скачать книгу бесплатно
Кондуктор захлопнул дверцы купе. Раздался свисток, и поезд помчался.
– Вот неожиданность-то! Приехали, в Берлин приехали! – бормотал Николай Иванович на платформе. – Как же немцы-то нам все твердили, что морген, морген, то есть завтра.
– Да ведь уж оно завтра и есть. Ведь говорили-то нам вчера. Ежели по часам судить, то теперь уж завтра, потому утро, – отвечала супруга. – Ну, пойдём. Надо в гостиницу ехать. Ведь мы решили сутки пробыть в Берлине и посмотреть город.
Они двинулись к станционным дверям. В окна виднелся буфет и снующие кёльнеры.
– Вокзалишко-то неважный, – говорил Николай Иванович, переступая порог станционного дома. – Я думал, что в Берлине-то уж пошикарнее вокзал. Будешь что-нибудь есть и пить на станции?
– Какое теперь питьё и еда! Только бы скорей до постели. Поедем скорее в гостиницу. Вон гостиничный швейцар стоит, и у него на шапке «Хотель де Берлин» написано. Поедем с ним. Наверное, у них карета. Он нам и наш багаж выправит. Дай ему квитанцию.
– Надо ведь ещё про саквояж и подушки справиться, которые мы в том, прежнем, поезде оставили. Ведь уж телеграмму нашу они наверное получили.
– Завтра справимся, завтра. Какая теперь справка! Поедем скорей в гостиницу. Даже и насчёт багажа можно завтра утром. Где теперь хлопотать! Завтра встанем и пошлём с квитанцией. Швейцар и насчёт подушек, саквояжей справится. Марья Ивановна говорила, что в Берлине в гостиницах есть такие лакеи, которые говорят по-русски. Вот такому и объясним всё основательно.
Николай Иванович подошёл к гостиничному швейцару с надписью на шапке и крикнул:
– Хотель де Берлин! Номер? Есть номера?
Тот удивлённо посмотрел на него и спросил:
– Was f?r ein Nummer fragen Sie, mein Herr?
– Комнату нам нужно… Циммер, – пояснила Глафира Семёновна.
Швейцар встрепенулся.
– Ein Logement w?nschen Sie? Ein Zimmer? O, ja, Madame, bitte… Haben Sie Koffer? Bagage?
– Багаж морген, морген. Шнель ин хотель. Вир волен шляфен…
– Bagage kann man bald kriegen. Geben Sie nur die Quittung.
– Найн… Багаж морген…
– Also, bitte, Madame.
Швейцар пригласил их следовать за собой.
– Карета у вас здесь, что ли? – спрашивал его Николай Иванович, но швейцар не понял и смотрел на него вопросительно. – Глаша! Как карета-то по-немецки? Спроси, – обратился Николай Иванович к жене.
– Ваген. Это как вагон. Хабензи ваген? – задала она вопрос швейцару.
– О, nein, Madame. Hier ist unweit. Nur zwanzig Schritte.
– Глаша! Что он говорит?
– Говорит, что нет кареты, a про что остальное бормочет – кто же его разберёт.
Швейцар вывел супругов со станции и повёл по плохо освещённой улице. Это удивило Николая Ивановича.
– Да в Берлин ли уж мы приехали? Не перепутались ли опять как? Чёрт его знает, может быть, кондуктор и в насмешку нам наврал, – говорил он. – Мне рассказывали, что Берлин залит газом. Кроме того, электрическое освещение. A здесь смотри, какая темень.
– Берлин? – спросила Глафира Семёновна швейцара.
– О, я, мадам. Хотель де Берлин, – отвечал швейцар, думая, что его спрашивают, из какой он гостиницы.
– И этот отвечает, что Берлин. Странно. A улица совсем тёмная. Только кой-где фонарик блестит. Да и народу-то на улице не видать. Ни народу, ни извозчиков, – дивился Николай Иванович.
Гостиница была действительно недалеко. Швейцар остановился около запертого и одним фонарём освещённого подъезда и позвонил. Дверь распахнули. Вышел непрезентабельный человек с заспанным лицом и в сером пиджаке и повёл Николая Ивановича и Глафиру Семёновну во второй этаж показывать комнату.
– Drei Mark, – сказал он.
– Три марки. Это, стало быть, три немецкие полтины, – соображал Николай Иванович, оглядывая довольно чистенькую комнату о двух кроватях, и ответил непрезентабельному человеку: – Ну гут.
Через полчаса Николай Иванович и Глафира Семёновна покоились уже крепчайшим сном в номере гостиницы «Берлин», находящейся на главной улице маленького немецкого городка Диршау.
Засыпая, Николай Иванович говорил жене:
– То есть так рад, что и сказать не умею, что я попал наконец в Берлин.
– И я тоже, – отвечала жена.
Где же мы?
Глафира Семёновна утром проснулась первой, открыла глаза, потянулась под жиденьким пуховиком, заменяющим в Германии тёплое одеяло, и проговорила:
– Николай Иваныч, ты не спишь?
В ответ на это послышался лёгкий всхрап, и скрипнула кровать. Николай Иванович перевернулся на другой бок.
– Коля, вставай. Пора вставать. Смотри, как мы проспали: одиннадцатый час. Когда же мы будем осматривать город? Ведь надо умыться, одеться, чаю напиться, послать за нашим багажом и отыскать наши саквояжи и подушки. Ведь здесь, в Берлине, мы решили пробыть только один день.
Николай Иванович что-то промычал, но не пошевелился. Жена продолжала его будить:
– Вставай! Проспишь полдня, так много ли тогда нам останется сегодня на осмотр города?
– Сегодня не осмотрим, так завтра осмотрим. Куда торопиться? Над нами не каплет, – пробормотал муж.
– Нет, нет, уж как ты там хочешь, a в немецкой земле я больше одного дня не останусь! Поедем скорей в Париж. Что это за земля, помилуйте! Ни позавтракать, ни пообедать нельзя настоящим манером без телеграммы. Питайся одними бутербродами. Всухомятку я не привыкла.
Глафира Семёновна быстро встала с постели и принялась одеваться. Николай Иванович протянул руку к ночному столику, вынул из портсигара папиросу, закурил её и продолжал лежать, потягиваясь и покрякивая.
– Да и сегодня прошу тебя сделать как-нибудь так, чтобы нам здесь можно было пообедать настоящим манером с говяжьим супом и горячими бифштексами или котлетами, – просила Глафира Семёновна мужа. – Здесь такой обычай, чтоб обедать проезжающим по телеграмме, – ну, пошли им в гостиницу откуда-нибудь телеграмму, закажи обед – ну их, пусть подавятся.
– В гостинице-то, я думаю, можно обедать и без телеграмм. Телеграммы только для станций на железных дорогах, – отвечал муж.
– Всё-таки пошли телеграмму. Расход невелик, a, по крайней мере, тогда пообедаем наверняка… Телеграмму я тебе сама напишу. Я знаю как… «Хотель Берлин… Дине ин фир ур», – и потом нашу фамилию. Даже и не дине, – поправилась Глафира Семёновна. – Дине – это по-французски, a по-немецки – митаг. «Митаг ин фир ур», – вот и всё.
– Лучше же прежде спросить кёльнера. Я уверен, что для Берлина телеграммы не надо, – стоял на своём Николай Иванович.
– Ну, это если спрашивать, так наверное перепутаешься. Скажут – «да», a потом окажется, что нет, – и сиди голодом. Беда за границей без языка. Вот ежели бы мы говорили по-немецки настоящим манером.
– Вдвоём-то как-нибудь понатужимся.
– Нам и так придётся много натуживаться. Багаж надо добывать, саквояжи и подушки разыскать. Да что ж ты валяешься-то! Вставай… Смотри, уж одиннадцать часов!
Глафира Семёновна возвысила голос и сдёрнула с мужа пуховик. Муж принялся одеваться.
Через несколько минут супруги умылись, были одеты и звонили кёльнеру. Тот явился, поклонился и встал в почтительной позе.
– Самовар, – обратился к нему Николай Иванович. – A тэ не надо. Тэ у нас есть. Цукер тоже есть.
Кёльнер глядел на него во все глаза и, наконец, спросил:
– Tea whnschen Sie, mein Herr?
– He тэ, а просто самовар и без цукер и без тэ. Глаша, как самовар по-немецки?
– Постой… Пусть уж просто чай несёт. Может быть, самовар принесёт?
– Да зачем же, ежели у нас есть свой чай?
– Ничего. Где тут с ним объясняться! Видишь, он ничего не понимает из нашего разговора. Брингензи тэ на двоих. Тэ фюр цвай.
– W?nschen Sie auch Brod und Butter, Madame? – спросил кёльнер.
Глафира Семёновна поняла и отвечала:
– Я… я… Брод и бутер… Да брингензи цитрон, брингензи кезе… И брод побольше… филь брод… Я, Николай Иванович, ужасно есть хочу…
Кёльнер поклонился и стал уходить.
– Постойте… Вартензи, – остановила его Глафира Семёновна. – Флейш можно бринген? Я говядины, Николай Иваныч, заказываю. Может быть, и принесут. Флейш брингензи, кальт флейш.
– Kaltfleisch, Madame?
– Кальт, кальт. Только побольше. Филь…
Явился чай, но без самовара. Кипяток или, лучше сказать, тёплую воду подали в большом молочном кувшине.
– А самовар? Ферштеензи: самовар, – спрашивала Глафира Семёновна. – Самовар мит угли… с углями… с огнём… мит фейер, – старалась она пояснить и даже издала губами звуки – пуф, пуф, пуф, изображая вылетающий из-под крышки самовара пар.
– Sie w?nschen Teamaschine, – кёльнер улыбнулся.
– Да, да… Я, я… Тэмашине, – подхватила Глафира Семёновна. – Вот поди же ты, какое слово забыла. А ведь прежде знала. Тэмашине.
– Teamaschine haben wir nicht, Madame. Das wird selten gefragt bei uns.
– Найн?
– Nein, – отрицательно потряс головой кёльнер.
– Извольте видеть, нет у них самовара! Ну, Берлин! В хорошей гостинице даже самовара нет, тогда как у нас на каждом постоялом дворе. Ну а кипяток откуда же мы возьмём? Хайс вассер?
– Hier, – указал кёльнер на кувшин.
– Здесь? Да это какой же кипяток! Это просто чуть тёпленькая водица. Даже и пар от него не идёт. Нам нужен кипяток, ферштеензи – кипяток, хайс вассер. И, наконец, тут мало. Тут и на две чашки для двоих не хватит, а мы хотим филь, много, мы будем пить по пяти, по шести чашек. Ферштеензи – фюнф, зехс тассе.
– Брось, Глаша. Ну их к лешему. Как-нибудь и так напьёмся. Видишь, здесь, в Неметчине, всё наоборот, всё шиворот-навыворот: на перинах не спят, a перинами покрываются, кипяток подают не в чайниках-арбузах, a в молочниках, – перебил жену Николай Иванович.
– И обедают по телеграммам, – прибавила та. – Геензи, – кивнула она кёльнеру, давая знать, чтобы он удалился, но вдруг вспомнила и остановила его. – Или нет, постойте. Нам нужно получить наш багаж со станции. Багаже бекомен. Вот квитанции… Хир квитанец, – подала она кёльнеру бумажку. – Ман кан?
– O, ja, Madame, – отвечал кёльнер, принимая квитанцию.
– Ну так брингензи… Да вот ещё квитанц от телеграмма… Вир хабен… – начала Глафира Семёновна, но сейчас же остановилась и, обратясь к мужу, сказала: – Вот тут-то я и не знаю, как мне с ним объясниться насчёт наших саквояжей и подушек, что мы оставили в поезде. Ты уж помогай как-нибудь. Хир телеграмма. Вир хабен в вагоне наши саквояжи и подушки ферлорен… То есть не ферлорен, a геляссен в Кёнигсберге, a саквояжи и подушки варен ин Берлин.
Кёльнер стоял, слушал и таращил глаза.
– Саквояжи и подушки. Ферштейн? – старался пояснить Николай Иванович, снял с постели подушку и показал кёльнеру.
– Kissen? – спросил кёльнер.
– Вот, вот… Киссен… В вагоне геляссен. Вир хабен геляссен и телеграфирен.
Кёльнер взял квитанции от багажа и на отправленную телеграмму и удалился.
– Бьюсь об заклад, что ничего не понял! – воскликнул ему вслед Николай Иванович.
– Как не понять! Наверное, понял, – отвечала Глафира Семёновна. – Я ему всё обстоятельно сказала. Я теперь уж многие немецкие слова вспомнила и говорю лучше, чем вчера. Да и вообще научилась в дороге. Это ты только ничему не можешь выучиться.
Она принялась пить чай и истреблять бутерброды с сыром и телятиной. Послышался стук в дверь, и кёльнер вернулся. В руке он держал квитанции и улыбался.
– Мы сейчас разглядели в конторе квитанции. По этим квитанциям вы можете получить ваш багаж и вещи только в Берлине, а не здесь, – сказал он по-немецки, кладя квитанции на стол.
Супруги в недоумении глядели на него и не понимали, что он говорит.
– Коля, ты не понял, что он говорит? – спросила мужа Глафира Семёновна. – Я решительно ничего не понимаю.
– А мне-то откуда же понимать, ежели я немецким словам в лавке от чухон учился.
– Дурак! – выбранилась жена и, обратясь к кёльнеру, сказала:
– Брингензи, брингензи багаже. Мы заплатим.
– Das kann man nicht, Madame. Das werden Sie in Berlin kriegen.
– Ну, да, ин Берлин. Ведь мы в Берлине. Вир ин Берлин, вир зитцен ин Берлин. Хир Берлин?
