Кавказ под управлением князя М. С. Воронцова (1844–1854 гг.)

Империя, как самостоятельный тип государственности, обладает большим потенциалом выживаемости. Исторически продолжительность существования государств такого типа в среднем превышает продолжительность существования государств неимперского типа[8].

Преимуществами империи является ряд факторов, которых лишены политические структуры иного типа. Например, в отличие от унитарного государства в состав империи входят провинции, населенные различными этносами, которые сохраняют в рамках имперского государства свое культурное своеобразие, в большинстве случаев свои обычаи и правовую систему или ее элементы, даже свою политическую элиту, включенную в состав имперской элиты.

Кроме того, сплачивающим стержнем имперской государственности, вокруг которого собираются провинции, выступает имперский этнос. Его роль чрезвычайна: с ним связаны два момента – продолжительность существования империи и ее распад. Имперское государство «распадается с обскурацией имперского этноса»[9].

В то же время цементируют империю не только определенные отношения с провинциями, не только наличие стержневого имперского этноса, возглавляемого имперской элитой, которая в российском варианте формировалась из представителей всех народов, инкорпорировавшихся в мир России, но также сила и мощь, воплощающаяся в ее военно-силовых и административно-бюрократических структурах.

Необходимость быть сильным государством вынуждает все империи реализовываться на монархическом принципе правления или насыщать составные части своей структуры монархическими элементами.

Кавказ для князя М. С. Воронцова сделался площадкой имперского строительства, приращения силы и мощи имперской государственности силами и мощью кавказской ойкумены, которую, однако, еще только предстояло убедить принять участие в данном строительстве.

Князь М. С. Воронцов направлял большие усилия на включение населения кавказских провинций в состав большого имперского этноса, по крайней мере, старался привить им желание взаимного тяготения.

Для этого князь-наместник проводил в Кавказском крае имперскую политику, которая реализовывалась на уровне цивилизационных устоев. Князь М. С. Воронцов никогда не обижал «местных богов» и святынь, восстанавливал и возводил не только христианские храмы, но и мусульманские мечети, рядом с русскими светскими школами учреждал школы для детей грузин и армян, для детей мусульман.

Кроме того, насыщая край инфраструктурными объектами, основывая города или устраивая пароходства на Черном или Каспийском море, преобразовательная деятельность князя-наместника, оставаясь в рамках русско-европейской цивилизационной парадигмы, не предъявляла категорических требований изменения культурных оснований, существовавших в провинциях. Его задача состояла в том, чтобы распространение русско-европейских цивилизационных смыслов совпадало с имперской идеей общего блага для всех имперских жителей, каковыми, без сомнения, он считал большинство людей, проживавших во всех частях Кавказа.

Проблема, однако, состояла в том, что поскольку перемены, по большей части, реализовывались российскими военно-гражданскими администрациями, многочисленными колонистами, всеми другими акторами широкоформатного процесса вторжения обновленчества в традиционную кавказскую среду, даже безотносительно способов, это вызывало неоднозначную реакцию местных обществ.

Столкнувшись с силовой оппозицией, российские власти и все иные субъекты обновленчества вынуждены были учитывать в своих преобразовательных действиях устоявшийся в отдельных частях Кавказа миропорядок, создавая социально-культурные и политико-правовые институты, воплощавшие в себе синтез новации и традиции (приставства, военно-народные суды и т. д.).

Переносимые на традиционную почву Кавказа политико-право-вые, социально-экономические, идейно-культурные феномены и отношения имперского типа испытывали сопротивление со стороны традиционных структур и в то же время сами оказывали на них намного большее трансформирующее влияние. Эти отношения стали мощным стимулом роста государственнических имперских структур в пространстве кавказского мира.

На Кавказе на месте прежде почти монолитной в своих базовых основаниях экзистенциальной парадигмы стала формироваться многоукладная и многофакторная система переходного или пограничного характера, свойственная ситуации фронтира, в том смысле, в каком понимал данный термин Ф. Тернер и его последователи[10].

Рядом с количественно преобладающим традиционным способом существования, быта, хозяйствования, социальными отношениями и определяющими жизненное пространство идеями постепенно стали появляться и проявляться элементы имперской российской государственности, различной по качеству и масштабам представленности.

Социально-культурный и хозяйственный синтез, коренившийся в самой невозможности быстрого и широкого преобразования прежних и традиционных форм существования и мировоззрения, сопровождался всякого рода эксцессами и противоборствами, особенно в северной части Кавказского края, вылившимися в широкоформатное противостояние горского мира российскому влиянию – Кавказскую войну.

Переходность форм с постепенно укоренявшейся тенденцией включения Кавказа в систему российского имперского развития сохранялась в течение долгого времени. Перелом наступил только с окончанием активных военных действий в крае и последовавших в 60–80-е гг. XIX столетия реформ, когда тенденция обновленчества приобрела устойчивый характер.

В новых условиях традиция, под влиянием российских властей и лояльными к ним кавказскими элитами, стала постепенно наполняться новым содержанием, не слишком при этом меняя форму своего существования. Именно к этому стремился князь М. С. Воронцов. В этом случае новация не приобретала негативной окраски и не несла угрозу традиции, а традиционалистски настроенное население, в таком случае, способно было принять новацию, по крайней мере, перестать активно ей противодействовать. Отсюда пролегал прямой путь к согласию на мирное сосуществование.

В силу того обстоятельства, что термин «Модернизация» (modernization) в классической социологии осмысливался как процесс обновления общества, под которым понимается переход от традиционного общества к современному, от аграрного – к индустриальному обществу, автор воспользовался возможностью, чтобы приложить постулаты этой теории к миру Кавказа и попытаться описать закономерности и принципы трансформации кавказских реалий 40–50-х гг. XIX в.

В то же время и в силу того, что термин «Модернизация» включает более широкий диапазон социальных процессов, чем индустриализация, в данном исследовании делалась ставка на специфичность модели общественного развития, которую предложили американские функционалистские социологи 50–60-х гг. XX века. С их точки зрения, решающим фактором модернизации является преодоление, а также замена традиционных ценностей, враждебных к социально-культурному изменению и экономическому росту[11].

Использующийся в данной книге термин «Модернизация» следует понимать как процесс обновления кавказского мира, связанный с переходом на русско-европейские стандарты жизнедеятельности или приближения к ним.

Большим напряжением материальных и человеческих ресурсов князю М. С. Воронцову в Кавказском крае удалось подготовить условия, с помощью которых были достигнуты значительные успехи в материальном переустройстве колонизуемых территорий. Главным стимулом к согласию и примирению с русскими было новое качество обстоятельств жизни, сопряженное с расширением сферы безопасности. Удалось также добиться относительного повышения жизненного уровня для разных групп пришлого и местного населения, чтобы перейти к формированию важнейших структурных элементов имперского общества.

В связи с этим термин «Модернизация» в настоящей работе имеет классический смысл, подразумевающий обновление, изменение чего-либо применительно к новым требованиям. Автор исходит из того, что модернизировать – означает делать современным (актуальным историческому моменту), изменять социум соответственно потребностям и вкусам исторической современности. И хотя ареал модерна нигде на Кавказе не был доминирующим ни в социально-культурном, ни в экономическом, ни в техническом аспектах, дух новизны, хозяйственная и социально-культурная практика, особенно в элитных слоях кавказских обществ, претерпевала заметные перемены и все более приобретала русско-европейские оттенки, если вести речь о периоде времени, которому посвящено данное исследование.

Само только, например, присутствие больших контингентов Русской армии, имевших на территории Кавказского края долговременные места пребывания – штаб-квартиры, само только присутствие русских, их быт становились стимулом к преобразовательной деятельности, и вызывалась потребность в адаптации к переменам.

Помимо прямого воздействия преобразовательных усилий российской стороны надо не забывать и о косвенном, опосредованном влиянии инноваций на те группы людей и те территории, которые оказывались наиболее непримиримыми противниками российского модерна. Как только сопредельные с ними территории и соседствующие общества получали хоть сколько-нибудь заметное преимущество в рамках внедрявшихся в их социально-культурное и экономическое пространство имперских стимулов, все иные и прежние механизмы существования начинали импортировать если не все, то отдельные элементы выявленного превосходства.

И только те, кто категорически и императивно не признавал российского модерна, постепенно вытеснялись на историческую обочину, либо вынуждены были прибегнуть к эмиграции (это случилось уже после М. С. Воронцова), не находя условий для сохранения традиции в бесповоротно изменявшемся привычном мире. Барьеры традиции оказались для этой части населения кавказских обществ непреодолимы. Время и обстоятельства, их ментальная ориентированность закрыли для них путь в модерн. Социопсихологические стереотипы, отсутствие достаточного времени, чрезвычайность обстоятельств войны или сложившийся исторически тип милитарного существования не оставляли им иного выбора. Данному обстоятельству много содействовало отсутствие во многих кавказских социумах достаточных по численности элитных групп, способных и желавших жить в системе парадигмы модерна, без привязки к характеру и принадлежности сил модернизации.

В то же время не стоит преувеличивать силу обновленчества, реализовавшегося в Кавказском крае в параметрах понятия «Модернизация» в 40–50-е гг. XIX столетия. Прежняя традиционалистская структура, не упраздненная и не подавленная настолько, чтобы перестать оставаться жизнеспособным механизмом ни в одной части Кавказа, не позволяла обновленчеству долгое время доминировать, незначительно сократив потенциал и силу прежней потенции, время от времени проявляясь в различных формах радикализма.

Кроме того, следует помнить, что общества, сумевшие сохранить наиболее архаизированные структуры, почти не восприимчивы к обольщениям материальных благ, так как экономическая составляющая здесь по своей природе малоактуальна, а потому применявшаяся система пропаганды модерна не срабатывала и оставалась чужой для мира устойчивой архаики. Модернизационные усилия князя М. С. Воронцова принесли плоды только в зоне относительного мира, там, где население успело прочувствовать и воочию увидеть позитивные результаты обновленчества, успело прикоснуться добровольно или невольно к феноменам мира модерна.

В силу того, что важным инструментом исторической науки после прецедентов, предложенных исследовательскому сообществу школой Анналов, сделалась междисциплинарность, на почве изучения Кавказа как части восточного историко-культурного ареала возникают многообразные исследовательские стратегии, объединенные единой идеологией научного анализа, базирующейся на принципах межкультурных коммуникаций.

В силу этого получение нового знания приобрело сложный и многогранный характер и открыло новые возможности проникновения, в сущности, исследуемых объектов путем привлечения взаимодополняющих исследовательских подходов, заимствованных у других научных дисциплин. Комплексность проблематики исследования обусловливала необходимость междисциплинарности, поскольку это дало возможность расширить инструментарий познания изучаемого объекта исторической реальности.

Следует добавить, что комплексность использования исследовательских подходов в определении сущностных сторон познаваемого объекта диктовалась потребностью выявления фундамента, существующей культурной, социально-психологической и иной специфики, которая выделяет Кавказ как особый культурно-исторический ареал и часть многонародного и поликультурного российского государства. Такой фундаментальной универсалией выступает переходивший из древности в современность традиционализм.

Ведя речь о традиционализме, автор имеет в виду прежде всего иерархию ценностей, которые опираются на авторитет истории, когда давность и постоянство определяют важность и ценность смыслосодержания в повседневном существовании каждого данного из кавказских народов.

Хотелось бы подчеркнуть, что позитивистские установки при взгляде на изучаемый объект и предмет исследований в большой степени позволили избежать политической и социальной ангажированности при получении результатов, в особенности тогда, когда всестороннему анализу были подвергнуты основные элементы системы Кавказского наместничества, воссозданного императором Николаем I в 1844 году.

Тщательному анализу подверглась деятельность наместнической администрации, формирование и принципы функционирования канцелярии наместника, ставшей штабом, генерировавшим и осуществлявшим всю номенклатуру идей и подходов по всему спектру социально-политической, экономической и культурной работы по преобразованию и модернизации Кавказского края, а также по вовлечению кавказского мира в систему ценностей и новых культурных смыслов имперского существования в Кавказском крае.

Сложность и многоаспектность содержания и характера управленческой деятельности князя Михаила Семеновича Воронцова в Кавказском крае, осуществлявшаяся с марта 1845 г. по октябрь 1854 г., а также сопровождавшие ее преобразования требуют привлечения самых разнородных по направленности и информативной насыщенности историографических источников.

Особую группу составили вопросы общетеоретического плана, позволяющие осмыслить и интерпретировать важные для данного исследования понятия и исторические факты, в том числе, например, понятия «Фронтир» и «Модернизация».

Немалый интерес представляют как отдельные работы[12], так и отдельные разделы указанных работ, которые используются автором для создания своих конструктов кавказской истории с точки зрения указанной проблематики. Прежде всего, речь идет о том, что состояние социального пространства Кавказского края под воздействием внутренних и внешних сил трансформировалось, охватывая почти все сферы социального бытия, реализуясь в форме столкновения традиции и инновации.

Ф. Тернер первым из исследователей отметил существование феномена фронтира, как пограничной территории, для которой характерно состояние неопределенности, возникающее при соприкосновении разных по своему социально-культурному и социально-историческому содержанию. Фронтир, с точки зрения Ф. Тернера, – это «территория, социальные и экономические условия которой определяются идущим на ней процессом освоения» <…> «точкой встречи дикости и цивилизации»[13].

Эту идею подхватили и продолжили осмысливать ряд других ученых, которые адаптировали ее к собственным научным конструктам[14]. Применительно к региону Северного Кавказа идею фронтира реализовывал американский исследователь Т. М. Барретт[15].

Анализ работ авторов досоветского, советского и постсоветского периодов российской историографии, а также иностранных наблюдателей, большей частью англичан (хотя не только их), освещавших многие стороны военно-политической ситуации в обозначенный период, дает возможность с разной степенью детализации рассмотреть существо исследуемых вопросов. Оставаясь на враждебных позициях в отношении России по кавказскому вопросу, иностранные авторы тем не менее позволили оценить исследуемую историческую ситуацию более объективно и сдержанно. Отталкиваясь от их полемического задора, мы можем получить представления о действиях наместника, какими они виделись третьей стороне.

Специфика военно-политических процессов, разворачивавшихся в Кавказском крае в 30–50-е гг. XIX в., их направленность, драматизм и результативность освещена в работах З. Д. Авалова[16], сборнике, составленном А. А. Каспари[17], Д. И. Романовского[18], Р. А. Фадеева[19], Н. А. Смирнова[20], А. В. Фадеева[21], в совместной работе М. М. Блиева, В. В. Дегоева[22], а также в монографиях каждого из них в отдельности[23], Л. В. Выскочкова[24], Я. А. Гордина[25], А. А. Епифанцева[26], Д. Баддели[27], Э. Осли[28].

В то же время все работы перечисленных авторов не замыкаются на обозначенных аспектах и временны́х рамках, их содержательная составляющая гораздо шире указанных аспектов, потому автор использовал в данном случае только ту их часть, которая помогла ему исследовать военно-политическую ситуацию конца 30-х – середины 50-х гг. XIX века.

Содержательные моменты, связанные с пониманием роли и значения Даргинской экспедиции в горы тогда еще графа М. С. Воронцова летом 1845 г., освещены в работах целой группы авторов, отметивших важные черты исследуемого вопроса, подчеркивая неизбежность последовавших за ней перемен в общей стратегии покорения Кавказа[29].

Роль Кавказского наместника как главнокомандующего Отдельным Кавказским корпусом и организатора военно-политической стратегии нового образца, реализовывавшуюся после похода в Дарго, многочисленные перипетии военного быта и военных действий по всей протяженности всех кордонных линий были выявлены после изучения работ авторов досоветского периода, часто непосредственных свидетелей и участников описываемых событий[30].

Весьма ценными являются работы XIX в., освещающие ход событий Кавказской войны и быт горских обществ с противоположной стороны[31], которые дополняются сведениями и интерпретацией происходившего в Кавказском крае в работах российских и зарубежных ученых более позднего времени[32].

Профессиональный взгляд на развитие военной стороны дела содержится в исследованиях военных историков второй половины XIX века Н. Ф. Дубровина и Д. И. Романовского, перу которых принадлежат обобщающие труды, посвященные истории присоединения Кавказа к России. Авторы рефлексируют данное событие с имперских позиций[33].

Что касается освещения проблематики Восточной войны вообще и ее кавказского участка в частности, то существенную помощь в разработке данного аспекта оказали работы военных историков М. И. Богдановича[34], А. М. Зайончковского[35], а также работы группы историков, которые высветили данную проблематику, увязав ее с международными событиями исследуемого периода[36].

Дипломатия и разведка в руках М. С. Воронцова были весьма действенным средством борьбы за Кавказ. Приступая к освещению этой специфической стороны исследуемой проблемы, автор книги посчитал необходимым выявить сначала сущностную сторону дипломатии и разведки как специфического явления военно-политических действий, извлекая необходимый материал работ специалистов-дип-ломатов и разведчиков[37].

Особенности организации дипломатической службы и разведывательной деятельности, их проявления в условиях столкновения архаических обществ Кавказа, находившихся в культурном ареале восточной парадигмы, с имперским российским обществом, были выявлены, основываясь на работах Ф. А. Щербины[38], Н. А. Халфина и Е. Ф. Рассадиной[39], В. М. Муханова[40], Е. П. Кудрявцевой[41], А. А. Евдокимовой[42], фундаментальном труде коллектива историков РАН[43].

В этой связи также интересен был опыт англичан. Типическим образчиком, рисовавшим британский имперский подход в контактах с восточным миром, продемонстрировал У. С. Черчилль[44]. Этот подход в адаптированном к кавказским условиям виде трансформировался в деятельности князя М. С. Воронцова, который до конца жизни оставался англоманом и извлекал уроки из британского опыта в пользу России.

Все перечисленные историографические источники, несмотря на их разноликость, представляют для данной работы несомненную ценность, так как содержат обширный фактологический материал, предоставивший автору возможность реализовать интерпретацию, соответствующую его цели.

Вторую проблемную группу составили вопросы, связанные с административно-территориальными и правовыми преобразованиями, произошедшими в Кавказском крае за годы наместничества М. С. Воронцова. Вектор и этапы развития российской административно-правовой системы в условиях кавказских реалий первой половины XIX века освещены в работах целого ряда исследователей, которые выделяли не только сами усилия российской административной машины по переформатированию кавказского социально-политического пространства на имперский лад, но отмечали успехи и неудачи, возникавшие на этом пути, противоречия, выявившиеся в ходе реализации поставленных задач, между военным и гражданским ведомствами[45].

Издержки и неудачи в становлении и функционировании имперского административно-правового механизма в Кавказском крае долгое время возникали из-за неоднозначности подходов, существовавших в правительственных кругах в отношении статуса Кавказа. Существо этих подходов и борьба идей и мнений вокруг них отражены в работах А. М. Зулькарнеева[46], Л. С. Гатаговой и Д. И. Исмаил-Заде[47], И. И. Якубовой[48], А. Ш. Мильмана[49], в коллективных трудах обобщающего характера[50] и в антологии идей русских политических мыслителей[51].

Особую группу составляют работы, посвященные перипетиям сосуществования имперского законодательства Нового времени с бытовавшими на Кавказе обычно-правовыми нормами адатов и шариата, а также стремление российской стороны ослабить позиции шариата, покровительствуя адатам[52].

Наконец, не лишены интереса работы зарубежных авторов, представивших западный взгляд на российскую административную систему вообще, на деятельность М. С. Воронцова на Кавказе в частности, выделяя в том числе и административно-правовую сторону его реформаторских усилий. Оставаясь на позициях, близких русофобии, данные авторы в то же время в целом дают лестную оценку князю М. С. Воронцову[53].

Важную роль в преобразовательной деятельности князя М. С. Воронцова в Кавказском крае играла его команда, которую он сформировал из людей разного возраста, управленческого опыта, этнического происхождения, по большей части из людей военных, составивших канцелярию наместника. Именно эта организованная группа лиц, будучи главным штабом, который разрабатывал меры и способы воздействия на военно-политические, административно-правовые и социально-культурные процессы, пытаясь направлять их в русло имперского развития, была ответственна за все удачи и провалы эпохи воронцовского правления.

К числу работ, объектом внимания которых, в той или иной мере, были проблемы организации и функционирования управленческого аппарата наместнической администрации, следует отнести труды А. И. Левшина, М. Ф. Федорова, В. А. Матвеева, В. А. Удовика совместно с В. О. Кациком, Д. И. Олейникова, с. Н. Гаврова[54].

Аспектам борьбы со злоупотреблениями в кавказской администрации и разбойничеством всех оттенков посвящены работы А. А. Фелькнера, А. Л. Зиссермана[55]. Кроме того, большой пласт социально-культурного и этнографического материала, проливающего свет на социокультурные основы жизненной стратегии и повседневных традиционных форм существования горских народов, содержится в целом ряде работ ученых-кавказоведов и выдающихся российских литераторов[56]. В большинстве своем они содержат богатый фактический материал, а кроме того, там встречаются оригинальные наблюдения, интересные идеи, позволившие по-новому трактовать известные и устоявшиеся факты.

Особняком в этом ряду стоят многотомный труд известного военного историка В. А. Потто[57] и двухтомный сборник, составленный из трудов российских историков и этнографов XIX века, переизданный в городе Нальчике, в составе которого наиболее интересными, с точки зрения исследуемой проблематики, являются работы П. Зубова[58], П. П. Короленко[59], К. Ф. Сталя[60].

Надо отметить, что весь корпус перечисленных выше работ дал интересную и полезную информацию, позволившую избежать односторонности в суждениях и оценках, особенно о процессах, носивших этнографический оттенок.

Третья проблемная группа вопросов связана с различными сторонами экономического развития Кавказа в исследуемый период. Следует подчеркнуть, что экономическая тематика в истории Кавказа достаточно хорошо исследована учеными разных поколений, и к настоящему времени накоплен обширный фонд работ, содержащий самый разнообразный материал, в котором хозяйственная жизнь кавказских народов и колонистов представлена во всем разнообразии и многоцветии. Заслуживают внимания, прежде всего, базовые работы общетеоретического характера[61]. Отталкиваясь от содержащихся в них положений и идей, можно проследить как общие и универсальные процессы, которым подчиняется хозяйственная жизнь, так и те частные проявления, которые касались экономического развития Кавказа в целом и в отдельных его регионах.