скачать книгу бесплатно
– Вы откуда? Вы журналист?
– Да. Я…
– Имя? Фамилия?
– Олег. Руцкой. Олег Руцкой. У меня…
– У вас есть разрешение на съемку?
– Да, ваша честь, – вступил пристав, стоявший у клетки Шпака. – Я уже выяснил. Всё у него есть. Только снимает невовремя.
– А вы и не можете мне указывать, когда снимать, а когда нет, – возразил журналист Руцкой, хотя и неуверенно.
– К порядку, – призвала Марина и бросила взгляд на экран: от Егора ничего, и Саша замолчал. Марина начала набирать сообщение и подкинула воображаемый мяч в их судебной игре защите: – У вас было ходатайство.
– Да, ваша честь. Вот смотрите, у меня на руках протоколы задержаний на акции 26 марта – тогда тоже был несанкционированный митинг, только на Пушкинской, и тогда, если верить протоколам, свидетель задержал аж шесть человек.
– И что, вы сомневаетесь, что я мог задержать шестерых? – со смесью усталости и вызова в голосе сказал Самедов. – У нас и больше бывает за вызов.
– Вы прекрасно знаете, в чем мы сомневаемся, – с напускной лаской отозвалась Муравицкая. – Ваша честь, у меня есть копии рапортов Самедова по задержаниям на другом митинге, 26 марта.
– Это не имеет отношения к де… – начала было Марина, но ее прервал взмах указательного пальца. Судью в адвокате убить можно, отличницу – никогда.
– Нет, ваша честь, имеет. Дело в том, что 26 марта Самедов отрапортовал об одновременном задержании двух человек в двух разных местах.
– Чушь несете, – отрецензировал Самедов.
– Ваша честь, разрешите показать свидетелю его же рапорты?
– Защита, давайте покороче.
– Хорошо. Свидетель, как вы объясните, что 26 марта задержали в 15:30 протестующего на Пушкинской площади – и в это же время другого участника митинга, но на выходе со станции метро «Белорусская»?
Повисла тишина. Самедов замер с открытым ртом. Журналисты, проглотив паузу, бодро застрекотали клавиатурами.
Марина снова попыталась вернуть процесс в свои руки.
– Мы не рассматриваем дело о митинге 26 марта, – с напором сказала она. – Давайте вопрос по существу, или…
– Вы совершенно правы, ваша честь, – оборвала ее Муравицкая. – Но как мы можем доверять свидетелю, если он совершил подлог в служебных документах? Если не владеет навыками билокации, конечно, но, кажется, этому курсантов в МВД не учат…
В зале кто-то засмеялся.
– Может, его 21 января даже и на митинге не было? О чем и речь, ваша честь: я вообще сомневаюсь в том, что свидетель знает, кто такой мой подзащитный, и есть основания полагать, что он видит его сегодня – впервые. Если позволите приобщить копии рапортов от 26 марта к материалам дела…
– Ваша честь, я возражаю, – поднялась Грызлова, слегка усмехнувшись. – Этот спектакль, который мы сейчас с вами наблюдали, – с обвинениями, с разоблачениями…
– Не позволю, – ледяным тоном ответила Марина, пожалев, что какая-нибудь таинственная болезнь не пригвоздила ее к кровати в этот проклятый день. – Еще ходатайства есть?
Муравицкая насмешливо смотрела на нее.
В конце допроса Самедов неожиданно для всех – даже для самого себя, наверное, – попросил отнестись к Шпаку снисходительно.
– Да он выпивший был, наверно. С кем не бывает.
Марина ничего не ответила, только кивнула.
Потом Багришин с молчаливого согласия Муравицкой и самого Шпака ходатайствовал о приобщении к материалам дела справок и характеристик подсудимого: с места работы, с места жительства (управдом расписался галочками, словно неграмотный), справку о хроническом заболевании – рак прямой кишки, как указал врач убористым почерком.
Марина посмотрела на прижавшегося к стенке «аквариума» Шпака, и сейчас ей вдруг показалось, что он как-то скукожился, сдулся в тонко нарисованную запятую, и ей вдруг стало очень понятно, почему Шпак всегда сидел, сцепив руки в районе живота.
Полгода в СИЗО, рак второй стадии. Он вообще не должен был быть в СИЗО с таким диагнозом. Ходатайствовали наверняка о переводе в больницу – да, вот ходатайство, – но никто их не услышал.
Телефон завибрировал так резко, что Марина едва его не выронила опять. Положила перед собой так, чтобы казалось, будто она пролистывает документы.
Мам, тут гроза, я боюсь. Вы с папой не договорились?
Это на западе. Тут пока просто ветрено и облачно. Вроде большой мальчик, а всё еще боится грозы. Егор говорил, что они его избаловали. А вот Марине казалось, что наоборот.
Телефон легонько стукнулся о крышку стола. Осторожно подняла глаза – но никто, кажется, не заметил: зная, что ходатайство с документами – самая неинтересная часть заседания, журналисты дружно сидели в соцсетях. Кроме, конечно, одного: Руцкого, всё так же задумчиво глядевшего куда-то в пустоту и сжимавшего в руке диктофон с зажженной красной лампочкой.
«Может, он и не журналист вовсе? – подумала Марина, лихорадочно набирая сообщение сыну – придется ему поехать сегодня на метро. – С другой стороны, как он разрешение на съемку тогда получил?»
Марина дописала сообщение и отложила телефон, пообещав себе в ближайшие десять минут в руки его не брать.
– Суд постановил удовлетворить ходатайство стороны защиты и приобщить справки к материалам дела.
Она сложила справки аккуратной стопочкой и отложила в сторону, чтобы стол принял хоть какое-то подобие порядка.
Багришин воспользовался паузой и ходатайствовал о вызове свидетелей – матери и дочери Шпака. В ответ на вопрос Марины, есть ли у обвинения что возразить, Метлицкий, который пребывал в мундире и полудреме, неожиданно вскочил и воскликнул:
– Ваша честь, я возражаю!
«Вот его нисколько не смущает скукожившийся в “аквариуме” человек», – подумала Марина. И тут же одернула себя: а что, собственно, ее он смущает?
– Ваша честь, нет никакой необходимости вызывать дополнительно свидетелей, чтобы тратить и без того драгоценное время уважаемого суда на характеристики, которые и так уже содержатся в материалах дела.
Марине показалось, что скороговорку Метлицкого разобрала только она – и то благодаря давнему знакомству. Впрочем, по лицу адвоката Муравицкой было понятно, что? она думала и про прокурора, и про его возражения, и про весь этот суд. Ее суд.
Шпак тем временем ёрзал на скамье и косился на дверь. За полгода в СИЗО ему едва ли разрешали видеться с родными часто – и, скорее всего, не разрешили свидания даже после того, как он дал признательные показания.
В конце концов, разве велика разница между ее желанием отыскать запутавшегося где-то в Сети Егора и желанием Шпака в последний раз перед колонией увидеть своих мать и дочь?
Отложенный в сторону телефон завибрировал снова.
Мама, что с папой? мне стремно что-то
Мать Шпака аккуратно прикрыла за собой дверь и медленными шагами направилась к трибуне. На ее бледном лице было отсутствующее выражение – старается не заплакать, поняла Марина, заранее готовясь наблюдать сцену рыдающей по сыну матери.
Руцкой тем временем продолжал целиться в Марину диктофоном, откинувшись на спинку скамьи. Марина готова была поклясться, что он иронически ухмылялся ее потугам казаться хорошим игроком в партии, исход которой был ясен заранее.
Или она это сама себе придумывает сейчас – от волнения?
Как найти Егора? «Был сегодня в 13:26», – отображалось в «WhatsApp». То есть зашел во время обеда и больше не заходил. Очень нехарактерно.
Мать Шпака то и дело срывалась на всхлипы – зал понимающе хранил молчание, только Аня долбила по клавиатуре, то и дело издававшей «кряк», словно метроном. Однако скоро, разговорившись, мать Шпака начала тараторить: как Шпак искал работу, как много учился, как много у него было друзей, как он кодировался от алкоголизма, как он зарабатывал на обучение дочери на журфаке, какой он всегда был честный, заботливый, заступался за слабых, нашли у него заболевание, возили в больницу, какой справедливый, никогда против власти ничего не говоривший, а там рак обнаружили…
– Подождите! – не выдержала Марина. Клавиатура стучала как сумасшедшая, Марине показалось даже, что она чувствует, как разогревается Анин стол под барабанным ритмом пальцев, и как ритм этот становится всё более раздраженным, сбитым. – Секретарь не успевает.
Аня закончила предложение и шумно выдохнула. Это был единственный звук, помимо печатания на клавиатуре, который Аня издала в рамках судебных заседаний за весь день. Указательный и средний пальцы, зависнув на клавиатуре, слегка подрагивали.
Она сделает перерыв и позвонит Саше.
– Спасибо. Продолжайте, пожалуйста.
Но матери Шпака сказать было, в общем, больше нечего. Она дослужилась до начальницы цеха, потом работала лифтершей, а потом продавщицей, а потом стало хватать пенсии, да и сын начал работать. Простой человек, простая честная жизнь. Которую сейчас поставят на паузу.
А еще у него рак, а это значит, что отсидка в колонии превратится для него в медленное убийство. А значит, единственное разумное решение, которое она может принять, это…
Нет, Марина, нет. Ты знаешь, как нужно делать. Это не люди. Фигуры. Свидетели, подсудимый. Иногда третьи лица. Вереница фигур в процессе. Не более. И относиться к ним нужно соответствующе. Ты судья. И тебе потом отвечать. И тебе потом слушать об испорченной отчетности. Дома будут сантименты, дома. Особенно когда Егор найдется. Вот там сантиментов хватит на неделю. Только ему не понравится.
А Шпак сидит на лавке и вздыхает.
Бесит!
Сидит за решеткой он, а совестно ей. Как будто она виновата, что менты палку отрабатывают, а Метлицкому отчетность скоро сдавать.
Ну чё ты вздыхаешь сидишь?..
– Как бы вы охарактеризовали своего сына? – спросила Грызлова.
– Ну, он… Добрый, отзывчивый… – после короткой паузы ответила мать Шпака, вытирая край глаза платком. – Никогда не интересовался политикой.
– А что ж на несанкционированное мероприятие поперсси? – проскрипела практикантка.
Матери Шпака было нечего на это ответить.
– Мы просто ждем его домой, и… – Оставшиеся слова были сказаны неразборчиво.
Когда Шпак немного успокоилась, Багришин спросил про ее инвалидность по гипертонии. Обвинение благоразумно помалкивало, только Метлицкий что-то шептал совершенно индифферентной происходящему практикантке.
Потом вошла дочь Шпака Саша. У нее дрожали руки, но она старалась не подавать виду и держалась отстраненно.
– Шпак Александра Анатольевна.
Голос ровный, чуть с хрипотцой. Такие обычно записывают подкасты или занимаются вокалом.
Она училась на втором курсе журфака МГУ, на платном отделении. Учебу оплачивал отец. Сама Саша перебивалась подработками, но денег хватало только на мелкие расходы, и сама учебу оплачивать она пока не могла.
Допрос вел Метлицкий, задавая дежурные вопросы: как охарактеризовали бы, чем занимаетесь, как отец помогает семье, – подготавливал почву для таранного удара, который наносила Грызлова, – и, как обычно, чтобы расшатать спокойствие жертвы, одного вопроса было достаточно.
– А бывали у вас конфликты в семье? – спросила Грызлова.
Саша как-то зависла, потом медленно провела рукой по лицу, видимо, пытаясь сосредоточиться.
– Нет. Не было.
– Уверены? – Грызлова улыбнулась одними уголками губ.
Саша вернула ей взгляд, полный отвращения.
– Да, – сказала Саша.
С торжествующей миной Грызлова заявила ходатайство о проверке показаний свидетеля.
– На каком основании? – устало спросила Марина.
– На допросе свидетельница по-другому говорила, – Грызлова медленно и с удовольствием впрыскивала яд, – поэтому прошу зачитать ее показания, данные на следствии.
Инквизиторша, ну правда ведь – инквизиторша.
Марина нашла нужный лист в деле и стала зачитывать как можно быстрее, и при этом стараясь беречь голос, так что куски фраз просто проглатывались:
– Нашли на детской площадке возле… Был сильный ушиб… Ремнем, иногда ладонью… С собой была только посеребренная брошь с изображением… Тогда чуть больше выпил, чем обычно, и…
– Мы уже давно разобрались с этим! – не выдержал со скамейки Шпак. – И я не пью уже три года!
Он не изменил положение – серое желе на лавке, – но лицо исказило гримасой злобы. Электрик преподносит сюрпризы.
– Вас задержали в состоянии алкогольного опьянения! – напомнил Метлицкий.
– К порядку, – кашлянула Марина, хлопнув для важности папкой, и обратилась к Саше: – Александра Анатольевна, как вы объясните расхождения в ваших показаниях по делу?
– Пятьдесят первая статья, – сказала Саша.
Долбаная молодежь со своими правами и Конституцией, которой они тычут всем под нос.
Напоследок допрашивали Шпака, и допрос этот был на удивление коротким. Вел его один Метлицкий.
В какой-то момент в зал внезапно ввалился мужчина в обнимку с огромной бутылью воды.
– Простите, а куда заносить?
Прерванный на полуслове, Шпак запнулся и удивленно посмотрел на мужика. Дружно на него обернулись и журналисты. Мужик неловко кашлянул. Пристав очнулся ото сна и уже решительно было направился к нему, когда его настиг окрик Марины:
– Вон туда, – она махнула рукой в сторону совещательной комнаты, – пристав, помогите занести. Всё в порядке.
Ее предупреждали, что сегодня привезут воду, а она и забыла. Пока кулерную бутыль тащили через весь зал, Саша Шпак шептала что-то на ухо бабушке. Та лишь угрюмо кивала. Сам Шпак без всякого удовольствия наблюдал, как плещется вода в бутыли, еще больше затянувшей процесс, от которого он сильно утомился. Ему хотелось, чтобы этот цирк поскорее закончился и его уже отправили наконец в колонию, без всех этих бабьих слез и ненужной тоски долгих проводов.
