скачать книгу бесплатно
– Вот за это спасибо. Теперь, по крайности, мы и с чаем и с папиросами. A то Фёдор Кирилыч вернулся из-за границы, так сказывал, что папиросы ихние на манер как бы из капустного листа, a чай так брандахлыст какой-то. Вот пиво здесь – уму помраченье. Я сейчас пару кружек опрокинул – прелесть. Бутерброды с колбасой тоже должны быть хороши. Страна колбасная.
– Колбасная-то колбасная, да кто их знает, из чего они свои колбасы делают. Может быть, из кошек да из собак. Нет, я их бутербродов есть не стану. Я своих булок захватила, и у меня сыр есть, икра.
– Нельзя же, душечка, совсем не есть.
– Колбасу? Ни за что на свете! Да и вообще не стану есть ничего, кроме бифштекса. У них, говорят, суп из рыбьей чешуи, из яичной скорлупы и из сельдяных голов варится.
– Ну?!
– Я от многих слышала. Даже в газетах читала. A наш жилец-немец настройщик, что в папенькином доме живёт… Образованный немец, а что он ест вместо супа? Разболтает в пиве корки чёрного хлеба, положит туда яйцо, сварит, вот и суп. Нам ихняя кухарка рассказывала, они, говорит, за обе щеки едят, a мне в глотку не идёт. Я, говорит, кофейными переварками с ситным в те дни питаюсь. Я и рыбу у них в Неметчине есть не буду.
– Рыбу-то отчего? Ведь уж рыба всё рыба.
– Боюсь, как бы вместо рыбы змеи не подали. Они и змей едят, и лягушек.
– Это французы.
– И французы, и немцы. Немцы ещё хуже. Я сама видела, как настройщицкая немка в корзинке угря на обед с рынка тащила.
– Так угря же, a не змею.
– Та же змея, только водяная. Нет, я у них ни рыбы, ни колбасы, ни супу – ни за что на свете… Бифштекс да булки. Пироги буду есть, и то только с капустой. Яйца буду есть. Тут уж по крайней мере видишь, что ешь настоящее.
– У них и яйца поддельные есть.
– Да что ты! Как же это так яйца подделать?
– В искусственной алебастровой скорлупе, a внутри всякая химическая дрянь. Я недавно ещё читал, что подделывают.
– Тьфу, тьфу! Кофей буду пить с булками.
– И кофей поддельный. Тут и жареный горох, и рожь, и цикорий.
– Ну, это всё-таки не поганое.
– A масла у них настоящего и нет. Всё маргарин. Ведь мы с них пример-то взяли. Да ещё из чего маргарин-то…
– Не рассказывай, не рассказывай!.. – замахала руками жена. – A то я ничего жареного есть не стану.
Поезд тихо тронулся.
– По немецкой земле едем. В царство пива и колбасы нас везут, – сказал Николай Иванович.
На Берлин
Поезд стрелой мчался от Эйдкунена по направлению к Берлину, минуя не только полустанки, но даже и незначительные станции, останавливаясь только на одну или две минуты перед главными станциями. За окнами вагонов мелькали, как в калейдоскопе, деревеньки с фруктовыми садами около каменных домиков, гладкие, как языком вылизанные, скошенные луга и поля, вычищенные и даже выметенные рощицы с подсаженными рядами молодыми деревцами, утрамбованные просёлочные дорожки, пересекающие под мостами железнодорожное полотно. На одной из таких дорог Николай Иванович и Глафира Семёновна увидали повозку, которую везли две собаки, и даже воскликнули от удивления.
– Смотри-ка, Глаша, на собаках бочку везут. Вот народ-то!
– Вижу, вижу. Бедные псы! Даже языки высунули, до того им тяжело. A мужчина идёт сзади, руки в карманы и трубку курит. Стало быть, здесь нет общества скотского покровительства?
– Стало быть, нет, a то бы уж член общества сейчас этой самой трубке награждение по затылку сделал: какое ты имеешь собственное право скота мучить?! Ну, народ! Собаку, и вдруг в тележку запрячь! Поди-ка, выдумай кто другой кроме немца! У нас это происшествие только в цирке как фокус показывается, a здесь, извольте видеть, на работе… Правду говорят, что немец хитёр, обезьяну выдумал.
– Да может быть, и это какой-нибудь акробат, с учёными собаками по дворам шляющийся.
– Нет. Тогда с какой же стати у него бочка на тележке и корзина с капустой? Просто это от бедности. Лошадь кормить нечем – ну, и ухищряются на собаках… Вон и ещё на собаках… Солому везут. Как их на котах не угораздит возить!
– Погоди. Может быть, и запряжённых котов увидим.
И опять чистенькие деревеньки с черепичными крышами на домах, с маленькими огородиками между домов, обнесёнными живой изгородью, аккуратно подстриженной, a в этих огородах женщины в соломенных шляпках с лентами, копающиеся в грядах.
– Смотри-ка, смотри-ка: в шляпках, и на огородах работают! – удивлялась Глафира Семёновна. – Да неужели это немецкие деревенские бабы?
– Должно быть, что бабы. Карл Адамыч сказывал, что у них деревенские бабы в деревнях даже на фортепианах играют, a по праздникам себе мороженое стряпают, – отвечал Николай Иванович.
– Мороженое? Да что ты! A как же, у нас рассказывают, что немцы и немки с голоду к нам в Россию едут? Ведь уж ежели мороженое…
– Положим, что от мороженого в брюхе ещё больше заурчит, ежели его одного нажраться. Да нет, не может быть, чтобы с голоду… Какой тут голод, ежели в деревнях – вот уже сколько времени едем, – ни одной развалившейся избы не видать. Даже соломенных крыш не видать. Просто-напросто немец к нам едет на лёгкую работу. Здесь он гряды копает, a у нас приедет – сейчас ему место управляющего в имении… Здесь бандурист какой-нибудь по трактирам за пятаки да за гривенники играет, a к нам приедет – настройщик; и сейчас ему по полтора рубля за настройку фортепиан платят.
И опять немки в шляпках и с граблями. На этот раз они стояли около пожелтевшего дуба. Одна немка сбивала граблями с ветвей дуба жёлтый лист, a другая сгребала этот лист в кучки.
– И на что им этот жёлтый лист понадобился? Вишь, как стараются! – удивлялась Глафира Семёновна.
– Немец хитёр… Почём ты знаешь: может быть, этот лист в какую-нибудь еду идёт, – отвечал Николай Иванович. – Может быть, для собак-то вот этих, что телеги возят, еду из листа и приготовляют.
– Станет тебе собака дубовый лист есть!
– С голодухи станет, особливо ежели с овсяной крупой перемешать да сварить.
– Нет, должно быть, это просто для соления огурцов. В солёные огурцы и черносмородинный, и дубовый лист идёт.
– Так ведь не жёлтый же.
– A у них, может быть, жёлтый полагается.
– Да ты, чем догадываться-то, понатужься да спроси как-нибудь по-немецки вон у этой дамы, что против тебя сидит и чулок вяжет, – кивнул Николай Иванович на пассажирку, прилежно перебиравшую спицы с серой шерстью. – Неужто ты не знаешь, как и жёлтый лист по-немецки называется?
– Я же ведь сказала тебе, что нас только комнатным словам учили.
– Ну, пансион! A ведь, поди, за науку по пяти рублей в месяц драли!
– Даже по десяти.
Немало удивлялись они и немке-пассажирке, вязавшей чулок, которая, как вошла в вагон, вынула начатый чулок, да так и не переставала его вязать в течение двух часов.
– Неужто дома-то у ней не хватает времени, чтобы связать чулки? – сказала жена.
– И хватает, может статься, да уж такая повадка, – отвечал муж. – Немки уж такой народ… Немка не только что в вагон, a и в гроб ляжет, так и то чулок вязать будет.
A поезд так и мчался. Супруги наелись булок с сыром и икрой. Жажда так и томила их после солёного, a напиться было нечего. Во время минутных остановок на станциях они не выходили из вагонов, чтобы сбегать в буфет, опасаясь, что поезд уйдёт без них.
– Чёрт бы побрал эту немецкую езду с минутными остановками! Помилуйте, даже в буфет сбегать нельзя! – горячился Николай Иванович. – Поезд останавливается, пятьдесят человек выпускают, пятьдесят пассажиров принимают – и опять пошёл. Ни предупредительных звонков – ничего. Один звонок – и катай-валяй. Говорят, это для цивилизации… Какая тут к чёрту цивилизация, ежели человеку во время остановки поезда даже кружки пива выпить нельзя?
– Да, должно быть, здесь такие порядки, что немцы с собой берут питье, – говорила Глафира Семёновна. – Они народ экономный.
– Да ведь не видать, чтобы пили в вагонах-то. Только сигарки курят да газеты читают. Вот уж сколько проехали, a хоть бы где-нибудь показалась бутылка. Бутерброды ели, a чтобы пить – никто не пил. Нет, у нас на этот счёт куда лучше. У нас приедешь на станцию-то, так стоишь, стоишь, и конца остановки нет. Тут ты и попить и поесть всласть можешь, даже напиться допьяна можешь. Первый звонок – ты и не торопишься, a идёшь либо пряники вяземские себе покупать, a то так к торжковским туфлям приторговываешься; потом второй звонок, третий, a поезд всё стоит. Когда-то ещё кондуктор вздумает свистнуть в свистульку машинисту, чтобы тот давал передний ход. Нет, у нас куда лучше.
Новая остановка. Станция такая-то – кричит кондуктор и прибавляет: «Zvei Minuten».
– Опять цвай минутен, чёрт их возьми! Когда же душу-то отпустят на покаяние и дадут такую остановку, чтобы попить можно! – восклицал Николай Иванович.
– Да дай кондуктору денег и попроси, чтобы он нам в вагон пива принёс, – посоветовала ему жена. – За тару-то заплатим.
– Попроси… Легко сказать – попроси… A как тут попросишь, коли без языка? На тебя понадеялся, как на учёную, a ты ни в зуб толкнуть по-немецки…
– Комнатные слова я знаю, a тут хмельные слова. Это по твоей части. Сам же ты хвастался, что хмельные слова выучил, – ну вот и попроси у кондуктора, чтоб принёс пива.
– A и то попросить.
Николай Иванович вынул из кармана серебряную монету и, показывая её пробегавшему кондуктору, крикнул:
– Эй, хер!.. Хер кондуктор! Коммензи… Вот вам немецкая полтина… Дёйч полтина… Бир тринкен можно? Брингензи бир… Боюсь выйти из вагона, чтобы он не уехал… Два бир… Цвай бир… Для меня и для мадам… Цвай бир, a остальное – немензи на чай…
Всё это сопровождалось жестами. Кондуктор понял – и явилось пиво – кёльнер принёс его из буфета. Муж и жена жадно выпили по кружке.
Поезд опять помчался.
Кёнингсберг
Выпитая кружка пива раздразнила ещё больше жажду Николая Ивановича и Глафиры Семёновны.
– Господи! Хоть бы чайку где-нибудь напиться в охотку, – говорила Глафира Семёновна мужу. – Неужто поезд так всё и будет мчаться до Берлина без остановки? Где же мы пообедаем? Где же мы поужинаем? Хоть бифштекс какой-нибудь съесть и супцу похлебать. Ведь нельзя же всю дорогу сыром и икрой питаться. Да и хлеба у меня мало. Всего только три маленькие булочки остались. Что это за житьё, не пивши, не евши, помилуйте!
– Ага! Жалешься! – поддразнил её муж. – A зачем просилась за границу? Сидела бы у себя дома на Лиговке.
– Я просилась на Эйфелеву башню, я просилась к французам на выставку.
– Да ведь и там не слаще. Погоди, на Эйфелевой-то башне, может быть, взвоешь.
– Николай Иваныч, да попроси же ты у кондуктора ещё пива.
– Погоди, дай до станции-то доехать.
Но на станциях, как на грех, останавливались на одну минуту.
– Бир… Бир… Цвай бир! Кондуктор… Хер кондуктор!.. Вот дёйч полтина. Валяй на всю… Можете и сами тринкен… Тринкензи!.. – кричал Николай Иванович, протягивая кондуктору марку, но кондуктор пожимал плечами, разводил руками и говорил:
– Nur eine Minute, mein Herr…
Обер-кондуктор свистел, локомотив отвечал на свисток и мчался.
– Помчалась цивилизация! – воскликнул Николай Иванович. – Ах, чтоб вам пусто было! Нет, наши порядки куда лучше.
– Нельзя? – спрашивала жена.
– Видишь, нельзя. Сую кондуктору полтину на чай – даже денег не берёт.
Поезд мчался с неимоверной быстротой. Мимо окон вагонов беспрерывно мелькали домики, поля, засеянные озимью, выровненные, скошенные луга, фабричные трубы или сады и огороды. Везде возделанная земля и строения.
– Да где же у них пустырь-то? Где же болота? – дивился Николай Иванович.
Поезд сгонял стаи птиц с полей. Птицы взвивались и летели… хвостами назад. Глафира Семёновна первая это заметила и указала мужу.
– И птицы-то здесь какие-то особенные. Смотри-ка, задом летят. Не вперёд летят, a назад.
Николай Иванович взглянул и сам удивился, но тотчас же сообразил.
– Да нет же, нет. Это их поезд обгоняет, оттого так и кажется.
– Полно тебе морочить-то меня. Будто я не понимаю. Ну смотри, видишь, хвостами назад… Задом летят, задом… Это уж такие немецкие птицы. Я помню, что нас в пансионе про таких птиц даже учили, – стояла на своём жена.
В вагон пришёл кондуктор ревизовать билеты.
– Бир тринкен… Где можно бир тринкен и поесть что-нибудь? – приставал к нему Николай Иванович.
– Эссен, эссен… – пояснила Глафира Семёновна и покраснела, что заговорила по-немецки. – Бир тринкен, тэ тринкен, кафе тринкен, и эссен? – продолжала она.
Кондуктор понял, что у него спрашивают, и отвечал:
– Kёnigsberg… Kёnigsberg verden Sie zvёlf Minuten stehen…
– Поняли, поняли. Зер гут. В Кёнигсберге двенадцать минут. Ну вот это я понимаю! Это как следует. Это по-человечески! – обрадовался Николай Иванович.
– A когда? В котором часу? Ви филь ур? – спросила Глафира Семёновна и ещё больше покраснела.
– Uni sieben, – дал ответ кондуктор.
– Мерси… Данке… Ну, славу Богу… В семь часов. Это, стало быть, через два часа. Два часа как-нибудь промаемся.
Муж взглянул на жену и одобрительно сказал:
– Ну, вот видишь… Говоришь же по-немецки, умеешь, a разговаривать не хочешь.
– Да комнатные и обыкновенные слова я очень чудесно умею, только мне стыдно.
– Стыд не дым, глаза не ест. Сади, да и делу конец.
Смеркалось. Супруги с нетерпением ждали Кёнигсберга. При каждой остановке они высовывались из окна и кричали кондуктору:
