скачать книгу бесплатно
– Ну вот! Толкуй слепой с подлекарем! Не существует! – протянул купец. – Давно уж я не читал газет-то, – продолжал он. – Да неинтересно и пишут ноне. Прежде, бывало, заглянешь в газету, и сейчас тебе такой суприс, что на таких тонях поймали осетра в двенадцать пудов; в таком-то месте женщина родила тройни. А теперь Бисмарк да Бисмарк – вот и все. Вы, господин, женатый или холостой?
– Да вам-то какое дело? Оставьте меня в покое! – огрызнулся читающий господин.
Купец опешил.
– А будто уж так тебе покой нужен? – сказал он. – Ну, Бог с тобой! Вишь, какой Иоанн Грозный выискался! Сиди, сиди, я трогать не буду!
Купец отвернулся, подышал на стекла и начал выводить по нем пальцем вавилоны.
После спектакля
В летнем помещении Приказчичьего клуба кончился спектакль. Давалась, между прочим, пьеса «Простушка и воспитанная», в которой особенный эффект произвел актер, плясавший вприсядку. «Дербалызнувшие» в антрактах купцы пришли в неописанный восторг и заставили повторить пляску два раза. Некоторые не могли прийти в себя от восторга и после спектакля и все еще время от времени восклицали: «Ах, волк его заешь, как ловко он эту самую дробь делал!» В особенности умилялась значительно подгулявшая компания, сидевшая на балконе и распивавшая шато-марго пополам с пятирублевым шипучим квасом. Тут была пара пожилых купцов, был один средних лет купец и один молодой. По фуражкам, надетым вместо шляп, и по пестрым «глухим» жилеткам можно было сейчас догадаться, что это приезжие. На диво постоянным посетителям клуба пробки «пятирублевого кваса» так и хлопали у них на столе. Было шумно. Кто-то из компании даже спрашивал:
– А что, ежели этой самой бутылкой шваркнуть вон в энту березу?
В это время через балкон прошел актер, плясавший вприсядку, и направился в буфет.
– Вон он! Вон он идет! – зашептали купцы и начали указывать пальцами.
– Уж и ловкач же, лягушка его заклюй! Сеня! Нельзя ли его к нашему шалашу приалтынить, чтоб он нам потом в отдельной комнате эту самую дробь сдействовал? – обратились они к молодому купцу.
– Да неловко, дяденька Парамон Захарыч. Тут в Питере все актер с купоросом. Может обидеться и к черту под халат послать.
– Ничего, трафь! Ежели драка – выручим! – ободряли его купцы.
Молодой хватил для храбрости стакан вина и направился в буфет. Там около стойки стоял актер и закусывал выпитую рюмку водки бутербродом. Купец остановился против него, подпер руки в боки и стал смотреть ему прямо в глаза, время от времени улыбаясь. Смотрел на него и актер. Купец кивнул ему головой и сказал:
– Актер? Актеры будете?
– Ну да, актер. Что ж из этого? – недоумевал тот.
– Ничего, так… Ловко даве дробь эту самую делали, – пробормотал купец и одобрительно потрепал его по плечу. – Послушайте, нас там компания на балконе… – прибавил он после некоторого молчания. – Шипучий квас пьем… Пойдем к нам. Купцы просят. И чтоб перед нами эту самую дробь…
– Какую дробь?.. – выпучил на него глаза актер.
– Ну, эту самую дробь ногами, что даве в театре-то делал. Там у нас и вино. Небось, мы заплатим.
– Вы хотите, чтоб я перед вами на балконе плясал? Да за кого ж вы меня считаете? – возмутился актер.
– Тише, тише! Не буянь! – остановил его купец. – Мы с дружеством пришли, а не для того, чтоб на ссору лезть. Ну что тебе стоит на шабаш дробь эту самую для нас сделать? По крайности на спиньжак себе заработаешь. Право, пойдем! Там у нас все купцы обстоятельные, не надуют. И деньги тебе сейчас в шляпу.
– Да ты, должно быть, почтенный, совсем с ума спятил, коли думаешь, что я перед вашей пьяной компанией на балконе плясать буду! – крикнул на него актер.
– Что ж, у нас в Рыбинске актеры перед нами плясали и завсегда довольны оставались, – отвечал купец. – А раз у Макарья один актер целые сутки в номерных банях с нами гулял и все рассказы рассказывал да куплеты пел.
Актеру сделалось смешно.
– Так такого себе и теперь ищи, а я не такой, чтоб на балконе плясать, – сказал он.
– Ой! Уж будто и не такой, чтоб на балконе… А ты гордость-то брось! Тебя купцы просят.
За молодым купцом стоял уже старый купец, явившийся ему на подмогу, и улыбался.
– Да не на балконе. Совсем не ту антресоль толкуешь, – поправил он. – Господину актеру почтение! – прибавил он, взял актера за руку и обнял его за плечи. – Вот, видишь ли, в чем дело, – шепнул он. – Намухоморились мы теперь и хотим перемену места для плезиру сделать, едем Палестины обозревать, так сделай нам дробь в отдельной комнате. Понял? Ну, на синенькую вперед.
Пожилой купец полез за бумажником. Актер презрительно скосил на него глаза.
– Как посмотрю я на тебя, борода у тебя седая выросла, а ума не вынесла, – сказал он.
– Что?! – заорал купец, поплевал на руки и ринулся на актера.
– Дяденька Парамон Захарыч, оставьте! – схватил его за руки молодой купец. – Ну бросьте его, коли он такой шершавый! Мы к цыганам лучше поедем. Те нам с вывертом танец докажут.
– У меня борода ума не вынесла? – горячился пожилой купец. – Ах ты, пес! Да знаешь ли ты, что я потомственный почетный гражданин и медали имею!
– Дяденька, Бога ради, бросьте! Ну плюньте на него! Что тут! Здесь ведь не Рыбинск, a Питер. Сочинителев на каждом шагу и не оберешься. Сейчас подслушают, опишут и смотришь – наутро со всей своей фамилией в газету влетел. Ну что за радость, ежели эдакий альбом про вас у нас в Рыбинске прочтут? Вон он, сочинитель-то, в углу стоит и смотрит. Мне даве его показывали.
Пожилой купец присмирел.
– Сочинитель? – переспросил он. – Который?
– А вот энтот, что нос-то набалдашником и один глаз на вас косит. Здесь этих сочинителев – что собак нерезаных!
– Вот дурак-то! – шептал актер, отходя в сторону.
Пожилой купец чесал затылок, посматривая в угол на сочинителя, и что-то соображал. Минуты через две он вынул из бумажника десятирублевую бумажку и, скомкав ее, понес в угол к смотрящему на него во все глаза пожилому мужчине.
– Бери отступного, господин сочинитель, а только нас не трожь, – сказал он, суя ему в руку деньги.
– Позвольте, что вам угодно? В чем дело? – недоумевал тот и спрятал руки за спину.
– Бери, коли дают! Ведь ты сочинитель? – спросил его пожилой купец.
– Ошибаетесь-с. Я титулярный советник! Восемнадцать лет верой и правдой служу! – обидчиво отвечал мужчина и, обернувшись к купцу спиной, стал уходить.
Перед петушьим боем
Проживающий у себя на даче меняла Рыбоплесов, охотник до кур, задумал у себя устроить в одно из воскресений петуший бой. Дело сначала для чего-то держалось в тайне, но дворник разболтал по соседям, вследствие чего в назначенный день перед дачей-особняком, где проживал меняла, сновали дачники и заглядывали в решетку сада. В саду ничего не было видно, только желто-лимонного цвета безбородый меняла время от времени выходил на балкон и злобно улыбался на заглядывавшую в его сад публику. Среди публики были и дамы. Некоторые лорнировали менялу и говорили:
– Совсем обезьяна!
– Катичка, вышла бы ты за него замуж? – спрашивала молоденькая девушка в малороссийском костюме другую девушку в синем сарафане.
– Ни за что на свете!
– Ну а ежели бы он тебя силой похитил и запер в необитаемом замке?
– Я отказалась бы от пищи и умерла с голоду. Не только что за него, но даже и за нашего учителя музыки Карла Богданыча не вышла бы, – прибавила девушка.
У ворот дачи стоял дворник и смотрел вдоль по дороге, ожидая гостей менялы. К нему подошла пожилая набеленная дама с взбитыми волосами, сунула ему в руку пятиалтынный и спросила:
– Скажи, любезный, что за женщины с этим менялой вместе живут? Жены это его?
– Нет, тетки-с. У них, по их меняльной вере, жен не полагается. Теперича, ежели прежде у кого и была жена, и та теткой делается, – рассказывает дворник.
– Мерси, – протягивает дама. – Ах да! – спохватилась она. – Правда, что они мяса никогда не едят?
– Сами не жрут-с, ну a петухов перед боем и сырой говядиной кормят, и водкой поят. Сегодня, верите ли, даже жалости подобно: купили сороковку и давай петухам в глотку вливать. Гляжу и думаю: чем бы зря в птицу вино травить, дали бы дворнику. Так нет, не дают. Таких жадных для постороннего человека поискать!..
– Мерси еще раз.
Дама отошла от дворника, но к нему подбежал лакей без фуражки и с пустой бутылкой в руках.
– Я вот теперь в лавочку, а ужо как петуший-то бой начнется, ты пусти меня посмотреть.
– Пущать, которые ежели не бабьеголосого согласия, никого не велено, а ты забеги к нам с задов да на забор и залезай. Там и посейчас ребятишки сидят. Все увидишь.
– Ладно. Бутылка пива за мной! – крикнул лакей и пустился бежать, подбрасывая на бегу медный пятак и снова ловя его.
Между тем к калитке дачи подъехала извозчичья крытая пролетка с двумя менялами: старым и молодым.
– Печешь ли пирог-то для гостей, Пантелей Селиверстыч? – крикнул пискливым голосом старый меняла, завидя на балконе хозяина, и начал рассчитываться с извозчиком.
– Пеку, пеку! Так из печи вон и лезет! Милости просим! – любезно откликнулся хозяин.
Слез с линейки и молодой меняла и вынул стоявшую в ногах обвязанную тряпицами корзину. Тряпица заметно шевелилась.
– Петух внутре-то сидит! – воскликнули в один голос прогуливающиеся около дачи, и действительно из корзины послышалось громкое кудахтанье.
– Это наш гостинодворский меняла и вместе с приказчиком, – шепнул своей жене заглядывавший в дачу купец и, подбежав к меняле, крикнул: – Амосу Тарасычу почтение! Петушком побаловаться приехали?
– Да, да, петушком, – пищал меняла. – Что же из этого? Петушок – птица Божья. Многие вот нас осуждают за эту охоту, а чего тут! По лесам-то с ружьем ходить да птичек стрелять – хуже. Там смертоубийство, а у нас вся беда, что петушки себе гребни в кровь расклюют, так ведь мы потом им залечим, запользуем, – оправдывался он. – Прощенья просим, сосед.
Меняла шмыгнул в калитку. За ним понесли и петуха в корзине. Купца окружили дамы и начали расспрашивать:
– Очень богат этот меняла?
– Страсть! Кого хошь купить, перекупить и выкупить может. А что, не хочет ли кто из вашего сословия за ним поухаживать? – пошутил купец. – Женишок выгодный.
– Ну вот! – обиделись дамы. – Будто уж и спросить нельзя.
К калитке еще подъехал экипаж, и из него опять вышел меняла с корзинкой.
– Купцу Кошкодавлеву тысячу лет жить! – крикнул купец. – С петушком сам-друг приехал?
– С петушком-то с петушком, – отвечал меняла, – да, кажись, больно сильно он у меня в корзинке-то замотался. Боюсь, как бы на ноги не сел. Пожалуй, перед боем-то, как рыбинско-бологовские, колебаться начнет.
– А ты играй на понижение.
– Шутник! – весело произнес меняла и потащил петуха в калитку.
Между тем на дворе дачи раздалось громогласное петушье пение.
– Поди, уж начинается. Пойти на забор садиться! – произнес купец и побежал на соседский двор.
Баба
Время под вечер. Перевалило за шесть часов. Погода хорошая. По одной из улиц Лесного бродит молодая, красивая и нарядная баба в синем суконном кафтане, вертит в руках какую-то записку и то и дело дает ее читать встречным дачникам. Баба – кровь с молоком: полная, белая, румянец во всю щеку, перламутровые зубы так и блещут при говоре. Она кого-то разыскивает по адресу. Встречные мужчины пожирают бабу глазами, долго смотрят ей вслед и невольно восклицают нечто вроде следующего:
– Вот так баба! Родит же Господь Бог таких баб!
Вышел пожилой купец за калитку своего сада, икнул, потрепал себя по жирному животу и сказал:
– Вот мы, по благости Божьей, и сыты после трудов своих праведных!
Баба подошла к купцу. Купец, увидав бабу, осклабился во всю ширину своего лица.
– Кого тебе, умница? – спросил он.
– Да вот тут прописано, – отвечала баба. – Полковницу Подпяткину. Ищу-ищу – разыскать не могу. Верите ли, смучилась даже. Да полковница-то она ненастоящая, так, может, оттого… Муж у нее поштане в писарях служит. А уж и народ же здесь! Охальник на охальнике. Записку прочтут, а потом приставать начнут. Ей-богу! – прибавила она, улыбаясь.
Купец оглянулся, посмотрел, нет ли в саду жены, и потрепал бабу по спине.
– Да как к тебе не приставать-то? – сказал он. – Вишь, сдобья-то в тебе сколько! Ну, вот что… Давай я тебя провожу. Так на самую дачу дворнику и сдам. Вот тут через дорогу леском будет ближе.
Баба замахала руками.
– Нет, господин купец, не пойду я с вами! Вы лучше так мне скажите, куда идти. Я и разыщу. Водили уж меня тут леском-то, да что!.. – Баба плюнула. – А еще мужчина-то какой, – прибавила она. – В соломенной шляпке, в очках, скулы с проседью. Срам!
– А что?
– Да как же: повел, будто и путный, а сам заигрывать начал, стал за щеки щипать. Я женщина замужняя. У меня муж огород держит на Выборгской. Окромя того, мы холстом торгуем. Привезли ноне по весне из деревни, распустили в долги, а теперь ходи да получай. А не получу, так муж тоже и учить начнет. Он мужчина строгий. Вы, господин купец, меня пожалейте и, коли знаете, то укажите, куда идти.
– Тебе, родная, одной не найти. Это в такой трущобе, что и сказать нельзя. Пойдем, я тебя провожу. Я человек женатый, меня бояться нечего.
Баба смотрела недоверчиво.
– А побожись, что по дороге обижать не будешь, – сказала она.
– Ей-ей, пальцем не трону!
Пошли. Свернули в переулок, но через минуту баба оттуда выскочила. Купец догонял ее.
– Акулина! Куда ж ты, дура? – кричал он.
– Нет, сударь, я лучше к кому-нибудь другому!.. – замотала головой баба и, остановясь на улице, безнадежно смотрела в записку, держа ее кверху ногами.
Показался рослый юноша в гимназической фуражке и с удочкой в руках.
