скачать книгу бесплатно
Когда раскрасневшийся водовоз с шумом выдохнул и покинул зал заседания, предварительно зачем-то извинившись перед Шпаком, Грызлова одарила подсудимого долгим взглядом.
– Подсудимый, скажите, а вы вообще раскаиваетесь в совершении деяния?
– Я не…
– Ваша честь, мой подзащитный ясно дал понять, что не признаёт вины…
Марина встретилась глазами с Муравицкой. Она ожидала увидеть там что угодно: ненависть, злобу, презрение. Но нет – в ореховых глазах адвоката была только усталость.
Марина вдруг поймала себя на мысли, что смотрит сейчас не на адвоката, а на бывшую сокурсницу – причем с теми же проблемами: переработки, недосып, безнадега. Они могли бы обняться и пойти вместе в кафе, но…
«Помни, за какой клуб ты играешь, – наставлял заядлый фанат Константиныч. – И тогда всё у тебя будет в ажуре».
Так что Марина сказала, глядя в глаза Муравицкой:
– Отклоняется возражение, – и добавила: – Подсудимый, встаньте и отвечайте на вопрос.
В тишине было слышно, как за приоткрытой форточкой громко кричала птица.
Олег
– Гы, Руцкой. Внук того Руцкого?
Олег промолчал.
Он расплатился за две бутылки вина – красного и белого, пакетик чипсов, замороженные пельмени и сложенные в целлофан овощи, и вышел из магазина в синюю московскую стыль. Добрел до дома, разложил продукты на кухонном столе, долго искал штопор. По дому напротив были разбросаны огни теплых уютных норок. Люди жили в спальном районе, но еще не спали.
Олег налил вино в два стакана: в один красное, в другой белое. Живая вода и мертвая. Налево пойдешь – коня потеряешь, направо пойдешь…
Но ведь главное – не куда, главное – просто идти, ведь так?
И Олег пошел.
– …Fare thee well!
– And if for ever…
– Still for ever, fare thee well.
Помолчали.
– Руцкой, давай уже расходиться, пока я не разревелась. А я не люблю реветь на людях.
– Никто не любит реветь на людях.
– Видишь, ты меня очень хорошо понимаешь.
– Здесь не нужно быть экспертом в эмпатии.
Улыбнулась.
– Мы могли бы стать отличными подругами.
– Но менять пол пока не в моих планах.
– Так что… пока?
– Пока.
Расстались.
Олег опустошил стакан, вернулся в коридор и достал с верхней полки шкафа шляпу с прицепленным к тулье пером. Посмотрелся в зеркало – шляпа, майка, трусы, – вернулся за стол и подлил еще вина.
Шляпа – единственная вещь, которую у него оставила Анжелика.
Когда они разъезжались, Анжелика поставила условие: она забирает не просто свои вещи, но и все свои подарки Олегу, а также елочные игрушки, которые они вместе планировали преподнести маме Руцкого. Коля Васюнин тогда сказал: дай феминисткам точку опоры – и они украдут у мужиков весь мир.
В ночь, когда они решили разойтись (это было сразу после сеанса «Бегущего по лезвию», на фудкорте; едва ли можно придумать худшее место для расставания), Анжелика попросила помочь перевезти все ее вещи к ней в общагу в Сокольниках. На деле не так неподъемно, как звучит: Анжелика оставалась у Руцкого обычно на день-два, основные вещи у нее и так лежали в комнате в общаге. Так что задача у Олега была простой: собрать косметику, шампунь, гель для душа, кондиционер для волос, шапки с прикрепленными к ним значками в виде барашков, дьяволят, смешариков и прочей мультяшной нечисти, кеды для бега и черные полуботинки на невысоком каблуке, шорты и футболки, кое-какое белье (Руцкому было настрого запрещено оставлять что-то из этого себе на память), потрепанные книжки «Penguin Random House» в мягкой обложке и коллекции разных изданий «Гарри Поттера», тетрадки «Death Note» (в которых Олег, к счастью, не упоминался ни разу), манги да несколько словарей и книжек по философии.
…Руцкой не смог запихнуть всё в один пакет, а о каких-то вещах просто забыл. Когда они встретились на станции, напоминающей святилище Мондриана, у едва державшегося на ногах Руцкого был доверху набитый разными вещами пакет, из которого восклицательным знаком торчала ручка фена. На пакете был принт с кустом распустившихся розовых тюльпанов и надписью «С праздником!».
– Ну да, если всё начинается с цветов, почему бы ими и не заканчивать, – сказала Анжелика, слабо, с грустинкой, улыбнувшись.
Она болела гриппом, но все-таки приехала. Блузка и джинсовая юбка холодных цветов, белая шаль и кеды, болезненный румянец на щеках: при иных обстоятельствах Олег бы мог заподозрить, что они внезапно оказались на съемочной площадке какого-нибудь любителя готики типа дель Торо. Потом он, вспоминая ту встречу, думал, что мог бы еще обратить всё в шутку: мол, вот и снялись вместе в кино, вместо того чтобы в него идти.
Но Руцкой провел прошлый вечер в обнимку с бутылкой чего-то слишком крепкого и с Колей Васюниным, который в какой-то момент исчез, поэтому ни бодро пошутить, ни улыбнуться в ответ он не мог. Только буркнул что-то попадающее более-менее в ритм ее вопроса – сам не вполне понял, что именно, – а потом протянул пакет, сказав что-то вроде: «Вот пакет, тут вещи, книги, ну там разберешься».
Анжелика посмотрела на него сочувственно. Когда больной человек смотрит на тебя с сочувствием, понимаешь: дела твои действительно плохи.
– Интересное у тебя ко мне отношение, – сказала Анжелика, даже не взглянув на пакет.
– Почему это? – не понял Руцкой.
Она не ответила. Махнула рукой и села в ближайший вагон метро.
Руцкой не успел среагировать. Он вернулся домой и упал на смятое белье на разложенном диване. Уже днем, когда соседка материлась в ванной, до него дошло, что Анжелика никогда не оставляла у него фен.
Полгода спустя приехала: строгая, в белой блузке с черным галстуком, в зубах жвачка. Перевелась с философского на юрфак. Деловито собрала вещи за полчаса и напоследок предложила выбрать, какой из ее подарков он у себя оставит: шляпу с пером золотого фазана из Австрии, электробритву или иллюстрированное издание «Дон Кихота» с комментариями. Олег выбрал шляпу.
– Почему?
– Не знаю, – пожал плечами Олег. – Она клёвая.
Анжелика тоже дернула плечом. Потом долго доставала с третьей полки «Дон Кихота», всё еще запаянного в магазинную пленку. По маленькой двушке стремительно расползался запах абрикосовой жвачки.
Шляпа пришлась Олегу как раз впору. Последний трофей Анжелики из поездки в Вену: ухватила ее в магазине перед объявлением посадки, скорее интуитивно. Ведь ни за что не догадаешься, что парню понравится носить на суды егерскую шляпу, ведь так?
– Я надеялась, что ты выберешь «Дон Кихота».
– Беспокоишься о моей образованности?
– Нет. Просто не нужно было бы тащить этот огромный талмуд с собой в суд, – сказала Анжелика, опуская книгу в черную кожаную сумку.
Да, у нее теперь тоже суды. Странным образом после расставания у них обнаруживалось всё больше общего.
У дверей спросила:
– Ты выбрал, где будешь стажироваться?
У Руцкого подходило время преддипломной практики на магистратуре, и определиться с местом он не мог до последнего времени. Кое-что изменилось только в конце марта, когда Руцкой поучаствовал в акции оппозиционеров на Пушкинской.
– Никакой стажировки для меня. – Он приподнял шляпу жестом Боярского из какого-то кинофильма. – В журналисты иду. В «Будущую газету».
Анжелика удивилась, но не сильно.
– В журналисты? Это как? – Она пыталась попасть в черную туфлю на высоком каблуке. – А тебя до экзов допустят без стажировки?
– Всё продумано. Буду писать о судах, ходить на процессы, и заодно думать, как защищать людей с помощью приобретенных знаний.
Звучало пафосно, как в ежегодном обращении декана, но Руцкой не знал, как иначе это сформулировать. В ответ Анжелика только усмехнулась:
– Ты? Людей защищать?
Она подхватила сумку и повернула ручку двери.
Улыбка прокисла на лице Олега, медленно поползла вниз и замерла в неопределенном выражении.
– А что не так?
Но Анжелика уже закрыла дверь.
Он запрыгнул в тапочки и выскочил на площадку прямо в чем был: в трусах, футболке с Линчем и шляпе.
– Анжелика!
Хотел спросить, с чего она решила, что из него выйдет плохой адвокат, но она оглянулась и так на него посмотрела, что он осекся. Запах абрикосов стал слишком сильным, отметил про себя Олег. И улыбка у Анжелики вышла какая-то кисло-сладкая, ироническая.
– Тебе идет. – И жестом изобразила, как надвигает шляпу на глаза.
Прошлый вариант прощания – с заочным визитом Байрона на фудкорт – ему определенно нравился больше.
Потом в этой шляпе он ходил на все заседания судов, откуда вел трансляции для газеты, не снимал ее даже во время заседания в «Матросской Тишине», где больной телом и крепкий душой бывший министр цеплялся за несостоятельность обвинения; и на другом суде, где взвешивали спортивную сумку с деньгами, – уличить министра во лжи; а потом егерская шляпа была на Олеге во время очередной оппозиционной акции, когда Руцкому поручили снимать происходящее на телефон и параллельно нужно было править статью в чате с редактором.
Но смог бы он действительно работать адвокатом? В самом деле, писать-то он умеет, а справился бы он с обязанностью одновременно защищать нескольких клиентов и держать в уме тома дел, параллельно разглядывая очередной из этих тысяч листов бумаги? Да и вообще, хватило бы ему духу представлять защиту?
Тут же вспомнился недавний случай: Олег шел по улице домой и заметил, как на остановке, уткнув лицо в колени, сидит девушка в пальто и не очень длинной юбке, а над ней навис плотный мужчина со смуглой кожей и выдающейся лысиной, и хрипло, сбивчиво что-то втолковывал. Приблизившись, Олег услышал глухие рыдания.
Дрался Руцкой в своей жизни всего один раз, но это, как принято говорить, было давно и неправда: во время физры пацаны забежали в открытый гараж возле школы и мелом написали на стене «Олег – долбоеб». Олег бросился на них с кулаками, и следующие пять минут совершенно выпали из его памяти: потом только весь день спину от крестца до копчика саднило от тягучей боли, а сам он сотрясался от рева, сидя на стуле в кабинете у завуча.
Так что он прошел мимо. А потом остановился и обернулся в нерешительности, пытаясь взглядом развеять накрывшую остановку тень. Сам себе он говорил, что хочет лишь понять, требуется ли его вмешательство или нет, но где-то в том месте – чуть пониже солнечного сплетения – понимал: нет, он просто ищет причину отвернуться и уйти отсюда, сделать вид, что всё в порядке и он тут не при делах.
Так бы и длился этот балабановский вечер под шелест листвы на березах, но напротив остановки вдруг остановилось такси и приоткрыло правое стекло-веко.
– Эй, девушка, девушка!.. – У голоса был легкий акцент.
Девушка отреагировала не сразу. Только после третьего окрика она подняла голову и недоуменно уставилась на водителя. Зависший над ней мужик заметно занервничал.
– Девушка, вам помощь не нужна?
– А кто спрашивает? – проревел мужик, ступив с бордюра на дорогу и направившись в сторону машины.
– А я не с тобой разговариваю, – бросил водитель, и мужик замер на месте: он этого панибратского «ты», кажется, не ожидал. – Девушка, у вас всё хорошо?
Девушка резко поднялась, словно расколдованная. Но голоса не подала: просто энергично закивала головой, при этом потирая левое запястье большим пальцем правой руки. Как будто всё это время она сидела в наручниках и с кляпом во рту, и вот наручники с нее сняли, а кляп остался.
– Точно?
– Да точно тебе говорят, мужик, езжай уже отсюда… – И тут мужчина заметил Олега. Тот стоял, спрятав руки в карманы, и глядел на него из-под полей шляпы. Недвижимый, словно статуя, что выглядело, видимо, особенно жутковато на фоне шевелящихся ветвей дерева.
Мужчина обернул круглое, с обвисшими щеками лицо сначала к такси, потом обратно к Олегу. Тот не двигался и наблюдал. Наконец, мужчина не выдержал, взревел: «Да вы что, сговорились здесь все, что ли?», – и потом крикнул девушке: «Айгуль, пойдем!»
Но Айгуль как будто здесь уже не было. Вот она стоит, черный огонек на кремово-белой свече из юбки и драпового пальто, в холодном фонарном свете, и ее длинные кудри треплет ветер. Она замерла не между остановкой и такси, а где-то между мирами, там, где всё возможно, и не столь важно, что с ней будет дальше. Ее будто освободили криком: показали, что она не одна, что этому миру не чужая, представили их с городом друг другу.
Мужчина подошел к Айгуль, перехватил ее ладонь и потянул за собой, рявкнув – не в сторону такси и не в сторону Олега, а словно бы в зрительный зал, наблюдающий сценку из пьесы: «Сестра это моя, бля! Сестра, понятно?!»
И они ушли в тень по дорожке с разбитой плиткой: он – с лицом, перекошенным от злости, она – чему-то улыбаясь.
Такси прикрыло стекольное веко и, прошуршав резиной по асфальту, вернулось в переплет дорожных линий. Олег глубже запахнулся в пальто и направился к переходу.
А если бы такси не подъехало? Как бы он поступил? Заступился за девушку? Или все-таки ушел бы?
В Тверской районный суд он тем утром пришел в похожем состоянии усомнившегося Макара. Пристав, парень возрастом младше Олега, с редкой рыжей челкой и родинкой посередине лба, напоминавшей третий глаз, раскрыв паспорт, заулыбался, поднял голову – и Олег приготовился услышать вопрос, который он слышал уже в какой – сотый? пятисотый? тысячный? – раз: «Что, внук того самого?».
Единственное, что удивило Олега: обычно его об этом спрашивали люди постарше, лет пятидесяти. Для молодых Руцкой стал уже фигурой из документалок на YouTube или книжек по истории.
– Однофамилец, – сказал Олег.
– А-а-а, – протянул пристав, заполняя графы журнала. – Я уж подумал, идете власть брать!
Вот это Олег слышал реже, но оскомину тоже успело набить.
– Нет, у нас ее забрали.
Пристав не понял шутку, или только сделал вид. Олег отчеканил, в какой зал и к какому судье ему надо, и прошел через рамку металлоискателя, где его дотошно осмотрели.
– Вас, небось, каждый день об этом спрашивают? – проявив чудеса проницательности, спросил пристав, возвращая Олегу тщательно осмотренную сумку.
– Спрашивают-спрашивают, – хмуро заверил Олег, после чего по разбитой лестнице Тверского суда пошел наверх, пропуская каждую вторую ступеньку.
