скачать книгу бесплатно
Поезд уменьшал ход и, наконец, остановился. Супруги не вышли, а выскочили из вагона, словно из тюрьмы. Кондуктор сдал их начальнику станции, свистнул, вскочил на подножку вагона, и поезд опять помчался.
Комнатные слова
Николай Иванович и Глафира Семёновна стояли перед начальником станции, совали ему свои билеты и ждали над собой суда.
– Вот, хер начальник станции, ехали мы в Берлин, a попали чёрт знает куда, – говорил Николай Иванович, стараясь быть как можно учтивее, и даже приподнял шляпу.
Начальник станции, длинный и тощий, как хлыст, немец в красной фуражке и с сигарой в зубах, сделал ему в ответ на поклон под козырёк и, не выпуская из зубов сигары, глубокомысленно стал рассматривать сунутую ему книжку билетов прямого сообщения до Парижа.
– Бите, загензи, вас махен? Вас махен? – спрашивала, в свою очередь, Глафира Семёновна.
– Ага! Заговорила по-немецки! Заставила нужда калачи есть! – воскликнул Николай Иванович, с каким-то злорадством подмигивая жене.
– Заговорила потому, что обыкновенные комнатные слова потребовались. Комнатные слова я отлично знаю.
«Вас махен? Вас махен?» – повторяла она перед начальником станции.
Тот понял вопрос, важно поднял голову и заговорил по-немецки. Говорил он с толком, с расстановкой, наставительно, часто упоминал Кёнигсберг, Берлин, Диршау, слово «Schnellzug» и сопровождал всё это пояснительными жестами. Глафира Семёновна, морщась от табачного дыма, который он пускал ей прямо в лицо, внимательно слушала, стараясь не проронить ни слова.
– Поняла? – спросил Николай Иванович жену.
– Да, конечно же, поняла. Слова самые обыкновенные. Штраф, купить билеты и ехать обратно в этот проклятый Кёнигсберг.
– А когда, когда поезд-то в Кёнигсберг пойдёт? Спроси его по-немецки. Ведь можешь.
– Ви филь ур поезд ин Кёнигсберг?
– Nach zwei Stunden, Madame.
– Что он говорит?
– Не понимаю. Ви филь ур? Ур, ур? – твердила она и показывала на часы.
– Um zehn Uhr, nach zwei Stunden.
Начальник станции вынул свои карманные часы и показал на цифру десять.
– Через два часа можно ехать? Отлично. Бери, мусью, штраф и отпусти скорей душу на покаяние! – воскликнул радостно Николай Иванович, опустил руку в карман, вытащил оттуда несколько золотых и серебряных монет и протянул их на ладони начальнику станции. – Бери, бери… Отбирай сам, сколько следует, и давай нам билеты до Кёнигсберга. Сколько немецких полтин надо – столько и бери.
– Немензи, немензи штраф унд фюр билет, фюр цвай билет, – подтвердила жена. – Вир висен нихт ваш гольд. Немензи…
Начальник станции осклабил своё серьёзное лицо в улыбку и, отсчитав себе несколько марок, прибавил:
– Hier ist Wartezimmer mit Speisesaal, wo Sie K?nnen essen und trinken…
– Тринкен? – ещё радостнее воскликнул Николай Иванович и схватил начальника станции под руку. – Мосье! Пойдём вместе тринкен. Бир тринкен, шнапс тринкен. Коммензи тринкен… Бир тринкен… Хоть вы и немец, а всё-таки выпьем вместе. С радости выпьем. Давно я тринкен дожидаюсь. Пойдём, пойдём. Нечего упираться-то… Коммензи, – тащил он его в буфет.
Через пять минут начальник станции и супруги сидели за столом в буфете.
– Шнапс! Бир… Живо! – командовал Николай Иванович кёльнеру.
– Бифштекс! Котлету! – приказывала Глафира Семёновна. – Тэ… кафе… бутерброды… Да побольше бутербродов. Филь бутербродов…
Стол установился яствами и питиями. Появился кюммель, появилось пиво, появились бутерброды с сыром и ветчиной, кофе со сливками. Начальник станции сидел, как аршин проглотивши, не изменяя серьёзного выражения лица, и, выпив кюммелю, потягивал из кружки пиво.
– Водка-то у вас, хер, очень сладкая – кюммель, – говорил Николай Иванович, чокаясь с начальником станции своей кружкой. – Ведь такой водки рюмку выпьешь, да и претить она начнёт. Неужто у вас здесь, в Неметчине, нет простой русской водки? Руссиш водка? Нейн? Нейн? Руссиш водка?
Немец пробормотал что-то по-немецки и опять прихлебнул из кружки.
– Чёрт его знает, что он такое говорит! Глаша, ты поняла?
– Ни капельки. Это какие-то необыкновенные слова. Таким нас не учили.
– Ну, наплевать! Будем пить и говорить, не понимая друг друга. Всё-таки компания, всё-таки живой человек, с которым можно чокнуться! Пей, господин немец. Что ты над кружкой-то сидишь! Пей… Тринкензи… Мы ещё выпьем. Пей, пей…
Немец залпом докончил кружку.
– Анкор! Человек! Анкор… Менш… Ещё цвай бир!.. – кричал Николай Иванович.
Появились новые кружки. Николай Иванович выпил залпом.
Немец улыбнулся и выпил тоже залпом.
– Люблю, люблю за это! – воскликнул Николай Иванович и лез обнимать немца. – Ещё бир тринкен. Цвай бир тринкен.
Немец не возражал, пожал руку Николая Ивановича и предложил ему сигару из своего портсигара. Николай Иванович взял и сказал, что потом выкурит, a прежде «эссен и тринкен», и, действительно, напустился на еду. Немец смотрел на него и что-то с важностью говорил, говорил долго.
– Постой, я его спрошу, как нам с нашими подушками и саквояжами быть, что в поезде уехали. Ведь не пропадать же им, – сказала Глафира Семёновна.
– A можешь?
– Да вот попробую. Слова-то тут немудрёные.
– Понатужься, Глаша, понатужься…
– Загензи бите, во ист наши саквояж и подушки? Мы саквояж и подушки ферлорен. То есть не ферлорен, нихт ферлорен, a наш багаж, наш саквояж в поезде остался… Багаж в цуг остался, – обратилась она к немцу. – Нихт ферштеен?
И дивное дело – немец понял.
– О, ja ich verstehe, Madame. Вы говорите про багаж, который поехал из Кёнигсберга в Берлин? Багаж ваш вы получите в Берлине, – заговорил он по-немецки. – Нужно только телеграфировать. Nein, nein, das wird nicht verloren.
Поняла немца и Глафира Семёновна, услыхав слова «wird nicht verloren werden, telegrafiren».
– Багаж наш не пропадёт, ежели мы будем телеграфировать, – сказала она мужу. – Нам в Берлине его выдадут.
– Так пусть он телеграфирует, a мы с ним за это бутылку мадеры выпьем… Хер… Телеграфирензи… Бите, телеграфирензи. Вот гольд и телеграфирензи, a я скажу «данке», и мы будем тринкен, мадера тринкен.
– О, ja, – проговорил немец, взял деньги и, поднявшись с места, пошёл на телеграф.
Через пять минут он вернулся и принёс квитанцию.
– Hier jetzt seien Sie nicht bange, – сказал он и потрепал Николая Ивановича по плечу.
– Вот за это данке, так данке! Человек! Менш! Эйне фляше мадера! – крикнул тот и, обратясь к немцу, спросил: – Тринкен мадера?
– О, ja, Kellner, bringen Sie…
– Кёльнер! Кёльнер! А я и забыл, как по-немецки прислуживающий-то называется. – Кёльнер! Мадера!
Появилась мадера и была выпита. Лица у начальника станции и у Николая Ивановича раскраснелись. Оба были уже на втором взводе, оба говорили: один – по-немецки, другой – по-русски, и оба не понимали друг друга.
Перед прибытием поезда, отправляющегося в Кёнигсберг, они вышли на платформу и дружественно похлопывали друг друга по плечу. Николай Иванович лез обниматься и целоваться, но начальник станции пятился. Когда поезд подъехал к платформе, начальник станции распростился с Николаем Ивановичем и на этот раз поцеловался с ним, посадил его в вагон и крикнул:
– Gl?ckliche Reise!
Поезд помчался.
Обед по телеграмме
Поезд мчался к Кёнигсбергу, куда начальник станции неизвестно для чего отправил обратно супругов, так как и на той станции, где они пили с ним пиво и мадеру, можно бы было дожидаться прямого берлинского поезда, который не миновал бы станции. Очевидно, тут было какое-то недоразумение, и начальник станции и супруги не поняли друг друга. Да и на станции-то не следовало им слезать с того поезда, в который они сели по ошибке, а следовало только пересесть из гамбургского вагона в берлинский и выйти гораздо дальше на станции у разветвления дороги, но супруги были, выражаясь словами Николая Ивановича, без языка, сами никого не понимали, и их никто не понимал, отчего всё это и случилось.
Николай Иванович сидел с женой в купе и твердил:
– Кёнигсберг, Кёнигсберг… Наделал он нам переполоху! В гроб лягу, а не забуду этого города, чтоб ему ни дна, ни покрышки! И наверное, жидовский город.
– Почему ты так думаешь? – спросила жена.
– Да вот, собственно, из-за «берга». Все жиды – «берги»: Розенберги, Тугенберги, Ейзенберги, Таненберги. Удивительно, что я прежде про этот заграничный город ничего не слыхал. Новый какой, что ли?
– Нет, мы про него в пансионе даже в географии учили.
– Отчего же ты мне про него раньше ничего не сказала? Я бы и остерёгся.
– Да что же я тебе скажу?
– A вот то, что в нём обычай, что по телеграфу обед заказывать надо. Наверное, уж про это-то в географии сказано… Иначе на что же тогда география? Ведь географию-то для путешествия учат.
– Ничего в нашей географии ни про обед, ни про телеграммы сказано не было. Я очень чудесно помню.
Николай Иванович скорчил гримасу и проворчал.
– Хорош, значит, пансион был! Из немецкого языка только комнатным словам обучали, a из географии ничего про обеды не учили. Самого-то главного и не учили.
– Да чего ты ворчишь-то! Ведь уж напился и наелся с немцем на станции.
– Конечно же, привёл Бог пожевать и лёгкую муху с немцем урезать, но всё-таки… A хороший этот начальник станции, Глаша, попался… Ведь вот и немец, a какой хороший человек! Всё-таки посидели, поговорили по душе, выпили, – благодушно бормотал Николай Иванович, наконец умолк и начал засыпать. Мадера дала себя знать.
– Коля! Ты не спи! – толкнула его жена. – A то ведь эдак немудрено и проспать этот проклятый Кёнигсберг. Тут как только крикнут, что Кёнигсберг, – сейчас и выскакивать из вагона надо, a то живо куда-нибудь дальше провезут.
– Да я не сплю, не сплю. A только разик носом клюнул. Намадерился малость, вот и дремлется.
– Кёнигсберг! – крикнул наконец кондуктор, заглянув в купе, и отобрал билеты до Кёнигсберга.
Через минуту поезд остановился. Опять освещённый вокзал, опять столовая со снующими от стола к столу кёльнерами, разносящими кружки пива.
Первым делом пришлось справляться, когда идёт поезд в Берлин. Для верности супруги обращались к каждому железнодорожному сторожу, к каждому кёльнеру, показывали свои билеты и спрашивали:
– Берлин? Ви филь ур? Берлин?
Оказалось, что поезд в Берлин пойдёт через два часа. Все говорили в один голос. Несловоохотливым или спешащим куда-нибудь Николай Иванович совал в руку по «гривеннику», как он выражался, то есть по десяти пфеннигов, – и уста их отверзались. Некоторые, однако, не советовали ехать этим поездом, так как этот поезд идёт не прямо в Берлин, и придётся пересаживаться, и указывали на следующий поезд, который пойдёт через пять часов, но супруги, разумеется, ничего этого не поняли.
«Das ist Bummelzug und bis Berlin m?ssen Sie zwei Mal umsteigen, – твердил Николаю Ивановичу какой-то железнодорожный сторож, получивший на кружку пива. – Bummelzug. Haben Sie verstanden?»
– Данке, данке… Цвай ур ждать? Ну, подождём цвай ур. Это наплевать. Тем временем пивца можно выпить, – и от полноты чувств Николай Иванович потряс сторожа за руку. – Как я, Глаша, по-немецки-то говорить научился! – отнёсся он к жене. – Ну, теперь можно и пивка выпить. Надеюсь, что уж хоть пиво-то можно без телеграммы пить. Пиво не еда.
Супруги уселись к столу.
– Кёльнер! Цвай бир! – крикнул Николай Иванович.
Подали пиво.
– Без телеграммы, – крикнул он жене. – Попробовать разве и по бутерброду съесть. Может быть, тоже без телеграммы.
– Да по телеграмме только обеды-табльдот, а что по карте, то без телеграммы, – отвечала жена. – Ведь русский-то, прошлый раз сидевший за столом, явственно тебе объяснил.
– Ну?! В таком разе я закажу себе селянку на сковородке. Есть смерть хочется. Как по-немецки селянка на сковородке?
– Да почём же я-то знаю!
– Постой, я сам спрошу. Кёльнер! Хабензи селянка на сковородке! – обратился Николай Иванович к кёльнеру.
Тот выпучил на него глаза.
– Селянка, – повторил Николай Иванович. – Сборная селянка… Капуста, ветчина, почки, дичина там всякая. Нихт ферштейн? Ничего не понимает. Глаша! Ну, как отварной поросёнок под хреном? Спроси хотя поросёнка.
Жена задумалась.
– Неужто и этого не знаешь?
– Постой… Знаю… Свинья – швайн. A вот поросёнок-то…
– Ребёночка от швайн хабензи? – спрашивал Николай Иванович кёльнера.
– Швайнбратен? О! Я… – отвечал кёльнер.
– Да не брата нам надо, a дитю от швайн.
– Дитя по-немецки – кинд, – вмешалась жена. – Постой, я спрошу. Швайнкинд хабензи? – задала она вопрос кёльнеру.
