скачать книгу бесплатно
Комнат в доме было много. Осмотр их продолжался. К залу примыкали женские комнаты.
Двери были заперты. Лифанов с маляром хотели проникнуть в них, но капитан загородил им дорогу.
– Нельзя сюда! Куда лезете, неучи! Здесь женская половина. Эти комнаты свояченицы Льва Никитича и его дочери.
Капитан размахивал трубкой. Лифанов попятился.
– Однако же, господин, должен я их посмотреть для ремонта, – сказал он. – Ведь нарочно десять верст ехал для этого.
– Приедешь и в другой раз, когда Лев Никитич и вся его семья уедут из усадьбы.
– Нет, уж это ах оставьте! Довольно я ездил. Дня через три я совсем переезжать сюда хочу.
Начался спор. За дверьми хрипло залаяла собачонка. Дверь отворилась, и выскочил мопс, бросившийся под ноги Лифанова. В дверях показалась свояченица Пятищева, княжна Правашова-Сокольская. Это была старая дева лет шестидесяти, худая, высокая, седая, с широким пробором в волосах, но с напудренным лицом, с подкрашенными щеками. Поверх платья на ней была кунья накидка шерстью вверх. В косе высилась большая черепаховая гребенка с жемчужными бусами.
– Боби! Боби! Чего ты? – крикнула она на собачонку и удивленно спросила капитана: – Что здесь такое? Что вы шумите?
– Ничего, ваше сиятельство. Вот только комнаты пришел осмотреть для ремонта… – отвечал Лифанов. – Маляра привел – вот и все… А господин капитан скандалят.
– Не сметь мне говорить, что я скандалю! Не сметь! Замажь свой рот! – закричал на него капитан во все горло. – Я в доме друга моего Льва Никитича Пятищева и что хочу могу делать! Я защищаю женщин от нахала.
– Да никто их не тронет. Никто… – говорил Лифанов. – Дозволите, матушка ваше сиятельство, осмотреть покойчики. А то приехал для этого нарочно и вдруг…
Но тут показался сам Пятищев. Это был высокий, полный, осанистый старик в охотничьем верблюжьего цвета пиджаке с поясом и в шитых гарусом туфлях. Большие седые бакенбарды при усах, расчесанные по сторонам, покоились у него на плечах. Лысую голову прикрывала красная турецкая феска с черной кистью. Он остановился в недоумении.
– Вашему превосходительству! – раскланялся перед ним Лифанов. – Утишите, бога ради, господина капитана, ваше превосходительство. Мы тихо, смирно, политично, а они прямо лезут, неизвестно какие слова… и всякие прения, так что даже стыдно.
– Что такое здесь? Что такое? – спрашивал капитана Пятищев мягким приятным баритоном и протянул Лифанову два пальца правой руки.
– Нахально лезет в женские комнаты, – сказал капитан.
– Позвольте… Какое же нахальство, ежели я самым политичным манером! Я, ваше превосходительство, с маляром… Я насчет ремонта, чтоб, значит, освежить комнатки к нашему приезду.
– Пустите, пустите господина Лифанова, – заговорил Пятищев. – Пусть смотрит, пусть все смотрит. Я уж и так много виноват перед ним, что его так долго задерживаю. Осматривайте, Лифанов, вы хозяин, вы вправе…
– Благодарю вас, ваше превосходительство.
Лифанов вошел в будуар княжны вместе с маляром. Остальные остались у открытых дверей. Старуха-княжна чуть не плакала и говорила Пятищеву:
– Но неужели уж всему конец? Неужели уж мы должны выезжать из нашего гнезда? Ведь вы мне говорили, что у нас есть еще кое-какие комбинации.
Пятищев смешался.
– Да… но… Впрочем, это я говорил, кажется, только насчет поездки за границу, потому там жить дешевле… – бормотал он.
Комната княжны была обмеблирована тоже старинной мебелью. На окнах тюлевые гардины с шелковыми языками, украшенными тяжелым басоном и свесившимися от широких карнизов.
Стоял большой туалет красного дерева со множеством шкафчиков и ящичков с инкрустацией из черного дерева в виде мальтийских крестов, туалет, помнящий времена Екатерины Великой. Мебель тяжелая, массивные ширмы со вставленными в них гобеленами, и за ширмами кровать княжны. Потолок комнаты был расписан цветами, летающими птицами, гигантскими бабочками и купидонами, но был сильно закоптевши. Маляр Евстигней Алексеев умилился на потолок.
– Какая работа-то, возьмите… Один ах и больше ничего… Ведь все это руководство настоящего живописца, что патреты пишет. Право слово…
– А ты подправить не можешь? – спросил Лифанов. – Вот там в углах-то того…
– Где же, помилуйте… Тут совсем другой фасон работы. Разве хлебцем попробовать копоть снять…
– Ну трафь. А обои новые. Я тоже подыщу с купидонцами и букетцами. Бывает… Ну, вот и все, ваше превосходительство, – обратился Лифанов к Пятищеву, выходя из комнаты. – Никакого мы озорничества не сделали, а только посмотрели. А капитан серчают и неподобающую словесность распускают.
Пятищев развел руками и несколько заискивающе сказал:
– Капитан – добрый человек, но он не понял, он не усвоил настоящего вашего положения. А вы вправе, добрейший, в полном праве все осматривать, потому дом ваш, все ваше. Мы здесь больше не хозяева, дом этот должен быть для нас уж чужой, а по русской пословице, с чужого коня и среди грязи долой.
– Хе-хе-хе, ваше превосходительство, – тихо рассмеялся Лифанов. – Совершенно справедливо изволите говорить. Но мы учтиво, деликатно, политично… А только давно уже вам пора выехать, потому все сроки прошли. Купили ведь мы еще эту усадьбу в посту, на Средокрестной неделе…
– Знаю, знаю, мой милейший…
– Просили вы пожить до Пасхи – мы позволили…
– Виноват, кругом виноват, но такие обстоятельства…
– Потом просили еще на неделю – и опять с нашей стороны без препятствий, потом… а теперь уж май на носу. Помилуйте… Я для себя купил. Надо переезжать…
– Все, все мы перед вами виноваты… Кругом виноваты, и нет оправданий, – перебивал Лифанова Пятищев.
– Ну, то-то, ваше превосходительство. Сознаетесь – мы вами и довольны, и благодарим. А теперь уже покорнейше просим, уезжайте не позже послезавтрого, потому послезавтра мы сами решили переехать и я при себе буду ремонт производить.
– Как послезавтра?! – воскликнула княжна удивленно. – Но ведь это ужас, что он говорит!
Она стала прикладывать к глазам носовой платок.
– Много отсрочек было уж, ваше сиятельство, много… Теперь пора… Всему мера есть… – сказал ей Лифанов.
– Кровопивец! Совсем кровопивец! – проговорил капитан. – Глумится, издевается над женщинами. Лев Никитич! Да чего ж ты-то молчишь перед этим торгашом? Ты, дворянин, бывший предводитель! – обратился он к Пятищеву.
– Успокойся, Иван Лукич… Не раздражайся… Оставь… – перебил его Пятищев и взял у него из рук трубку, которой тот махал. – Он прав, тысячу раз прав…
– И вот все время так… Все время они ругаются и набрасываются ни за что ни про что, словно их что укусило, – огрызнулся Лифанов. – Ну-с, теперь только верхний этаж мне осмотреть. Верхний-то этажик уж у вас совсем подгулял, ваше превосходительство. Запущен, сильно запущен.
– Вот эту комнату еще не смотрели, – указал Лифанову маляр на двери в другой стене.
– А эта комната дочери, – подхватил Пятищев. – Дочь у меня кончила в прошлом году институт. Зиму она жила в Петербурге у тетки, а на Пасху приехала к нам, – заискивающе объяснил он для чего-то Лифанову.
– Можно насчет комнатки-то полюбопытствовать? – спросил Лифанов.
– Пожалуйста, пожалуйста! Вы хозяин. Лидочка! Можно войти?
Пятищев стукнул в дверь. Дверь отворилась. Лифанов и маляр вошли в комнату.
IV
Осмотр дома был кончен. Осмотрел Лифанов и верхний этаж или, лучше сказать, мезонин, где находились спальня самого Пятищева и комната капитана. Капитан не отставал от Лифанова и вверху опять сцепился с ним и стал ему говорить дерзости, так что Лифанов сказал ему, повысив голос:
– Ваше благородие, я ведь терплю, терплю, да наконец и сам ругаться начну!
– Ты, ты посмеешь меня ругать, слугу отечества, который под Плевной кровь пролил? – закричал на него капитан. – Эфиоп этакий! Торгаш, пиявка, погубившая родовитого дворянина и его семью!
– Ну, не буду ругаться, так на суд пойду. При мне свидетель есть, – понизил несколько тон Лифанов и стал сходить в нижний этаж.
Внизу приходилось проходить по столовой, отделанной старым дубом, убранной тарелками, висящими в рисунок на стенах. В столовой на столе кипел самовар и сидели старушка-княжна, сам Пятищев и его дочка, совсем еще молоденькая девушка, очень хорошенькая, черноглазая, с роскошными волосами, заплетенными в две толстых косы и спускающиеся на спине по пунцовой канаусовой кофточке, надетой на черную шерстяную юбку. Пятищев пил чай из большой голубой, так называемой аппетитной чашки севрского фарфора.
– Чай и сахар… – сказал Лифанов в виде приветствия.
– Не хотите ли с нами за компанию стаканчик?.. – предложил Пятищев, стараясь как можно более быть ласковым с Лифановым, чтобы задобрить его к снисходительности, хотя в душе его клокотало и чувства были совсем противоположные.
– От чаю, ваше превосходительство, не отказываются. Чай – не водка… – отвечал Лифанов. – Очень вами благодарны, но уж господин капитан у вас очень сурьезный и строгий мужчина. Пить чай и слушать ихнюю ругательскую словесность – извините, не могу. Ведь как завели эту шарманку, так до бесконечности на один вал. Ведь вот и сейчас наверху – такие куплеты, что прямо не подобает, извините, и повторять. А за что-с? Помилуйте… За мою доброту, что ли? Я в почете… Я тоже медали имею за поставки и пожертвования. Да-с… Так что извините…
Лифанов поклонился, хлопнув себя картузом по бедру.
– Иван Лукич, зачем ты это?.. – с упреком сказал Пятищев, вскидывая на капитана глаза. – Я ведь просил тебя быть учтивым. Господин Лифанов так добр до нас, снисходителен, а ты… Нехорошо. Прошу тебя прекратить.
– Именно добр, ваше превосходительство, – подхватил Лифанов. – Другой бы знаете как? Через полицию выселял бы. Со становым, с судебным приставом, с урядником.
– Ну, посмотрел бы я, как вы сюда с полицией явились! – угрожающе произнес капитан. – Кулак! Мироед! Душитель дворянского семейства.
– Изволите видеть, какие куплеты! – вырвалось у Лифанова.
– Уходи, Иван Лукич, уходи! Угомонись там, у себя. Ты раздражен, – замахал руками капитану Пятищев.
– Что с ним поделаешь? И даже при свидетелях, – продолжал Лифанов. – Конечно, я с ними судиться могу. На это земский начальник есть. Но я, ваше превосходительство, человек занятой. Хлопот не стоит, чтоб посадить их на казенные хлеба.
Капитан сжал кулаки и, кусая губы, удалился. Удалился из столовой и маляр Евстигней, ступая на цыпочках по полу.
– Садитесь, пожалуйста, Мануил Сергеич, – приглашал Лифанова Пятищев. – Он ушел. Присаживайтесь! Ведь вас Мануилом Сергеичем, кажется?.. Я не ошибся?
– Прокофьич, ваше превосходительство, – угрюмо дал ответ Лифанов.
– Да, Прокофьич! Будьте любезны присесть, Мануил Прокофьич, – повторил приглашение Пятищев и, поднявшись с места, сам придвинул дубовый стул с высокой спинкой к столу для Лифанова.
– Только уж разве из-за того, что по нашему делу с вами поговорить надо, а то, право, обидно. И внимания не взял бы после таких слов в вашем доме. После таких прений гостем быть не приходится.
Лифанов все-таки сел к столу.
– Ольга Петровна, налей, пожалуйста, стакан Мануилу Прокофьичу, – обратился Пятищев к княжне, прихлебывавшей с ложечки чай из чашки.
Старушка-княжна слезливо заморгала глазами, закусила губы и начала мешать ложечкой чай в своей чашке. Но вместо нее поднялась со стула дочь Пятищева Лидия, подошла к резному дубовому буфету, вынула оттуда стакан, блюдце, чайную ложку и стала наливать в стакан чай.
– Вам сколько кусков положить сахару в стакан? – спросила она Лифанова, смотря на него.
– Я, барышня, по привычке вприкуску попрошу. Вприкуску больше выпьешь, хе-хе-хе…
Стакан подан. Лифанов перекрестился большим крестом, налил из стакана на блюдечко, выпил с блюдечка в несколько глотков, опять поставил на него стакан и молча в раздумье забарабанил толстым и коротким пальцем по столу.
– Так как же, ваше превосходительство? Когда же? Можно наверняка ждать, что вы очистите дом послезавтра? – произнес он наконец.
Губы княжны затряслись.
– Очистите… Какие ужасные слова… Какое унижение!.. – пробормотала она. – Будто мы какие-то грязные, нечистые звери… И ты, Лев, молчишь! Удивляюсь… Прямо удивляюсь, куда твое достоинство девалось!
Пятищев тяжело вздохнул, подергал себя за длинные бакенбарды и отвечал:
– Ты, княжна, ошибаешься… Тут нет ничего такого… Очистить – это обычное выражение… Да и Мануил Сергеич, – он опять ошибся, – я уверен, и в мыслях не держал обидеть нас.
– Эх, ваше превосходительство! До обид ли мне, чтобы их распространять! – сказал Лифанов, принимаясь выливать на блюдечко вторую половину чая из стакана. – Меня только не обидьте. Ведь шутка ли сказать: с поста обижаете. Все: «выеду, выеду, найму в городе квартиру», а сами ни с места. Усердно прошу, ваше превосходительство, уезжайте послезавтра, только уж так чтоб непременно.
– Послезавтра, милейший, невозможно! Никак невозможно! – пожимал плечами Пятищев, продолжая теребить бакенбарды. – Послезавтра… Как я могу это сделать, если я еще не решил, куда я денусь! Ведь у меня семья…
– Ваше превосходительство, ведь вы мне в прошлый раз еще сказали, что вы наняли квартиру в городе.
– Да, я ездил туда, смотрел… Квартира есть, но явилась другая комбинация… Я не знаю… я еще не решил, не обмозговал, но мне кажется, что я уеду за границу. Куда-нибудь в Дрезден… или в маленький захолустный итальянский городок. Там жизнь дешевле… гораздо дешевле. Да и культурнее.
– Ну, за границу так за границу. Мне все равно. А только, пожалуйста, послезавтра, потому послезавтра я сам решил переезжать сюда.
– Невозможно, мой милейший, никак невозможно. Не могу же я так скоро, мой многоуважаемый, – заговорил Пятищев, поднялся со стула, взял Лифанова за плечи и прибавил: – Прошу вас, убедительно прошу от своего имени, от имени дочери и от имени княжны, отсрочьте нам наш выезд еще на две недели. Ну, на неделю…
– Ваше превосходительство, да ведь уж сколько раз я вам отсрочивал, сколько раз предупреждал, а теперь надо и честь знать. Не могу я больше ждать, не могу! И не просите! – возвысил голос Лифанов и в волнении начал гладить бородку.
– Напрасно ты, Лев, от моего имени у него просишь и унижаешь меня, – заговорила дрожащим голосом старушка-княжна. – Ничего я у него не прошу и никуда я отсюда не выеду, пока меня отсюда силой не вышвырнут. Но силой… тогда посмотрю я, что будет. Ведь есть же защита для беспомощной женщины, дворянки, родовитой княжны. Есть губернатор, есть выше… Я не знаю, как ты стесняешься… Ведь губернатор тебе отлично знакомый человек. Ты принят у него в доме, он сам бывал у тебя. Съезди к нему, объясни… А не можешь ты, так я поеду.
– Княжна, ты не понимаешь, ты не знаешь… Ты женщина… Ничего тут нельзя сделать… Все по закону… – бормотал Пятищев. – Все на законном основании… Господин Лифанов теперь полный владелец имущества, а не я… И если мы живем еще в усадьбе, то благодаря его доброте и любезности.
– Да-с… вот они с понятиями к жизни и правду говорят, – подхватил Лифанов. – И купчая, и исполнительный лист у меня в кармане, – хлопнул он себя по боку.
– Вздор! Пустяки! Молчите! – закричала княжна.
Она поднялась с места и в сопровождении мопса гордо вышла из столовой.
V
– Девушка они, ваше превосходительство, – снисходительно кивнул на удалявшуюся княжну Лифанов. – Хоть и пожилой человек, а все же девушка, потому и без настоящего разумения в словах. Всегда за чужой спиной, и другие за них рассуждение имели, а они не касались. Ну, им и дико теперь: как это так чужой человек в их имуществе хозяином стал?
Пятищев слушал и молчал. Ему было совестно за поведение княжны, за ее наивность, что она позволила себе горячиться и говорить несообразности. Лидия Пятищева сидела и не понимала, кто справедлив – тетка ли ее, княжна, или Лифанов, говорящий так кудряво и своеобразно.
– Еще стаканчик чаю не прикажете ли? – обратился наконец Пятищев к Лифанову, видя, что стакан чаю пуст.
– Очень вами благодарен, ваше превосходительство, выпить не расчет, – отвечал Лифанов. – Чай – не порох, не разорвет. Но по нашему-то делу надо как-нибудь конец сделать, и я уж вас покорнейше прошу к послезавтра уехать отсюда.
Пятищев вскинул на Лифанова глаза, слегка затуманенные слезами, и произнес:
– Отсрочьте еще на одну неделю, мой милейший. Вы сделаете доброе дело.
