скачать книгу бесплатно
Купец пришел! Повествование о разорившемся дворянине и разбогатевших купцах
Николай Александрович Лейкин
Известный сатирик Николай Александрович Лейкин вновь демонстрирует свое мастерство, как и всегда обращаясь к остросоциальным темам. Метко и язвительно так, что невозможно не смеяться, он описывает самые разные типы общества конца XIX – начала XX века. Россия на стыке эпох претерпевала постепенные, но неизбежные изменения. Все меньше и меньше реальной силой были дворяне, все больше влияния приобретали купцы. Автор не дает этому явлению однозначных оценок, стараясь показывать ситуацию с разных точек зрения. Яркие, живые образы увлекают пережить вместе с ними историю о переменах и о том, как сегодняшние «хозяева жизни» скупали имущество вчерашних. Пусть описанная история кажется далекой от нашего времени, меняются только декорации, а люди остаются. Как и прочие работы Лейкина, этот роман – самая настоящая энциклопедия жизни русского народа, не только каким он был в конце XIX века, но и каким он является сейчас, в веке XXI. Веселые и грустные, остросатирические и лирические строки этого произведения едва ли оставят кого-либо равнодушным.
Николай Александрович Лейкин
Купец пришел! Повествование о разорившемся дворянине и разбогатевших купцах
© «Центрполиграф», 2021
© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2021
* * *
I
Была ранняя весна. Деревья были еще голы, хотя уже с сильно надувшимися почками на тополях, на сирени и в особенности на бузине. Приветливое яркое солнце вызвало уже кое-где зелень на лугах, но низины были еще под водой, ручьи громко журчали, и кое-где в теневых местах и канавах лежал еще белый снег. То там, то сям пахали и боронили под ярицу, под овес и под картофель.
По грязной дороге к воротам большой барской усадьбы, стоящим в толстых каменных столбах, увенчанных чугунными львами с оскаленными зубами, катящими правой лапой большой шар, подъехал небольшой франтоватый тарантас без верха и остановился. Сытый, рыжий, выхоленный, слегка взмыленный конь в нарядной сбруе с густым медным набором и в расписной дуге позвякивал бубенчиком, мотая головой. В тарантасе сидели двое: широколицый с реденькой бородкой в проседь купец-лесопромышленник Мануил Прокофьевич Лифанов и его кучер, молодой парень Гордей, безбровый, с льняными волосами, с еле пробивающейся бородкой и с серебряной серьгой в ухе. Он был в нанковой поддевке со стеганым и проваченным задом, опоясанной красным кушаком, и в картузе.
– Здесь сойдете, Мануил Прокофьич? – спросил кучер, обертываясь к хозяину.
– Зачем? С какой стати? Чего тут церемониться? Теперь уж тут все наше, – отвечал Лифанов. – И усадьба наша, и земли наши. Слезай, отворяй ворота настежь и подъезжай к главному подъезду.
Скрипнули давно не крашенные тяжелые железные ворота на ржавых петлях, и тарантас покатился к большому господскому дому по широкому въезду, обсаженному по сторонам шпалерой не стриженным в прошлом году кратегусом. Въезд был грязен, на нем лежали еще прошлогодний лист, хворост, сбитый с деревьев ветром осенью. То там, то сям валялись старый башмак, прилипшая к земле бумага, обглоданные собаками кости, битые горшки, битые бутылки, и было насорено гниющей соломой, щепками, древесной корой. Не подстрижены были с осени и два тополя, стоявшие против главного подъезда. Среди большой круглой клумбы валялись разбитый зеркальный садовый шар, ржавые железные обручи от кадки, а вокруг всего этого вылезли уже из земли пригретые весенним солнцем и зацветшие уже голубенькие сциллы, желтые крокусы и красовался цветок белого нарцисса с желто-красным кружочком внутри.
Тарантас, однако, проехал мимо широкого крыльца барского дома, составляющего портик с толстыми сильно облупившимися белыми колоннами, и, по приказанию Лифанова, остановился около пристройки, составляющей кухню. Здесь из-за разбитых оконных стекол, местами заклеенных бумагой, показалась бабья голова в красном платке, из-за угла выскочил красивый сеттер и слегка залаял. Около кухни было еще грязнее, стояла лужа помоев.
Лифанов вылез из тарантаса. Это был приземистый полный человек в высоких сапогах и резиновых калошах, в забрызганном грязью коричневом пальто и в картузе с белым чехлом. На дворе никого не было. Он посмотрел по направлению к целому ряду помещавшихся вдали хозяйственных построек – и там было безлюдье. В хлеву мычала корова. Экипажный сарай был отперт, из него торчало дышло какого-то экипажа, и на нем сушилась красная кумачовая рубаха.
– Словно вымерло все… – проговорил Лифанов. – И Гурьяна-кровельщика, должно быть, здесь еще нет, а я послал его осмотреть крышу у дома до моего приезда.
– Пусто. Хоть шаром покати, – отвечал кучер. – Да ведь и то сказать: у них и людей-то нет. Все разбежались. Прошлый раз мы были на Пасхе, так один кучер да две бабы. А какой он кучер? Он и кучер, он и дворник, он господам и на стол подает. Говорят, жалованья не платили.
Лошадь Лифанова заржала, и на это ржанье из экипажного сарая выглянул рыжебородый человек в сером армяке, опоясанном кушаком, увидал Лифанова и побежал к нему.
– Вон он, Гурьян-то, – сказал Лифанов. – Должно быть, дрыхнул в сарае, что ли? Поезжай, Гордей, туда к сараю и стой там, – обратился он к кучеру. – Да лошадь-то можно привязать и дать ей сенца. Раздобудь нам охапочку. Ведь и сено теперь наше. Все наше.
Кучер направился шагом к сараю. Перед Лифановым стоял рыжебородый кровельщик Гурьян с картузом в руке и кланялся.
Лифанов в ответ приподнял свой картуз и спросил:
– Дома ли господа-то? Людишек-то никого не видать. Не у кого спросить.
– Да ведь у них только кухарка да кучер теперь. Есть экономка, но она, говорят, больше для утешения барина.
Кровельщик ухмыльнулся.
– Смотрел крышу на доме? – задал ему вопрос Лифанов.
– Смотрел и на доме, и на бане, Мануил Прокофьич. Крыша на доме, будем так говорить, один срам. Лет шесть не крашена, право слово. Железо было хорошее, тринадцатифунтовое, но везде проржавело. А в разжелобках, так что твое решето. Придется много нового вставить.
– Так вот ты и сообрази, сколько листов купить надо. Где новое вставить, где подмажешь суриком. На Пасхе я осматривал комнаты, так в верхнем этаже на всех потолках протеки.
– Штукатурка сыплется, карнизы обвалились, так чего еще. Тут, Мануил Прокофьич, с суриком ничего не поделаешь. Тут сплошь листы вставлять придется. Железа много понадобится.
– Так сколько же, говори. Надо уж приступать к работе. Послезавтра я переезжать хочу в усадьбу. Не знаю, чего этот Пятищев прохлаждается и не выезжает. Я его честь честью просил уехать, назначил ему последний срок, а он все живет да живет. Когда уж срок-то был!
– Прогорели… хоть и важные господа, а вконец прогорели. Некуда им деться, – отвечал кровельщик.
– Прогар прогаром, а, должно быть, чести-то не понимают. Хотят, чтобы их силой выселяли, – проговорил Лифанов и прибавил: – Так вот ты и запиши, сколько листов железа надо, сколько сурику на подмазку, сколько масла и сколько краски. В зеленый цвет красить буду. Дороже это, много дороже – ну, да уж чтоб все было на отличку.
– Железа листов полтораста потребуется, Мануил Прокофьич, а то и больше.
– Да что ты! Куда ж такая уйма? – ужаснулся Лифанов.
– Крыша тут – одно разорение, вот как запущена. Старые листы снимем, выкроим, что получше, – баню позаплатим. Там все запущено так, что и сказать невозможно! Посмотрите-ка вы у служеб-то… Затворы с петель свалились – затвориться невозможно. Кучер говорит: ведра допроситься не могу, чтоб купили лошадь поить. А старое ведро что сито.
– Ну, трафь… – сказал Лифанов. – Вот железа куплю и пришлю, так и ведер нам понаделаешь. В большом хозяйстве нельзя без ведер.
– Это сколько угодно. Ведер-то мы из старого железа понаделаем, что с крыши снимем. Вот тут суриком позамазать да выкрасить, так в лучшем виде отслужат. Ведра – в хозяйстве дело нужное.
– Еще бы! И скотину поить, и в огороде для поливки. Садовник-то здешний сбежал или тут еще?
– Никакого садовника тут нет. Все сбежали. Говорю вам, одна баба-стряпуха да кучер.
Лифанов вздохнул.
– Удивительно, как это люди верхним концом да вниз! – произнес он. – А ведь когда-то, я помню, здесь у него были и садовник-немец с цигаркой в зубу, и камардин, и буфетчик толстопузый во фраке… и повар, и арабчонок в красном колпаке на подъезде. А конюхов-то что было! А всякой челяди что! Егерь, псарня… Лошади какие!..
– А теперь всего пара, да и те убогие… На них и воду, и дрова возят, они же и господам на выезд…
– Опустились, совсем опустились, – покачал головой Лифанов.
– Произошли, вконец произошли, – прибавил кровельщик. – Лошади-то на одном сене стоят, без овса. Своего овса нет, зимой продали, а с воли не покупает. Уж мне кучер-то много про их житье-бытье рассказывал, пока я вас дожидался. Только одно слово, что господа, а выходит совсем напротив.
– Надо, однако, самого повидать да поговорить с ним насчет выезда поосновательнее. Ведь затем я и приехал.
Лифанов подошел к окну кухни и стал стучать в стекло.
II
В окне опять показалась женская голова в красном платке, и на этот раз отворилась форточка.
– Генерала вашего можно повидать? – спросил Лифанов.
– Да почивает он, батюшка. Похлебал и почивает, – был ответ.
– Когда же они проснутся?
– Да теперь уж скоро. Вот барышня княжна прикажет самовар ставить – сейчас они и встанут, – говорила женщина, стоя около форточки. – Вам, может статься, Ивана Лукича надо, так этот проснулся уже и с трубкой давно ходит.
– Это шершавый-то такой? – задал вопрос Лифанов.
– Да, старичок, капитан, который при них существует.
– Нет, этого-то мне не надо. Ты вот что… Ты, гладкая, спроси у старой барышни, можно ли мне комнаты в доме посмотреть. Покои любопытно бы мне видеть. Пока генерал проснутся, я покои бы осмотрел.
В это время в кухне раздался дребезжащий электрический звонок, и женщина в красном платке сказала:
– Да вот барышня уж звонят для самовара. Стало быть, барин проснулись. Идите смело в подъезд. Если заперто – звонитесь. Иван Лукич отворит.
– А ты все-таки доложь. Так неловко… Я политичность понимаю, – просил Лифанов.
Женщина отправилась в покои. Лифанов подошел к подъезду.
– Маляр приехал, – сказал ему кровельщик. – Маляр Евстигней Алексеев.
– Ну, вот и ладно. Стало быть, тебе есть попутчик обратно. Это я его насчет внутренней отделки… – проговорил Лифанов.
– То-то уж… крышу-то позвольте мне красить. Не лишайте меня… Кровельщик всегда лучше…
– Ты и будешь красить крышу, а Евстигней – что внутри потребуется: шпалеры, потолки, двери…
Подбежал маляр, очень юркий человек в пальто, в сапогах бураками и в фуражке с глянцевым козырем.
– Полдороги пешком шел, нет лошадей, хоть ты плачь. В посаде-то я не запасся возницей, думал, к попутному подсяду. Ан не вышло. Уж на половине дороги попутный мужичок согласился подвезти, – рассказывал он, сморкнулся в руку и отер нос красным бумажным платком, который вынул из кармана пальто. – Фасадик-то тоже придется окрасить. Очень уж запущен, – прибавил маляр.
– Помолчи немного и уходи. Потом позову, – махнул ему рукой Лифанов.
В это время отворилась стеклянная дверь в подъезде. На пороге стоял небольшого роста старичок, худой и жилистый, в нафабренных подстриженных усах, с короткой седой щетиной на голове. Он был в кожаной куртке, в брюках с красным кантом и в туфлях.
Это-то и был тот самый капитан, который, по словам прислуги, при генерале «существует». Его звали Иваном Лукичом Тасканьевым. Жил он на пенсию и состоял не то в качестве компаньона, не то в качестве приживалки при бывшем владельце усадьбы Льве Никитиче Пятищеве, когда-то предводителе дворянства, которого Лифанов, как новый владелец имения, приехал понудить выселиться из усадьбы.
Лифанов приподнял картуз и сказал:
– Здравствуйте. Комнатки бы посмотреть любопытно насчет ремонта, так как я с маляром… Да и самого генерала очень нужно повидать.
Капитан сморщился и с презрением посмотрел на Лифанова.
– Подождите. Сейчас я спрошу у Льва Никитича, – проговорил он.
– Подождем. Время терпит.
Капитан на минуту удалился, вернулся и произнес:
– Идите. Только ноги обтереть!
– Да я в калошах. Господи! Чистоту-то мы любим больше вашего, – отвечал Лифанов, входя в прихожую, раскрашенную когда-то в красный цвет в помпейском стиле, но сильно облупившуюся, и стал снимать калоши. – Вон как хорошую-то горницу запустили, – кивнул он на стены и потолок.
– Прошу без замечаний! – строго огрызнулся на него капитан.
– О?! Уж будто и говорить нельзя? Я затем приехал. Я говорю у себя в доме… Да и говорю маляру. Ну, вот что, Евстигней Алексеев: все эти букетцы и колонки подправить надо. Сможешь ли? – спросил маляра Лифанов, сняв калоши.
Снял калоши и маляр и дал ответ:
– Освежить? В лучшем виде освежим и подправим. Алебастрецом пройдемся, где требуется. Смотри-ка, рисунок-то какой занятный!
– Ну, теперь пойдем по порядку в другие горницы.
Но тут капитан загородил Лифанову дорогу и злобно процедил сквозь зубы:
– В порядочный дом в пальто не входят. Надо раздеться.
– Экий сердитый! – вскинул на него глаза Лифанов и прибавил: – Ну что же, снимем.
Он снял пальто, а маляр только распахнулся и сказал:
– А мне, барин, если снять пальто, то хуже будет, потому я без спиньжака, в одной жилетке.
Капитан пропустил их молча. Они вошли в гостиную со старинной мебелью Жакобс, красного дерева, с бронзовыми полосками, обитою желтым штофом, местами протертым так, что торчал волос. Стены гостиной были тоже стильные, с позолотой, засиженной мухами, но так же, как и в прихожей, облупившиеся. С потолка висела тоже старинная бронзовая люстра в несколько свечей на стрелах, с гранеными хрусталиками, которые звенели при шагах по местами выбитому узорчатому паркету, лежащему, по всем вероятиям, на изрядно подгнивших балках. Со стен торчали бронзовые бра, тоже с подсвечниками на стрелах и с хрустальными украшениями.
– Плохи стены-то… Смотри-ка, как под подоконником-то… Сырость… облупилось… обвалилось… – указывал маляру Лифанов. – Да и в углах… Подновишь, что ли?
– Да чтоб уж вам оклеить их обоями заново? – предложил маляр. – Светленький узорец, по четвертаку кусок, с веселеньким бордюрчиком покраснее – загляденье будет.
– Ты думаешь?
– Да конечно же. А ежели перетирать, да потом красить и подгонять под старинное – возни много, да и куда дороже. Теперь ведь уж и фасона такого нет для стен.
– Ну, трафь обоями. Эх! Обойщика надо! – крякнул Лифанов, трогая продранную обивку на кресле. – Материя-то шелковая, аховая, но вот на некоторых изъянцы.
– Теперь такой материи не найдете для поправки. А вот пожертвовать одним креслицем, снять с него обивку да и велеть обойщику на дырки заплатки наложить, – посоветовал маляр. – Простоит лет пять в лучшем виде.
– И то ладно, – согласился Лифанов.
Они осмотрели гостиную, диванную, залу, и в каждой комнате Лифанов давал маляру свои приказания об обновлении. Капитан не отставал от них. Он запасся трубкой на коротком черешневом чубуке и дымил немилосердно, все время косясь на Лифанова. В зале Лифанов долго рассматривал две гигантские изразцовые печи в углах с громадными изразцами посредине с выпуклыми изображениями Минервы во весь рост и сказал:
– И что эти печи дров зимой жрать будут! Тут в топку по доброй четвертке сажени упрятать можно. Конечно, это зало для нашего обихода не подходит, и в него заглядывать будем редко…
– А не подходит, так зачем усадьбу покупал, зачем озорничал? Кулак! Паук сосущий, ростовщик! – сквозь зубы злобно процедил капитан.
Лифанов вспыхнул, посмотрел на него через плечо и сказал:
– Потише, барин… И ругательную эту словесность брось… Не люблю… Если мы с вами учтиво, то обязаны и вы учтиво… Да-с… Очень просто… – прибавил он.
В ответ на это капитан только отвернулся и пустил изо рта огромную струю дыма.
III
