Опасно любить

Лекса Вайсс

Опасно любить

Глава 1. Я влюбилась

Ах, дорогой Дневничок! С чего бы начать! Начну с извинений! Извини, что целый день провела без тебя – просто не хотела тащить на лекцию ноутбук, который не подошёл бы к моему наряду. Сегодня я была милой девушкой-загадкой, с маленькой красной сумочкой на тонком металлическом шнурке, которую я подобрала к жёлтому воздушному платью, которое нарочито показывает мои гладенькие ножки, которые я так люблю… Который, которые… Неужели сегодня это моё дурацкое слово?

Ну вот я и извинилась, а теперь перехожу к главному! Сегодня был замечательный день. И я, кажется, влюбилась. Кажется? Нет, не кажется. Я влюбилась! Влюбилась безнадёжно… в того, в кого мне не стоило влюбляться. Но что я могу с собой поделать? Сердцу не прикажешь. Он женат, у него двое детей. И он мой новый преподаватель по литературе. Илья Сергеевич Харевский… Про жену и детей я узнала от соседки по комнате Тани – она сплетница ещё та, тебе ли не знать. И всё равно – я бы отдалась ему без колебаний. Это именно тот человек, с которым я хотела бы быть. Любовь она такая.

Сегодня был замечательный осенний день, один из тех дней, которые светятся в памяти, как кадры из старой киноплёнки – прозрачный, жёлтый, немногословный. Я думала, что в общежитии МГУ сойду с ума. Но вот уже десять дней – и всё нормально. Танька оказалась отличной девушкой- соседкой, и я её всем сердцем полюбила. Уверена, мы станем подругами, настоящими подругами. За окном уже вечер: грустные синие огни, редкий дождик по стеклу, а Таня куда-то пропала и всё не приходит. Может на свидании? Она красавица, красивее меня. И я ей чуточку завидую. Губки у неё пухленькие, грудь третьего размера. Высокая, стройная. Я тоже стройняшка, но пониже её. Ты ведь знаешь – мои 170 всегда казались мне и силой, и слабостью одновременно. А волосы у Тани пушистые, чёрные, смоляные, как и глаза. Таких девушек парни любят. Я же со своими светло-жёлтыми прядями чуть ниже плеч смотрюсь на её фоне невыигрышно. Танька мне сказала, что познакомилась с Вадимом с третьего курса и даже целовалась с ним. Он пытался залезть ей под юбку, но она отстранила руку, хотя, говорит, страстно хотела, чтобы он продолжил. Наверно, и сейчас она с Вадимом, целуется. Ах, девушки, говорят одно, а думают другое. Ну так уж мы устроены: скрываем за словами правду, но чувства не скроешь, как бы ни хотелось.

Ладно. Сейчас я одна сижу за столом под жёлтой лампой, свет стелется мягко и заливает клавиатуру. Я набираю на ноутбуке эти буквы, слова, предложения. Этот бессмысленный поток мыслей, который, наверное, никто никогда не прочитает, который (опять этот который?) никому не будет нужен. Ну разве мне, дурашке, когда я повзрослею, обзаведусь семьей, мужем, когда у меня будут дети, много детей, и мальчики, и девочки, и я буду собирать хрустящие огурчики в теплице. Буду ли читать? Вспомню ли о тебе, дорогой Дневничок? И если вспомню, то как восприму эти строки. С улыбкой ли? С печалью?

Харевский… Ему на вид тридцать семь. И мне лень идти на сайт МГУ и проверять, сколько ему на самом деле. Пусть будет столько, сколько вижу. Он высокий, красивый, подтянутый. Голубые глаза, а может, синие, лучезарные взгляд (да, я снова пишу штампами, дорогой Дневничок), но главное – голос. Я влюбилась в Харевского из-за голоса! И хочу, хочу, хочу слышать этот голос снова и снова. На следующей неделе в понедельник будет снова его пара, я запишу его голос на телефон, и буду слушать его по вечерам. Почему же я сегодня не сделала этого, эх?! Вот я дурачка! Теперь буду целую неделю страдать и ждать лекции с моим любимым преподавателем. Нет, просто с моим любимым.

Мало кто любит понедельники. А для меня теперь это любимый день недели. И хорошо, что он преподаёт не историю или математику, а литературу. Значит, мы с ним родственные души. И я люблю то, что любит он. Интересно, что он думает о «Мастере и Маргарите»? Может при случае удастся показать стихи или рассказы. При случае.

Стихи… Хм. Ну вот давай напишу что-то прямо сейчас. Несколько строк. О любви.

Попробую. Поток сознания. Бред. Но я в настроении. Может получится? Вот… Но сначала закрою глаза, дотронусь пальчиком до губ и представлю, как он меня целует… Это сладко, это трепетно. Это волнующе. Это необычно. Ой, я поцеловала свой указательный пальчик. Засунула его глубже в лоно рта. Чёрт. Измазала клавиатуру слюной… Пошла за салфеткой. Вернулась, протёрла и дневник чуть не закрылся. Впредь буду осторожней, а то мои мысли имеют свойство стираться, если их не записать.

Так, я обещала тебе стихи, дорогой Дневничок, но пока вытирала клавиатуру, настроение совсем пропало, я расстроилась, мне больно и грустно.

А если чувства обманули?А если не было любви?Но губы милые прильнули…

Прошло десять минут. И у меня не получается придумать следующую строчку («И растворилися мечты» – не в счёт ха-ха). Давай попробуем что-то другое.

Я бреду во мраке чувств. (Какая пошлость!)Проживаю жизнь с нуля.И теперь в огне безумствПлавится моя душа.Я, наверное, другая,Я, наверное, немая.Визави за чашкой чаяДокучает, докучает.Губы облизав и плечиПоднимая хохочу.Этот вечер так не вечен,Не сходить ли мне к врачу?И приходит откровенье,Моя жизнь предрешена:Лишь любовь – моё спасенье,И проклятие – она.

Глава 2. Схожу с ума

Дорогой Дневничок! Прости, что долго тебя не открывала. Я грустила. А грусть – такое чувство, с которым нужно побыть наедине и ни с кем не делиться, даже с тобой.

Грустила я недолго, сама себе надоела, но что поделать? Прошла неделя, и сегодня на лекции Илья Харевский был мил. Я даже улыбнулась. И осенняя хандра, наконец, отступила.

Я совсем не подготовилась к нашей второй встрече. А накануне приболела: шмыгала носом и чувствовала себя неважно. Надела старый вязаный свитер, красный, с большим неуклюжим воротником – тот самый, который мама положила мне в дорогу со словами: «Это бабушкин подарок мне, а я тебе дарю». Я тогда возмущалась, что не ношу свитеров. Однако вот пригодился. Юбку надевать не стала, хоть и хотела. Вчера в этой аудитории на истории я озябла, а сегодня день ещё холоднее. Так что я выбрала синие джинсы. Решила: будь что будет. Захочет – полюбит и такой, в этом дурацком красном свитере, из которого лезут шерстяные нити. А не захочет – пусть продолжает любить свою жену…

Пару дней назад я спросила у соседки Таньки о его жене, и она так на меня странно посмотрела и спросила: «А ты что, Анечка, хочешь её место занять?» – и этим смутила меня. Я старалась не подать виду, но мои красные уши выдали всё. Ненароком посмотрела в зеркало, которое висит на дверце шкафа в нашей комнате. И уши, и нос были красные, а глаза выражали тревогу. Какая же я предсказуемая. Но Танька – это Танька. Верю, не выдаст. Да и если расскажет кому, то про что? Илья Сергеевич красавчик. Ну понравился студентке. Мало ли кто на него западает. Так что тот факт, что он женат, даже хорошо, даже мило. Жена и дети… защита от домогательств моих соперниц.

Я его полюбила, Дневничок, но разве теперь это запрещено – любить других? Я же не разрушаю его семью, не признаюсь ему в своих чувствах. Я просто молча страдаю. Мои мысли уносят меня, уносят. Мысли ведь можно думать, можно? Вот и я так думаю. А делиться я ни с кем не хочу, только с тобой. Чтобы никто не прознал, прячу тебя в далёкую папку, а на ноутбуке стоит пароль. Так что тайна останется только между нами. Мы же никому не скажем, верно?

Сегодня тема лекции была «Поэты серебряного века». Илья Сергеевич был одет с иголочки. Синий костюм-тройка сидел на нём безупречно: узкий жилет подчёркивал подтянутую фигуру, а приталенный пиджак с мягкими лацканами делал его образ элегантным. Тонкая серебристая цепочка для часов выглядывала из кармана жилета. Он часто доставал часы и сверялся, и я чувствовала, что будто полетела на машине времени в стародавние времена, когда по двору ходили джентльмены, а дамы кланялись и делали реверанс, размахивая веерами. Они закрывали ими нижнюю часть лица, и только по глазам можно было догадаться, что под веером спрятана улыбка. Белоснежная сорочка оттеняла пурпурный галстук в едва заметный диагональный ромб. А его холодно-голубой взгляд казался ещё более пронзительным на фоне всей этой безупречной классики.

На пальце – обручальное кольцо, которое почему-то делало его ещё более желанным. Из кармана пиджака выглядывал уголок жёлтого шёлкового платка, и эта мелочь казалась продуманной до совершенства.

«Там у них такая ж осень,Клён и листья в окна комнат,Ветки лапами забросив,Ищут тех, которых помнят».

Такие стихи Есенина читал Илья Сергеевич, а я облизывала губы, и мне хотелось пить. В свитере становилось жарко. И я ловила себя на том, что очарована не словами поэтов, а тем, как он двигается в этом костюме: чуть наклоняется, поправляет галстук, проводит рукой по лацкану. Даже самое простое его движение было исполнено сдержанной силы и роковой мужской притягательности. Хочу, хочу, хочу. Ах, зачем я вбила себе в голову эту дурацкую любовь! Ну зачем, Аня?

Я сидела прикованная к парте и боялась сделать лишнее движение, чтобы никто не заметил, как дрожат мои пальцы. Мне казалось, что весь этот пурпур его галстука горит только для меня, что кольцо на его руке сияет упрёком лично мне, а его глаза читают мои мысли.

Я видела, как другие девчонки украдкой перешёптывались, бросая взгляды на него, и сердце моё сжималось от ревности. Какая глупость! Он женат, он отец, он мой преподаватель… и всё же я не могу отвести глаз.

Дневничок, мне хочется спрятаться от самой себя. Ведь я понимаю – это безумие. От мысли о нём кружится голова. Я знаю, что для него я всего лишь студентка в нелепом красном свитере, а для меня он – целая вселенная.

В какой-то момент он задержал взгляд в моём направлении, и я так засмущалась, что почувствовала жар на щеках. Испугалась, что он поймёт! И в этот момент он подошёл и прошёл мимо моей парты так близко, что я уловила запах его парфюма. Запах терпкий, с нотками дуба, как осенние листья после дождя. Я затаила дыхание. И тут он посмотрел прямо на меня. Я не знаю, заметил ли он моё смущение, но этот взгляд пронзил меня насквозь.

«Ты меня не любишь, не жалеешь,Разве я немного не красив?Не смотря в лицо, от страсти млеешь,Мне на плечи руки опустив».

Он прочёл эти строки и спросил: «Что для вас любовь?» В тишине раздавались смешки. Но никто не посмел ответить или пошутить. Он обвёл глазами аудиторию, задержавшись на мне дольше (а может, мне показалось?), и сказал:

– Любовь… Для кого-то это волнение, игра гормонов, вспышка. Для кого-то – привычка и долг. Но если говорить честно, любовь – это всегда страдание. Страдание от невозможности обладать или из-за страха потерять. Но в страдании и есть её красота. Она может быть ответной, а может – безответной. И если меня спросят: что ты выберешь – любить или быть любимым?.. Я выберу быть любимым. Чтобы не страдать. Подумайте об этом на досуге.

Дневничок, я знаю, он говорил для всех. Но в тот миг мне казалось – только для меня. Его голос дрогнул, и я почувствовала, что в груди что-то оборвалось. Я даже уронила ручку и испугалась, что кто-то заметит, как у меня дрожат руки.

Сегодня мне вовсе не грустно. Я долго гуляла после лекции по Арбату и наслаждалась жизнью. Мне всего восемнадцать лет, я молода и красива, вся жизнь впереди, и эта любовь пройдёт. Умом я это понимаю, но сердцем – нет. Я страдаю безмерно.

А Таня ещё не пришла. Наверное, опять у Вадима. До того как открыть тебя, Дневничок, я лежала одна в комнате без света, смотрела в незанавешенные окна на краешек неба, слушала шум дождя и мечтала. Представляла, что Харевский идёт ко мне, снимает пиджак, садится рядом и тихо читает стихи. Ах, Дневничок… Кажется, я начинаю сходить с ума.

Глава 3. Москва улыбается

Дорогой Дневничок! Сегодня я снова пошла гулять по Арбату. Хотела попинать листья, но их уже убрали жужжалкой – и от этого стало как-то грустно. Я шла и думала: осень ведь живая, зачем её прятать в мешки? Под ногами асфальт и плитка, я зашла на газон и подобрала несколько оброненных листочков клёна, и так и шла с ними, держа в руках, как дурочка. С собой была маленькая жёлтая сумочка, в которую они бы ни за что не влезли, и я бы их только поломала.

Я смотрела на людей, а люди – мимо меня. Всем интересна только своя жизнь. Наверное, это и правильно: зачем чужим людям чужие переживания и чужие тайны? Я попыталась посмотреть вокруг – и ничего интересного не увидела. Люди как люди. Красивые и некрасивые, тонкие и толстые, грустные и весёлые. Кто-то спешит, а кто-то идёт медленно, как черепаха.

Таня сегодня опять пошла гулять с Вадимом. Они познакомились ещё на экзаменах, и с тех пор он за ней ухаживает. Таня говорит, что они пока только целуются. Он хочет большего, но она не желает торопиться. Думаю, она права. Торопиться не стоит. Но если бы речь шла об Илье Сергеевиче, то, непременно, я бы поторопилась… Ах, как бы я поторопилась! Ведь у меня ещё не было никого. И хочется испытать это не с мальчиком, а с мужчиной. С первым встречным не хочу – ведь это запомнится на всю жизнь, не хочется потом сожалеть и корить себя. Всему своё время, всё я успею. А если не успею, то, значит, так тому и быть. Говорят, лучше ни с кем, чем с кем попало. Но это грубо, это упрощение. Прежде всего главное, чтобы были чувства, симпатия, влюблённость.

Чувства, Дневничок, я ставлю и на первое место, и на второе.

Пришла домой усталая, ноги совсем отваливались, хоть я была в лёгких белых кроссах, тех самых, у которых мягкая подошва, но меня это не сильно спасло. Впору опускать ступни в лёд – он бы точно расплавился. Но я отдохнула – и всё прошло, как проходит моя жизнь. Вчера я ходила в школу, позавчера в детский сад, три дня назад родилась… А теперь я сижу тут, за ноутбуком, и набираю эти строки, которые лезут в голову и выходят через пальцы на приглушённый экран. Господи, как всё быстро! Так и жизнь проскочит, единственная, дорогая, которую невозможно ни остановить, ни по-настоящему прочувствовать. Я всё бегу, бегу. Как оленёнок, маленький, беззащитный. Из-за деревьев выглядывают пасти хищников, а я всё скачу, раскрываю рот и пытаюсь надышаться. Это так волнительно, это так странно. И почему-то по щекам ползут слёзы, и не с кем мне их разделить. Кто же меня, бедную, пожалеет?

Ой, в комнату вошла Таня. Сегодня она какая-то грустная. Я спросила, почему, – не ответила. Разделась, обернулась большим полосатым полотенцем и ушла в душ. Видимо, у них с Вадимом не всё гладко. Расспрошу её позже, когда будет готова. Может, завтра. И обязательно расскажу тебе, Дневничок. Чмоки-чмоки, милый!

Хотела уже попрощаться, но вспомнила про листья. Поставила их в карандашный стаканчик – и они стоят по левую руку. Красивые, жёлтые, с прожилками. Воды им не нужно. Пусть отдыхают, а я буду любоваться.

И ещё… В моей группе есть один мальчик по имени Паша. Как он мне надоел! Лезет и лезет. Я ему нравлюсь, ну и что же? Девушки чувствуют такое и понимают. Но он совсем не в моём вкусе. Застенчивый, прыщи ещё не прошли. Да, высокий, брюнет, зубы белые, глаза большие, карие. Вроде симпатичный. Но такой неуверенный, такой немужественный. Друзьями, может быть, и могли бы стать. Но зачем? Чтобы потом сердце ему разбить?

Он хорошо рисует и нарисовал розу в моей тетради. Сам попросил порисовать, а я, дурочка, дала. Теперь эта роза красуется на последней странице. Надо будет вырвать и выкинуть. Надо будет вырвать и отправить в корзину, где ей самое место. И, верно, чтобы позлить, он прошептал, что это красная роза, нарисованная синими чернилами. Я не смогла сдержать смех, потому что эта глупость была произнесена с таким придыханием и волнением, как будто он признался мне в любви, так вот, я рассмеялась, и профессор русского с орлиным носом (ой, лень идти смотреть в расписании, как его зовут) сделал мне замечание. Расфуфыренный: пиджак велик, галстук мал. Да что тут говорить, поесть он не дурак, пузо как у бегемота. Старый он, но говорит интересно. Ах, профессор!

Пашка, Пашка. Бедный Пашка! Только не вздумай влюбляться в меня! Я добрая, пожалею. Но ответить не смогу. Даже если бы не было Ильи Сергеевича, моего обожаемого.

Хочется лечь, полистать телефон. Но напоследок – забавный случай с этим Пашкой. В буфете он купил булочку с сахарной пудрой. Пока жевал, у него весь нос белым стал. Я так расхохоталась, а он всё не мог понять, над чем. И ещё – Пашка не пьёт чай, только кофе. Представь: просит в чёрный кофе положить дольку лимона. Фу! Я попробовала – гадость. Ну ведь невкусно! А он пьёт и улыбается, будто это амброзия.

Глава 4. Наваждение

Ты вошёл в мою жизнь неслучайно,Предначертан судьбою ты мне.Мне и радостно, и печально:Ты не мой – и тебя будто нет.Я – всего лишь вспышка мгновеннаяВ бесконечности твоих дней.И надежда теплится трепетная:Хоть во сне со мной побудь и согрей…

Вот так можно начать, дорогой Дневничок? Ты же не обидишься, если начну со стихов. Стихи идут от сердца, и я люблю ими баловаться.

С утра был смешной эпизод с моей соседкой Таней. Вчера она вернулась в общагу поздно, не разговаривая со мной, и сразу пошла в душ. А когда вернулась – ни слова не сказав легла спать. А утром проснулась как ни в чём не бывало, улыбалась и была довольно мила. Заварила в стеклянном чайнике травяной чай, который привезла из Сибири (я вроде говорила, что она родом из Красноярска?). Угощала меня горьким шоколадом и болтала без умолку.

Она была в синей ночнушке с белым горошком – штанишки и рубашка. В этом наряде выглядела она неожиданно мило. Ненакрашенная Таня мне нравится больше, чем накрашенная, краситься она всё равно не умеет.

Прямо в упаковке она начала ломать шоколад на дольки, а потом распечатала и сказала:

– Если мужчина откроет шоколад не поломанным, значит, он негодный для отношений.

Я засмеялась, а Таня мило улыбнулась, поправила густые чёрные волосы, разлила чай в фарфоровые чашки и добавила:

– А ещё, кто чай в пакетах пьёт – тот… ну, не знаю, извращенец.

– А что случилось? – спросила я.

– Вадим пригласил меня к себе домой. Родители уехали на дачу, и вместо романтики он сразу кинулся целоваться. А я, на беду, сказала: «Давай сначала чай попьём, фильм посмотрим». Уселась на диван и скрестила руки. Нет, я хотела и целоваться, и обниматься, и даже больше. Но мужчины они такие – дай волю, сорвут с тебя одежду, и вскоре ты им станешь неинтересна. В женщине должна быть загадка. А какая загадка в голой женщине? Вот именно, никакой.

– И что было дальше? – спросила я, хотя уже догадывалась.

– Он притащил на каком-то грязном подносе две кружки с чёрным чаем в пакетах и шоколадку… хотя это даже не шоколадка, а сахарная ерунда с орехами. Развернул и начал руками ломать. Я не стерпела. Высказала всё. Слово за слово. Хлопнула дверью и пошла гулять. Посидела в кафе, вернулась в общагу. А он даже сообщение не прислал с извинениями. Зато я ему прислала. Вот, читай.

И Таня показала телефон, где было написано: «Ты безнадёжен. На этом всё!»

После чего она взяла чашку, оттопырила мизинец, как она это умеет, и сделала небольшой глоток.

Было неловко смотреть на Таню, которая сидела на стуле, подсунув одну ногу под себя, а второй болтала. В этой синей ночнушке в белый горошек она выглядела одновременно нелепо и мило. Но разве так поступают милые девушки? Бедный Вадим. А я ведь его я так и не увидела.

Шоколад оказался довольно невкусным: горький и вдобавок с привкусом ванили. Я съела кусочек и запила чаем, который был терпким, крепким, действительно вкусным.

Таня помешана на здоровье и питании. За две недели я узнала от неё о диетах больше, чем, наверное, иной врач. Сахар – яд, соль – зло. Сладкое вредно, жир полезен. Есть надо овощи и сложные углеводы, не перекусывать и вообще питаться два, а в идеале один раз в день. Я ей сказала, что если буду есть один раз в день её горький шоколад, то умру. Она ответила, что я не знаю, о чём говорю. Конечно, я не знаю! Я молодая, мне восемнадцать, я хочу любить и схожу с ума от Харевского. А сколько раз в день есть и что есть – ну это такой глупый вопрос, который можно оставить на вторую половину жизни, ведь верно? Тратить молодость на пустяки, как Таня, и не тратить на то, что действительно важно, – значит прожить жизнь зря.

А Пашка опять докучал. Звал погулять.

Погода стоит чудесная: солнце, тепло, можно днём и без куртки. У нас сегодня было окно между парами, я вышла на улицу и села на лавочке у корпуса. Думала о Харевском, как вдруг появился Пашка-замарашка. Он похож на тепличного огурчика. Я хотела ему сказать об этом, но пожалела.

За спиной у него была гитара: подготовился. Он развернул и забренчал композицию из «Жестокого романса».

«Да не доставайся же ты никому», хотела я сказать ему в ответ, но продолжать играть, подходили девчонки и парни, и слушали его заворожённо. И я тоже поддалась чарам мелодики, погружаясь в свои докучные мысли. За его спиной стоял Харевский. Появился вдруг, словно Воланд из ниоткуда. Я не поняла, как он появился, но не могла отвести глаз от преподавателя. И в какой-то момент, чтобы не быть разоблачённой, просто закрыла лицо ладонями. Потом спохватилась, поправила волосы и опустила голову. А когда подняла – Харевского уже не было.

Может, мне привиделось? И это был мираж… Как алчущим воду путникам в пустыне мерещатся родники, так и мне привиделся Илья Сергеевич. Но затем сонм наваждений схлынул, и я вернулась в дышащую трепетом реальность.

Дневничок, не выдавай меня. Я погибаю!

Глава 5. Белые розы не мне

Дорогой Дневничок! Мои приключения в Москве продолжаются. Я так рада, что поступила. Но, со стороны другой, я начинаю замечать, что иду по дорожке, которую передо мной расстелил кто-то невидимый. Сначала я родилась, потом пошла в детский сад, потом в школу, потратила на неё десять лет своей жизни, а теперь вот ещё пять лет в институте. Потом карьера, замужество, дети… А потом я стану бабушкой. И затем умру. Вот сейчас мне восемнадцать. А завтра уже будет восемьдесят. И где здесь справедливость? Эта предначертанность меня пугает.

Однажды, мне тогда было лет девять-десять, я поехала на велосипеде покататься. Стоял жаркий летний вечер, солнце готовилось нырнуть за макушки деревьев, а я ехала навстречу розовеющему шару, и мне было так грустно. Найди я тогда миллион – он бы не сделал меня счастливее. Все эти дни рождения, Новый год и другие праздники – лишь способ спрятаться от тоски. Кому-то тоска только снится, а кому-то заполняет реальность, как мне, бедной девочке. И каждый прожитый день для меня был как беспрерывное падение в пропасть. И вот тогда я остановилась и огляделась. Как хорошо! Как грустно! Пыль от велосипеда на грунтовой дороге быстро оседала, солнце окрасилось в красно-оранжевый. Деревья по краю дороги – насколько помню, это были высокие тополя – стояли неподвижно, ветра совсем не было. И было бы прекрасно нарисовать такую картину: я, бедная девочка, оглядываюсь по сторонам, руки на руле, между ног велосипед без рамы, а впереди падающее солнце. Так проходят жизни.

С утра в коридоре стоял жуткий запах пригорелой кашей. Кто-то забыл кастрюлю на плите. Таня пошутила: «Этот аромат называется «доброе утро, общага!». Лекции были скучные. Матанализ преподаёт доцент Пуркин, который всё знает. Его прозвали Пурген. Он цитирует целые главы из учебника, за ним можно не проверять. И как будто издевается, говорит: вот на странице такой-то написано… и далее буква к букву целый абзац декламирует. Скучны вундеркинд. Лучше бы он «Мастера и Маргариту» цитировал. А матанализ это так скучно! И, главное, не даёт отвлекаться. Если кто-то из студентов начинает смотреть в телефон, Пуркин прерывает лекцию и пристально смотрит на нарушителя, пока тот не прекращает. Один однокурсник хохотал, и Пуркин его выгнал со словами: «Зачёт ты мне, парень, не сдашь, и тебя отчислят. Пошёл вон, подумай».

В перерыве мы с Таней пошли в столовую. Я взяла пирожок с капустой и кофе, а Таня достала из сумки контейнер с овощным салатом и аппетитно захрустела капустой с огурчиком. Таня везде ходит с сумкой Ле Плиаж… Это большая бежевая сумка с короткими ручками, которую толком на плечо повесить нельзя, но Таня с ней не расстаётся.

Пока мы сидели и о чём-то разговаривали, к нам без спроса подсел Пашка со стаканчиком чёрного кофе, в котором плавала долька лимона. И Таня сказала:

– Теперь я видела всё!

– Я репетируют «Естудей». Скоро сыграю… – сказал Пашка и как-то погрустней.

Он сидел полубоком, пытаясь скрыть недавно выдавленный прыщ на щеке. Прыщ был действительно огромным, и полщеки пылало пурпурным. Тут скрывай не скрывай, всё видно. Если только маску волка надеть – тогда да, не увидим…

Я смотрела на него и думала: хороший он, милый, высокий, кудрявый, глаза большие, карие… но не моё. И пусть он улыбается, пусть старается – моё сердце молчит. Оно занято другим.