комнату, и убежала на свидание. Вернулась поздно, счастливая.

– Парней надо держать на поводке и не давать слабину, иначе они расслабятся и на шею сядут. Дала Вадиму второй шанс, – сказала она и засмеялась.

Сегодня Таня опять на свидании с Вадимом. А я сижу за столом, на котором стоит карандашница с моими листьями клёна и ваза с большим букетом белых роз. Запах заполняет комнату и от него немного кружится голова. А открыла окно пошире, чтобы проветрить, и как по команде пошёл дождь, да такой сильный, что пришлось совсем закрыть окно. И я теперь погибаю от аромата чужих роз. Интересно, Илья Сергеевич часто дарит цветы своей жене?

Вчера, когда Таня вернулась после свидания, мы сидели в комнате и разговаривали. Она рассказывала о Вадиме, и глаза у неё блестели. Я слушала и улыбалась, но всё время думала о своём. Таня спросила:

– Аня, а ты в кого-нибудь влюблена? Может в Пашку, гитариста?

Она застала меня врасплох. Я почувствовала, что уши покраснела. Пытаясь скрыть смущение, я засмеялась и сказала:

– Нет, конечно!

Но ты знаешь, дневничок, что я соврала.

Сегодня без стихов.

Глава 6. Вечеринка в общаге

Дорогой Дневничок!

Вчера в общаге был настоящий балаган. После ужина девчонки притащили две огромные бутылки какого-то розового вина и сразу решили: «Будем веселиться!». Я сначала хотела остаться в комнате, но Таня закатила глаза и сказала: «Аня, ты совсем засиделась. Если не пойдёшь – обижусь!».

Столы сдвинули, поставили табуреты в ряд, включили музыку на колонке. Запахи стояли довольно неприятные: пригорелая курица и духи.

И конечно, появился Пашка. Как же без него. С гитарой за спиной, в светлой толстовке, волосы кудрявые, лоб блестит. Он схватил свободный стул, поставил рядом со мной, и я почувствовала запах его дезодоранта – сладкий, как жвачка «Бубль-гумм». Пашка повернулся всем телом, улыбнулся и сказал, глотая слова:

– Аня, хочешь, сыграю для тебя?

Я дежурно улыбнулась в ответ, но подумала: «Только не для меня».

Не дождавшись ответа, он заиграл «Кукушку», и девчонки слушали с упоением. В тот момент я почувствовала себя чужой. Все эти аккорды, но они будто проходили мимо меня. Чтобы немного отвлечься, я представила, что на гитаре играет не Пашка, а Илья Сергеевич. Как всё-таки важен контекст, как важная личность! Даже если бы Харевский играл на гитаре какую-нибудь ерунду, я бы всё равно слушала с упоением. Потому что важно не что говорит или делает, а кто говорит или делает. Если в человеке нет внутренней силы, нет энергетики, то он не интересен.

Думая так, я накручивала себя и погружалась в дурацкие воспоминания и мысли. И вдруг… я закрыла глаза и представила, что по правую руку играет на гитаре не Пашка. Что эти струны перебирает Илья Сергеевич. Представила, как его длинные пальцы касаются гитары, и сердце моё ухнуло вниз. На секунду мне показалось, что он и правда сидит рядом. Так ясно, что я едва не повернулась, чтобы встретиться взглядом. Но вовремя опомнилась и почувствовала, как мою щёку пожирает Пашка взглядом. Я поправила волосы и закрыла щёку как смогла и внутренне усмехнулась.

Мне стало жарко. Я посидела ещё немного и встала, сказав Тане, что мне жарковато и я выйду подышать, а потом вернусь.

Я вышла в коридор, мне стало спокойней. Я дошла до комнаты и нырнула за дверь. Но там было тоже жарко и трудно дышать. Я взяла синюю длинную куртку с жёлтыми пуговицами и выскочила в коридор. И там меня уже ждал Пашка. Он вспыхнул и кинулся ко мне.

– Аня, ты ушла? Тебе не понравилась моя мелодика?

(Мелодика… Мелодика… Чёрт!).

И проглотил слюну.

Я ответила, что мне стало душновато и решила выйти подышать на улицу.

– Хорошая идея. Мне тоже жарко. Давай вместе погуляем.

И мне пришлось выйти на улицу с ним и сделать круг вокруг общежития. Как же бред он нёс! Слушать Пашку было тяжко. Я шла и страдала. Ну неужели он думает, что его росказни будут мне интересны? А вечер, который переходил в ночь, был довольно тёплым. Осень ещё не вступила в права, и можно было наслаждаться пока не холодными вечерочками.

Наконец, круг закончился, и я сказала, что пойду спать. Пашка хотел что-то сказать, но я не стала слушать его бубнения и заскочила в подъезд. Он пошёл следом. Мы ехали в лифте и молчали. Было странно ехать в жёлтом лифте один на один с Пашкой. Глупости это, самые настоящие глупости.

Ночью я почти не спала. А Танька похрапывала. Я села у окна и вскоре пошёл дождь. Я смотрела, как капли дождя медленно стекают по стеклу. И думала: зачем я среди всех этих людей, зачем мне эта учёба? Студенты веселятся, смеются, целуются. У них всё просто. А у меня – нет. Я испытываю чувство, которое съедает меня изнутри. Такова моя участь: страдать!

Никто не может понять женщину лучше, чем мужчина. Потому что женщина себя понять не в состоянии. Женская натура переменчивая. Сегодня её веселит одно, завтра радует другое. Но главное – это любовь. На первой лекции Харевский сказал, что выбирая между любить или быть любимым, нужно выбрать второе. Но как отказать сердцу? Как изменить себе? Не могу это сделать. Теперь я ясно понимаю, что полюбила. Полюбила жестоко, безответно, полюбила того, кого нельзя любить. Он женат, у него двое детей. И я о нём мало знаю, но и того, что знаю достаточно, чтобы по ушу влюбиться. Ах, это моя первая настоящая любовь. Я раньше никогда не влюблялась так сильно. Все эти мальчики в старших классах ни в счёт. Я ни с кем серьёзно не встречалась и толком даже не целовалась. Видимо, судьба знала, что надо оставить свою душу чистой, чтобы отдаться тому, кого любишь по-настоящему.

Хорошо, что ты, Дневничок, никому не скажешь о моей тайной любви. Пусть она и будет тайной. Я буду просто ходить на лекции Харевского, видеть его в столовой, слушать его приятный бархатный голос. Просто буду любить на расстоянии. И кто сказал, что такая любовь не может быть? Сколько до меня людей на земле так любили: горячо, безответно… Нет числа им. И я одна из них, теряюсь среди них. Моя любовь, быть может, не сильней их любви, но она моя, и она особенно для меня. Потому что другой такой для меня не будет. Моя любовь не повторится. Я пишу эти строки, и невольно плачу. Глаза сами заслезились, и я роняю слёзы на руки, которые набирают эти строки. Хорошо, что я одна в комнате. Ещё тьма не накрыла город, ещё не зажглись вечерние огни, и соседка Таня опять где-то пропадает…

Листья клёна ничуть не изменились. Они стоят в карандашнице и дополняют грустный вечер своей желтизной, красной желтизной, грустной желтизной, болезненной желтизной, утопающей в тоске желтизной. Желтизной, желтизной, желтизной… Я продолжаю погружаться в тоску, продолжаю чувствовать себя другую, и тихонько уходить в бесконечное странствие по лабиринтам грёз. И если я не могу быть любимой наяву тем, кого хочу, о ком мечтаю, может, я попрошу судьбу послать мне сон и встретиться с Харевским в лабиринтах грёз. Думаю, это было бы чудесно. С этой мыслью пишу последние строки, выключаю компьютер и, очень надеюсь, сегодня буду спать спокойно. Прощай, Дневничок, увидимся вскоре!

А вечер тихо заходил,А вечер душу бередил.Слеза катилась по щеке,Слеза катилась по щеке.Я, бедная, смотрела вдаль,И ощущала я печаль.Ах, как грустно,Ах, как скучно.Неужели, милый, мнеДолго думать о тебе.

Глава 7. Сон в осеннюю ночь

Утром я проснулась рано. Сердце колотилось, и мне было радостно. Я смотрела на потолок и наблюдала розовые всполохи на фоне серой пустоты.

Сон был ярким, живым, таких снов я раньше не видела. Я пришла на лекцию к Харевскому, и жёлтая аудитория была пустой. Сначала я подумала, что перепутала время, но сверилась с календарём – оказалось, что пришла вовремя. Лекция должна была вот-вот начаться.

В просторной аудитории с рядами длинных парт было сумрачно. Я села напротив трибуны и начала ждать. На мне было лёгкое жёлтое платье до колена с короткими рукавами, и я вдруг начала зябнуть. Изо рта шёл пар. Я подула на ладони и подумала, что ещё немного – и замёрзну.

И тут я увидела его. За стеклянными дверями стоял Илья Сергеевич в синем пиджаке и розовой сорочке без галстука, с тонким кожаным портфелем под мышкой. Я улыбнулась, и он вошёл. Кашлянул в кулак.

– Извините, я, кажется, опоздал, – сказал он, – тема нашей сегодняшней лекции – роман «Мастер и Маргарита».

И он встал за трибуну, положил портфель внутрь, облокотился на локти и посмотрел мне в глаза сверху в низ. Его взгляд был смелым и пронзительным, и мы говорили без слов. Он мне рассказывал не словами, а взглядом. Этот взгляд был смелым, мужественным, желанным, мне стало тепло, и пар перестал идти изо рта. Я приоткрыла губы и сделал томный выдох, почувствовал жар своего рта, дыхание было на вкус малиновым, приятным, я словно только что поела несладкое варенье, и теперь дышала им, наслаждаясь послевкусием.

Я закрыла глаза на секунду, а когда открыла, передо мной на парте сидел Харевский. Как он здесь оказался, я не понимала, шагов не слышала… Я сидела как мышка перед змеёй, погружённая в транс. Теперь не только рот пылал жаром, но и глаза, и уши, и голые ноги, на которых лежали мои влажные ладошки с длинными пальцами, подушечки которых я вдавливала в кожу, пытаясь закрепиться в этой зыбкой реальности и задержаться здесь подольше. Ах, как же мне было хорошо!

– Мастер и Маргарита! Мастер и Маргарита! – проговорил бархатным голосом Илья Сергеевич.

И вдруг вытащил из кармана платок-паше и мягко коснулся моей щеки, убирая слезу.

Я плакала от радости. Я не верила, что со мной это происходит.

– Ты хочешь поцелуй? – спросил он.

Я открыла рот шире и почувствовала, что он наполняется ещё большим жаром. Свет в аудитории приглушился, в глазах стояли серые большие пятна, которые крутились медленно по часовой стрелке, я почувствовала сливовый запах мужского одеколона, услышала пустоту, аудитория погрузилась в тишину, звенящую, ноющую, страшную. И вдруг наши губы соприкоснулись, это было сладко. Харевский придвинулся ближе, коснулся правой тёплой рукой моей щёки, продвинул её дальше, к затылку, и мы начали целоваться нежно и сладко.

Я чувствовала его мягкие губы, его живой язычок, его пылающий рот, вкус мужчины, и я слилась с ним в единой целое. Вдруг я почувствовала его руку на моей груди, сердце закололо, дыхание перехватило, мне стало не хватать воздуха, я погружалась во что-то такое, чего раньше со мной не было, чего раньше на знала, не чувствовала, но при этом сердцем ощущала, что это то, о чём может только мечтать молодая девушка – всепоглощающая, трепетная, несомненная, ласковая и нежная любовь, та самая любовь, любовь, любовь, о которой только можно мечтать, в которую хочется погрузиться до конца с головы до ног и остаться внутри её кокона навсегда, раствориться в ней, как звёзды растворяются во вселенной, отдавая ей свои лучики.

И вот теперь я сидела, очнувшаяся ото сна, и в мокрой майке, соски мои были тверды, и я всем телом ощущала недавнюю близость с Харевским, настоящую близость, которую нельзя спутать ни с чем. Головой я понимала, что это сон. Но сердцем знала, что в жизни этот поцелуй я бы почувствовала точно также, как во сне, я знала это наверняка, ведь сердце не обманешь.

В ту минуту я поняла, что люблю. Люблю по-настоящему, без ответа, без права быть любимой. Но я люблю – и что же я могу с этим поделать? Это чувство я не могу заглушить. И должна ли? Пусть будет, раз есть, я же никому не мешаю – только себе. Только себе!

Так я пролежала с открытыми глазами долго. За окном мелькал редкий шум машин, а где-то вдалеке кричали вороны. Комната была тиха, только моё сердце стучало слишком громко, выдавая меня самой себе. Таня на другой кровати была закутана в одеяло с головой, и старалась не шуметь, чтобы не разбудить её. Ведь если она проснётся, думала я, то нарушит моё хрупкое счастье. А в те минуты я была по-настоящему счастлива.

Я провела ладонью по лицу и почувствовала, что оно всё ещё горячее. Сны ведь должны растворяться, таять, как снег на солнце… Но этот сон не уходил. Он цеплялся за меня, жил внутри меня сам по себе, стал реальностью.

Я медленно, стараясь не шуметь, села и натянула одеяло до подбородка, дрожь не отпускала. В груди жило странное ощущение – смесь сладости и боли. Я думала: «Если сон был такой яркий, может быть, он что-то значит? Может, это знак? Или предупреждение?».

Не знаю, сколько я просидела в таком положении, наверно час или два, ведь совсем потеряла время, но я сидела, пока не прозвенел будильник на телефоне Тани. Она что-то проворчала, выключила будильник, и закуталась в одеяло.

Я встала, накинула халат и прошла по коридору до ванны. Холодная вода обожгла кожу, и я посмотрела на своё отражение в зеркале. Глаза блестели, губы были припухшие, как после поцелуя. Я не узнавала себя. Передо мной стояла девушка, которая уже знает, что такое желание, которая прикоснулась к тайне, о которой раньше могла только читать в романах.

Подошла Таня и встала рядом за соседний умывальник, включила воду.

– Ты чего такая? – спросила она, мельком глянув. – Не спалось?

Я пожала плечами. Как я могла рассказать? Как можно объяснить сон, который был ярче любого дня? Сон, который сильнее любой правды?

– Да так… приснилось кое-что, – тихо сказала я и отвернулась, чтобы спрятать улыбку.

Весь день прошёл в тумане. На лекциях я не слышала половины слов, и часто дотрагивалась до лба тыльной стороной ладони, лоб был горячий.

Сейчас вечер, и я пишу тебе, дорогой Дневничок, и теперь ты знаешь обо всём. Сон просто показал мне правду, и теперь, набирая этот текст, я верю и знаю, ощущаю всем существом всепоглощающую любовь в девичьем сердце.

А что может быть желанней любви? Ничего не может быть желанней любви. Ничего.

Глава 8. Взгляд, котор