Кавказ под управлением князя М. С. Воронцова (1844–1854 гг.)

скачать книгу бесплатно


Вокруг итогов экспедиции так же развернулась борьба мнений и эмоций, что, в частности, вылилось в споры по численности войск, участвовавших в походе, или понесенных сторонами потерях; о степени успеха или предрешенности негативного финала[251 - Блиев М. М. Указ. соч. С. 521; Баддели Д. Указ. соч. С. 278; Лисицына Г. Г. Поход гр. М. С. Воронцова в резиденцию Шамиля Дарго и «сухарная экспедиция» (1845 год). Приложение // Гордин Я. А. Кавказ: земля и кровь. Россия в Кавказской войне XIX века. СПб.: Изд-во журнала «Звезда», 2000. С. 347.].

Даргинскую экспедицию рассматривали как трагедию, предрешенную обстоятельствами, или как фиаско Петербурга и графа М. С. Воронцова лично. Многие видели в ней катастрофу. За всем этим стояла досада и разочарование одних и злорадное торжество других[252 - «Даргинская трагедия. 1845 год» / сост. текстов Г. Г. Лисицыной. Комментарии, указатели Б. П. Миловидова. СПб.: Изд-во журнала «Звезда», 2001.].

Следует признать, что Даргинская экспедиция 1845 г. явилась серьезной военной неудачей российских войск. Веселой прогулки в горы не получилось. Но видеть в ней катастрофу или только негативные результаты было бы чрезмерным преувеличением. Не удался конкретный план действий, далекий от реальностей кавказских условий, и тот только в последней фазе его реализации, но последствий позитивных приобретено было так же предостаточно. Странным кажется данное отношение к важному событию Кавказской войны, ставшему ее поворотным моментом, своеобразной точкой отсчета новой эры в кавказских делах.

Ход и последствия экспедиции привели к коренному пересмотру стратегии и тактики командования Кавказской армии в борьбе с «немирными» горцами, став суровой школой, в которой получили свои уроки все.

Разбирая эти уроки даргинского похода, Р. А. Фадеев указывал: «Частная цель экспедиции была достигнута, но вместе с тем оказалось, что подобный успех не ведет ни к чему. Нравственного потрясения подобное занятие не производило, потому что неприятель знал, что чем дальше мы зайдем, тем скорее должны будем воротиться. Материальных результатов тоже не могло быть, потому что нашему отряду принадлежало только место, на котором он стоял. Пройденное пространство смыкалось за нами враждебным поясом. <…> Углубившись в горы, мы не могли оставаться в занятых пунктах, так как неприятель стоял на наших сообщениях; самая страна не представляла никаких средств для продовольствия войск, а посылать за провиантом отдельные колонны, в виду горцев, стороживших каждый наш шаг, значило по большей части посылать их на гибель <…> Вторжения в горы, даже с многочисленным войском, постоянно оказывались бесплодною военною прогулкой, стоившею каждый раз нескольких тысяч жертв»[253 - Фадеев Р. А. Кавказская война. М.: Эксмо, 2003. С. 130.].

М. С. Воронцов в ходе экспедиции убедился, что «не горы Дагестана, а обладание плоскостью Чечни служит ключом к водворению спокойствия и нашей власти в восточной части Кавказа; что до совершенного занятия Чечни всякое движение в Нагорный Дагестан будет существенно вредно и опасно для нас, как влекущее за собой убыль в людях, нерешительность действий экспедиционного корпуса и увеличение нравственных сил неприятеля»[254 - А.-Д. Г. Указ. соч. С. 34.].

Чечню же можно покорить, только прорубив широкие просеки в ичкерийских лесах, чтобы иметь возможность открытого пути во все ее части.

Каждая из различных местностей Кавказа имеет свою, только ей присущую природу, свойства, тип, которые требуют и особых способов ведения войны. «На Кавказе, прежде чем действовать, надо изучать ту или иную местность – местодействия»[255 - Бенкендорф К. К. Воспоминания. 1845 // Осада Кавказа. С. 334.].

Неразбериха со снабжением войск – это вина штабов, следствие поверхностной мысли и игнорирования реалий горной войны. К штабной работе нельзя допускать тех, кто не проходил школы Кавказа.

Не допускала горная война и нервной торопливости, неосмотрительности, отсутствия маневра и обусловленной обстоятельствами и природой края подвижности.

На Кавказе все специализируется: как свойства и качества войск, так и офицеров, что является необходимым по причине различия природы и свойств разных местностей края и условий войны. Не понимая этого, граф М. С. Воронцов понапрасну изнурял войска, посылая апшеронцев и навагинцев драться в лесах, тогда как они были мастерами горного маневра, а специалистов по лесным маневрам – солдат Куринского и Кабардинского полков изнурял в горах. Попадая в непривычные условия, солдаты, несмотря на свои старания и храбрость, быстро уставали, а их действия теряли необходимую эффективность[256 - Бенкендорф К. К. Указ. соч. С. 253.].

Немалую выгоду получила российская сторона от тех процессов, которые были рождены Даргинской экспедицией в Имамате. Несмотря на успех, которого добился Шамиль на боле брани, его так же постигли как немалые людские и материальные потери, так и еще большие потери политического характера.

Гибель нескольких особо доверенных имаму наибов, таких как Суаиб – наиб Большой Чечни, Мухаммад-мулла – наиб Мичиковский, Мааш – наиб Шубутовский, Саад-Уллу – наиб Малой Чечни привела к политической нестабильности в управлении Имаматом и ослабляла позиции самого имама в чеченских обществах. В боях погибли также и дагестанские наибы – Лабазан Андийский, Шахмандар Технуцальский, Хаджи-бек Салатовский[257 - АКАК. Т. X. С. 397.]. Можно констатировать, что имам лишился большой части наиболее мотивированных идеей мюридизма пассионариев, носителей и реализаторов этой самой идеи.

Каждое такое сражение сокращало абсолютную численность наиболее активных и знаковых фигур Имамата, критически истощало силы и возможности мюридизма.

Кроме того, произошло общее ослабление централизации, к которой так стремился имам. Шамиль своими руками отнимал у себя власть, предоставляя наибам неограниченные полномочия в своих вилайетах. Усиление жестокости и репрессий по отношению горского населения накануне начала Даргинского похода русских увеличило число несогласных и личных кровников имама, ждавших своего часа и случая, чтобы совершить долг мщения.

По существу, Даргинский поход по своим последствиям в горах был сродни с социально-политическим переворотом, поколебав социально-политические основания горской государственности.

Этот поход и для русских явился завершающим аккордом в затянувшемся поиске приемлемого политического курса, который предпринимало правительство на протяжении последних десятилетий в регионе. Цена этого опыта была велика, но иных рецептов решения проблемы тогда не нашли.

Император с воодушевлением благодарил М. С. Воронцова за его усилия и преданность и высоко оценил действия войск и наместника, несмотря на все известные результаты Даргинской экспедиции. Следует думать, Николай I считал себя обязанным перед Кавказским наместником, потому что М. С. Воронцов взял на себя всю ответственность и отвел от имени императора все порицания. Это во многом объясняет ту степень доверия и благодарности, которую М. С. Воронцов получил от монарха, уверившегося окончательно в правильности своего выбора. Без всех этих факторов еще долго не наступило бы перемен в кавказских делах.

После Даргинской экспедиции было принято решение отказаться от масштабных наступательных действий в северной части Кавказа. Ставка была сделана на медленное и поступательное преобразующее продвижение в горы, сооружение постоянных укреплений, постройку дорог, мостов и другой инфраструктуры, а также вырубку лесов.

Таким образом, Даргинская экспедиция сыграла важную роль в определении приоритетов и стратегии по умиротворению Кавказа.

В Петербурге, где до самозабвения увлекались идеей захвата резиденции Шамиля, что должно было повести к прекращению горского сопротивления и гибели мюридизма, увидели всю ошибочность ее, поскольку данная трактовка выросла из недостаточного знания условий Кавказа и нравов его обитателей. Петербург был озадачен тем обстоятельством, при котором несмотря на то, что цели экспедиции были достигнуты, не было получено ожидавшихся результатов.

Наконец, М. С. Воронцов своим хладнокровием и распорядительностью в сложных условиях отступления обескровленных войск сумел сохранить в них порядок и даже бодрость духа, что способствовало спасению остатков отряда.

2.3. Военные действия на Кавказской линии

Поняв ошибочность прежней стратегии и доверяя гораздо больше князю М. С. Воронцову, Николай I избавил его от мелочной опеки и дополнительных обязывающих инструкций, предоставив ему полную свободу действий и обещая отказаться от практики руководства военными операциями из центра, но за ситуацией на Кавказе продолжал внимательно следить.

После встречи в Севастополе летом 1845 г. император согласился с М. С. Воронцовым, что необходимо не просто отказаться от обанкротившейся стратегии «штурма» в покорении Кавказа, но перейти к более эффективному варианту, ростки и пробы которого уже прежде были в арсенале прошлых лет, но по разным причинам не приобрели приоритетного значения. Князь имел в виду использовать «осадную» стратегию методического и постепенного завоевания. «Отказавшись от каких-либо иных обещаний, кроме как посвятить всего себя предстоящей долгой и тяжелой работе, Воронцов оставил царю единственный выбор – запастись терпением»[258 - Дегоев В. В. Большая игра на Кавказе: история и современность. М.: Русская панорама, 2001. С. 179.].

И, хотя в ближайшие годы после Даргинского похода, заметного перелома в ходе Кавказской войны не произошло, однако наместник строго придерживался избранной им линии. Сначала без больших трудов перевел войну в «позиционное» русло[259 - Дегоев В. В. Большая игра на Кавказе: история и современность. М.: Русская панорама, 2001. С. 179.] и, не отвлекаясь на организацию больших экспедиций, принялся методически осаждать имамат с трех сторон, отделив Северо-Восточный Кавказ от Северо-Западного территориями, прочно контролируемыми российскими властями.

В глубины Дагестана русские стали проникать без особенной торопливости, но зато это было движение безвозвратное. На правом фланге Кавказской линии наместник возводил новые кордонные линии и расширял их районы. Помня уроки прошлого, М. С. Воронцов повел наступление на имамат с территории Чечни.

Российская сторона очищала местность, рубила просеки, разбрасывала дороги по стратегически важным направлениям, одним словом, стремилась «раскрывать неприятельскую страну так, чтобы впоследствии можно было проходить ее без больших усилий»[260 - Фадеев Р. А. Указ. соч. С. 131.]. Горцы, лишавшиеся таким образом своих естественных прикрытий, должны были либо покоряться, либо уходить все дальше в горы, что они и делали.

Наместник довольно скоро, однако, понял, что даже при достижении отдельных и частных целей нельзя было коренным образом переломить ситуацию в свою пользу, так как нельзя было «расчистить все ущелья, занять все аулы такой обширной страны – это превосходило средства самой многочисленной армии и требовало веков для своего исполнения»[261 - Там же.].

В данном случае следует согласиться с мнением М. М. Блиева, что для российской стороны имело значение не только определение принципов ведения войны с Шамилем, но и установление главного направления силового давления на имамат[262 - Блиев М. М. Указ. соч. С. 526.]. Вопрос был чисто стратегический и состоял в том, «чтобы, не раздробляя сил и не рассыпаясь в достижении частных целей, <…> уметь отыскать самые чувствительные для неприятеля места и бить в них массой»[263 - Фадеев Р. А. Указ. соч. С. 132.].

Для того чтобы приступить к покорению гор, надо было заранее продумать и взвесить все свои шаги в их строгой последовательности. М. С. Воронцов это также хорошо помнил со времени все в той же злополучной экспедиции в Дарго. В горах и лесах дороги прокладывались медленно и с громадными усилиями и затратами (материальными и людскими), потому «ошибочный выбор направления одного только отряда стоил бы года потерянного времени и многих напрасных жертв»[264 - Фадеев Р. А. Указ. соч. С. 132.]. Чтобы не ошибаться, надо было предвидеть ход событий на несколько лет вперед. Именно в этой связи верное стратегическое направление было не только главным, но «исключительным условием успеха»[265 - Там же.] для русских.

Таким направлением стала Чечня, так как для М. С. Воронцова (это приходится повторять от раза к разу) уже во время Даргинской экспедиции слишком очевидной стала большая зависимость имамата от Чечни. Школа и уроки Дарго прочно отпечатались в памяти наместника.

В соединении с той внутренней и нравственной ответственностью перед императором и российским обществом, которую он приобрел, добившись беспрецедентной свободы действий, осуществление данной стратегии требовало не только большого таланта и сосредоточенности, но неиссякаемой энергии, предпочтения эффектным, но малополезным тактическим победам, проведения длительной и каждодневной работы по созданию предпосылок для полного покорения Кавказа в будущем.

По приказу наместника стали возводиться на всех территориях, граничивших с немирными горцами, крепости, прокладываться дороги и рубиться просеки в дремучих лесах, чтобы иметь возможность свободного доступа в районы военной активности горцев и их блокады.

Разъясняя действия М. С. Воронцова, Р. А. Фадеев впоследствии писал: «Имея дело с неприятелем, силы которого состояли не в армии, а в самом населении <…> мы должны были заставить его постоянно быть под оружием, чтоб отнять у страны работников, а стало быть, и средства к довольствию и возможность постоянно содержать сильные сборы пред нашими аванпостами. <…> Постоянно оттесняемые нашим наступлением, не имея времени работать в поле, теряя каждый месяц часть своих пашен и пастбищ, выгоняемые зимой на мороз с семействами, горцы стали видеть в войне уже не удалую потеху, а бедствие»[266 - Там же. С. 132–133.].

Добиваясь своими действиями понимания среди горцев, что их положение день ото дня будет становиться только хуже, русские надеялись, в конце концов, сломить их сопротивление.

Вместо разовых экспедиций предшествовавшего периода времени с конца 1845 г. началось общее, непрерывное наступление на позиции горцев, «отчего вдруг явно выказалось преимущество постоянной армии» перед военной организацией горцев, которые не могли выдерживать слишком продолжительных походов, потому что должны были «сами содержать себя полевою работою»[267 - Фадеев Р. А. Указ. соч. С. 135.].

При этом покорение кавказских гор, как восточных, так и западных, по мнению Р. А. Фадеева, требовали не только «необычайной энергии со стороны руководителей, и не только мужества, и опытности, но еще безграничного самопожертвования со стороны войск»[268 - Там же. С. 129.].

Горские общества, воинственные, сильные именно отсутствием всякой централизации, которых «потому невозможно было сокрушить одним ударом, а приходилось покорять человека за человеком». Люди эти «мужеством равнялись европейцам, а превосходство регулярной армии оказывалось часто бесплодным в дикой местности, где нельзя было действовать сомкнутым строем. <…> Кавказ <…> был в военном отношении открытием особого рода», а сложные местные природные условия «сбивали с толку самых опытных военных людей»[269 - Там же. С. 128.].

Природные и климатические условия Кавказа были одним из главных «противников» русской армии в Кавказском крае, а также одной из существенных причин поддержания продолжительности войны в регионе. Природа Кавказа была «противником» русских, всецело стояла на стороне горцев. То, что «русским приходилось преодолевать и разрушать, для горца служило защитой и прикрытием»[270 - Лапин В. В. Армия России в Кавказской войне XVIII–XIX вв. СПб., 2008. С. 109.].

Природные условия Кавказа ставили перед русской армией новые и неожиданные задачи, которых прежде почти не возникало вовсе. Русское командование столкнулось с необходимостью раздробления сил из-за невозможности или чрезвычайных трудностей использования больших воинских контингентов в условиях горнолесной местности.

Армия в лесу становилась «слепой» из-за незнания местности и отсутствия надежных карт, а также неумения ориентироваться и действовать в лесных чащобах. Горцы вынуждали каждого солдата на единоборство, к которому тот был плохо подготовлен и технически, и психологически. В горнолесной местности регулярная армия теряла свое преимущество над иррегулярными неприятельскими отрядами[271 - Там же. С. 111.].

В гористой и покрытой лесами местности война усложнялась и требовала большого искусства от каждого солдата и офицера. В лесу мало пользы было и от пушек. Бой там раздроблялся на массу индивидуальных стычек, в которых горцы, виртуозно владевшие холодным оружием, получали заметное преимущество.

Движение войск по горнолесной местности на Северном Кавказе изматывало войска, потому что во многих случаях солдатам приходилось все необходимое нести на себе. Дорог, пригодных для колесного транспорта, почти не было, а там, где они существовали, из-за неровности рельефа на каждом подъеме или спуске солдатам приходилось втаскивать или удерживать на руках обозную фуру или пушку, чтобы они, раскатившись, не покалечили лошадей и не свалились в пропасть[272 - Лапин В. В. Армия России в Кавказской войне XVIII–XIX вв. СПб., 2008. С. 114.].

В Кавказской войне леса, таким образом, становились одним из неудобнейших и опаснейших препятствий для русских войск. Неприятель, хорошо знавший свои леса, выросший в них, умел стойко обороняться и наносить ощутимый урон войскам, вынужденным действовать в горных лесах обстоятельствами войны.

Из всех горских народов, по словам М. О. Ольшевского, участника тех событий, «чеченцы были наиболее искушенными защитниками своих лесов»[273 - Ольшевский М. Я. Указ. соч. С. 184.].

Много солдат пало во время знаменитого сражения на речке Валерик в 1840 года в прибрежных зарослях, «куда по излишней горячности влезли атакующие полки»[274 - Лапин В. В. Указ. соч. С. 112.].

В дебрях, у селения Шали чеченцы устроили кровавую баню отряду генерала Галафеева в 1841 г. Огромные потери понес и отряд генерала П. Х. Граббе в Ичкерийском лесу в 1842 г. В истории завоевания Кавказа лесные бои с чеченцами по важности уступали лишь горным боям с дагестанскими племенами. Они даже обошлись России дороже и привели к значительно более тяжелым последствиям[275 - Баддели Д. Указ. соч. С. 37.].

Перечисленные события и трудности ведения военных действий в условиях горно-лесистой местности только подчеркивали и подтверждали то мнение, что лесной бой принадлежал к числу труднейших и опаснейших операций на войне, а картина боя в вековом чеченском лесу представлялась просто ужасающей.

По мнению А. Юрова, «здесь управление войсками невозможно, и начальству оставалась одна надежда на беззаветную доблесть и боевую сметку солдата. Неприятель был невидим, а между тем, каждое дерево, каждый куст грозили смертью. Едва разорвется цепь или часть ослабеет от убыли, как точно из земли вырастали сотни шашек и кинжалов, и чеченцы, с потрясающим даже привычные натуры гиком, бросались вперед. Хороший отпор – и все снова исчезает, только пули градом сыпятся в наши ряды, но горе, если солдаты терялись или падали духом: ни один из них не выносил своих костей из лесной трущобы»[276 - Юров А. 1840, 1841 и 1842 годы на Кавказе // Кавказский сборник. Тифлис, 1886. Т. 10. С. 305–306.].

Подобного рода события помогли М. С. Воронцову выработать более целесообразный план войны, при котором уже не могло быть таких страшных жертв, как прежде, а также найти действенное противоядие упорству горцев, стремившихся превратить свои леса в неприступные крепости. Краткая формула этой новой борьбы была такова: Кавказ нужно покорять не одним штыком, но и топором[277 - Огарков В. В. Воронцовы. Указ. соч. С. 88.].

М. С. Воронцов был уверен, что непроходимость путей сообщения составляла одну из главных преград для покорения края. Кроме того, горцы, чтобы снизить негативный эффект от уничтожения русскими их хлебных полей, стали располагать свои поля на небольших участках, расчищенных в глубине лесов, перейдя от культивирования пшеницы или проса к возделыванию кукурузы. Кукуруза давала с небольших участков очень высокие урожаи и обеспечивала людей необходимым продуктом, а скот – прокормом. В результате сводилась на нет возможность принуждения чеченцев к покорности с помощью голода[278 - Лапин В. В. Указ. соч. С. 90.].

Еще одним неприятным результатом для русских властей стал уход горского населения с открытых пространств в леса в ответ на опустошительные экспедиции войск. В глубине лесов или за их труднопроходимой стеной обустраивались новые чеченские хутора, становившиеся базами для всех непокорных и непримиримых противников русских. Этого не предусмотрели, несмотря на опыт прежних сношений с горцами, или не сумели предотвратить такой ход событий из-за нераспорядительности. Хотя для самих горцев данное положение вещей не стало панацеей и имело скорее отложенный эффект, затягивая, но не предотвращая негативную для них развязку.

Для того чтобы отнять у горцев «все их способы к спасению и сопротивлению, необходимо было открыть их лесные твердыни», а потому, «признавая, что вернейшее средство к постепенному покорению всей Чечни есть проложение путей, дабы доставить возможность отрядам нашим двигаться во всякое время и по всем направлениям, после военных действий 1845 г. приступлено было зимою с 1845 на 1846 г. к рубке лесов и расширении просек»[279 - Щербинин М. П. Биография генерал-фельдмаршала князя Михаила Семеновича Воронцова. СПб., 1858. С. 278.]. Экспедиции предпринимались в Чечню осенью и зимою, «когда лист спадет с дерева», а в Дагестан, «где рано падает снег и движение становится невозможным – летом»[280 - АКАК. Т. X. Введение. с. IX.].

Реализация этой системы позволяла наместнику медленно, но верно «отрывать от имамата части Чечни»[281 - Покровский Н. И. Кавказские войны и имамат Шамиля. М.: РОСПЭН, 2009. С. 474.]. В данное время борьба шла еще за чеченскую плоскость, и дело ограничивалось отдельными участками.

Войска начали планомерную рубку просек, которые позволяли проникать вглубь неприятельской территории. Просеки прорубали для прохода войск шириной в 400–600 метров, достаточной для того, чтобы неприятель не мог причинить им вреда своим ружейным огнем. Войска передвигались посередине такой просеки, что уберегало их от внезапных нападений со стороны горцев, могли эффективно использовать артиллерию и действовать сомкнутым строем, т. е. пользоваться преимуществами открытой местности, которых они лишались в лесах.

Князь М. С. Воронцов поставил это средство борьбы с непокорными горцами на систематическую основу с 1846 г., сначала в Малой, а потом в Большой Чечне. Каждая масштабная операция в лесных районах сопровождалась устройством просек, как в Европе штурм крепости предварялся рытьем осадных траншей[282 - Лапин В. В. Указ. соч. С. 113.]. Наиболее важные просеки приходилось регулярно прочищать, поскольку за 5–6 лет они снова зарастали густым кустарником.

В декабре 1845 г. назначены были рубить просеки два отряда. Первый – под командою генерала Р. К. Фрейтага, состоявший из 10 батальонов и 14 орудий, имевший назначение рубить просеку в Гойтинском лесу; второй – под командою генерала П. П. Нестерова, состоявший из 8 батальонов, 1 рабочей роты, 10 сотен кавалерии, 8 орудий и осетинской и назрановской милиции[283 - АКАК. Т. X. С. 472.].

Таким образом, рубка просек была не простой работой, а разновидностью войсковой операции. Российская сторона такими действиями имела целью «лишить Шамиля опоры в чеченских обществах»[284 - Блиев М. М. Указ. соч. С. 526.].

Российские войска с помощью просек «систематически оказывали вооруженное давление на местное население, вынуждая его переселяться к Тереку и Сунже»[285 - Там же.]. За сравнительно короткое время удалось «покорить» «до 3 тысяч семейств», многие из которых были поселены рядом с российскими укреплениями – Воздвиженским, Грозной, Назрановским, Нестеровским[286 - АКАК. Т. X. С. 474.].

Неприятель не оставался спокойным зрителем вреда, наносимого ему русскими. Большой отряд во главе с Яхъя-Хаджи, одним из лучших наибов Шамиля, окружил лагерь, в котором располагались русские войска. Командиру Навагинского пехотного полка барону И. А. Вревскому на возвратном пути с Фартранги пришлось выдержать отчаянное нападение неприятеля, но все его натиски были войсками удачно отражены. Не меньше пришлось потрудиться и барону П. П. Меллеру-Закомельскому, стоявшему во главе колонны, возвращавшейся с подъемными лошадьми в отряд из крепости Воздвиженской. Однако и тут все усилия Яхъя-Хаджи были тщетны, и даже отчаянная храбрость чеченцев не смогла поколебать стойкости солдат[287 - АКАК. Т. X. С. 473.].

И хотя, по мнению Н. И. Покровского, чеченские столкновения, по сравнению с дагестанскими, кажутся мелкими и имеющими второстепенный характер, «на самом деле именно здесь решаются судьбы имамата»[288 - Покровский Н. И. Указ. соч. С. 474.]. Шамиль не мог не понимать опасности, происходившей от действий русских. Князь Воронцов постепенными мерами стремился «разрушить его влияние и оторвать от него чеченцев, без которых он ничего не будет значить»[289 - Там же. С. 475.].

М. С. Воронцов не был первопроходцем в деле рубки просек, но кровавый опыт его предшественников и общий опыт горной войны указал необходимость такого рода действий. При войне в горной местности никогда нельзя заходить в ущелья, предварительно не овладев господствующими высотами. Это помогало избежать засад, на которые были горазды чеченцы, угрожая истребить войска, опрометчиво вошедшие в горнолесные чащобы.

Печальным примером для князя Воронцова служила уже поминавшаяся экспедиция генерала П. Х. Граббе 1842 г.[290 - РГВИА. Ф. 62. Генерал от кавалерии П. Х. Граббе. Оп. 1. Д. 79. 1811–1861 гг.] и его же собственная Даргинская экспедиция 1845 г., когда русские войска понесли весьма чувствительные потери, а горцы воодушевились результативностью своих действий в лесах.

Безжалостный противник преподал уроки, которые князь Воронцов хорошо усвоил. Чтобы проходить через леса с меньшими потерями и иметь возможность проникать в их глубины, необходимость указала средство – прорубать просеки в лесных чащобах.

Ранее князя Воронцова так поступали генералы А. П. Ермолов и А. А. Вельяминов при первоначальном покорении Чечни. Однако прежде, при Ермолове и Вельяминове, рубка лесов производилась только в тех местах, где встречалось со стороны неприятеля особенное сопротивление. Так рубили лес в Ханкале, возле Герменчука, Гельдигена и Маиортупа, «потому что в тех местах встречались с неприятелем, собиравшимся в большом числе, и что, по густоте леса, нельзя было пройти через него. Притом вырубался орешник и кустарник на расстоянии ружейного выстрела. Рубки такого рода были непродолжительны и производились, по мере движения наших войск, летом и зимою»[291 - Ольшевский М. Я. Указ. соч. С. 184.].

Совсем иначе производилась рубка лесов при князе М. С. Воронцове. Просеки прокладывались не для прохода только войск в определенный момент, или для известного случая, а служили постоянным и надежным сообщением. По этой причине уже нельзя было прокладывать просеку как-нибудь, а нужно было срубать деревья до основания. Ширина просеки также была иной – в две-три версты, чтобы обеспечить безопасность проходящим по ней колоннам не только от ружейного, но и от артиллерийского огня со стороны неприятеля[292 - Ольшевский М. Я. Указ. соч. С. 184.].

Опытность кавказских офицеров подсказала князю М. С. Воронцову, что рубка просек должна производиться не иначе как зимой. Неприятель зимой «по своей ветхой одежде и обуви», при отсутствии подножного корма и при недостатке продовольствия не мог оставаться долгое время в сборе и препятствовать силой рубщикам леса.

Зимой безлиственный лес не позволял неприятелю неожиданно и скрытно подбираться к войскам, быстро обнаруживался и был менее опасен «нам нечаянными нападениями». Наконец, «лес скорее рубился и уничтожался рубщиками именно зимой, необходимый для костров, особенно при больших морозах»[293 - Там же. С. 185.].

Войска обычно приступали к рубке просек после предварительной рекогносцировки. Войска выступали за два часа до рассвета с тем, чтобы в темноте не только дойти до места намечаемой просеки, но и беспрепятственно занять ту часть леса, которую, в продолжения дня, можно было вырубить. Для ускорения работ отряд рубщиков располагали при начале вырубки внутри леса. Рубщики прорубали просеку в избранном направлении от центра к окраинам лесного массива, работая под прикрытием вооруженных команд, которые отражали неприятеля, стремившегося не допустить порубки леса.

На таких основаниях производились рубки просек в Гойтинском и Гехинском лесах, а также в Шалинском лесу. Просеки прорубались в стратегически важных направлениях, соединялись в систему коммуникаций, позволявших войскам быстро достигать тех мест, присутствие войск в которых было необходимо.

Таким образом, рубка просек была опасным и тяжелым делом, сопровождавшимся жаркими перестрелками и атаками конных отрядов неприятеля на российские войска, располагавшиеся в лесах. Обе стороны несли большие потери в людях. Особенно опасным был момент выхода войск и команд рубщиков из леса. При выходе колонны из леса неприятель преследовал ее с особенным ожесточением и даже «покушался броситься в шашки», но картечь русских пушек останавливала его[294 - Там же. С. 188.].

Опыт противодействия русским отрядам привел к тому, что для эффективности отражения покушений на рубку просек горцы стали стараться занимать леса ранее подхода к ним рубщиков и открывать огонь по русским командам, находившимся на открытых местах, скрываясь за деревьями. Сделав залп из ружей, они бросались со своими длинными кинжалами и шашками на «урусов», но отбрасывались назад штыками. Эти атаки после ружейных залпов повторялись несколько раз, и только стойкость и не меньшая решимость русских войск, приносивших большую потерю нападавшим горцам, заставляла, в конечном счете, их отступать.

Потому, как уже отмечалось ранее, новая стратегия наместника представляла гораздо больше опасности имамату, чем все прежние широкомасштабные экспедиции. Она как нельзя лучше была понята Шамилем и «вызвала его на самые энергические против нас действия»[295 - АКАК. Т. X. Введение. с. IX.].

В 1846 г. Шамиль начал тайную подготовку большой операции против русских[296 - РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6595. Л. 219.]. Во второй половине апреля в Шали и Шубуте по его приказу собирались большие силы горцев[297 - Гаммер М. Шамиль. Мусульманское сопротивление царизму. Завоевание Чечни и Дагестана. М.: КРОН-ПРЕСС, 1998. С. 230.]. В то же время российское командование, хотя и получило сведения об этом сборе, не имело точного представления о направлении, по которому намеревался нанести удар Шамиль. М. Гаммер считал, что имаму удалось ввести в заблуждение князя М. С. Воронцова и М. З. Аргутинского, которые были убеждены, что «главной целью Шамиля станет Акуша в Центральном Дагестане»[298 - Там же.]. В результате, почти неожиданно для русских, Шамилю удалось продвинуться далеко на запад.

В 1846 г. имам, пройдя Осетию, вторгся в Кабарду с целью поднять ее против русских. И хотя такой поход представлял для имама немалый риск, он решился на него, так как раззадоренные «феноменальными успехами Шамиля, некоторые из вождей феодальной Кабарды выразили желание принять его на своей территории»[299 - Баддели Д. Указ. соч. С. 296.].

Гаджи-Али указывал, что к имаму приезжали с письмами из Кабарды около 10 человек, «прося, чтобы он пришел туда с войском»[300 - Гаджи-Али. Сказание очевидца о Шамиле // Сборник сведений о кавказских горцах. Тифлис, 1873. Вып. 7. С. 35.]. Кроме того, к имаму в Чечню посылали своих людей и закубанцы после проведенного совещания, собранного эфендиями Али Кугихакановым и Хаджи-Умаром. Они отправили в Чечню муллу Идриса Тлоупова с письмом к Шамилю, «прося его, чтобы он с сильною партиею пришел в Кабарду», обещая ему свою поддержку и военную помощь[301 - ЦГА РСО-А. Ф. 290. Оп. 1. Д. 20. Л. 83 об.].

Риск для имама состоял в том, что, «покидая привычную горную местность, где мюриды диктовали неприятелю свои условия, имам лишался многих преимуществ и становился крайне уязвимым»[302 - Дегоев В. В. Имам Шамиль: пророк, властитель, воин. М.: Русская панорама, 2001. С. 207.]. При складывании неблагоприятных обстоятельств он мог рассчитывать только на «проворство лошадей и, разумеется, на Аллаха»[303 - Там же.].

Пускаясь в данное предприятие, имам поставил на карту не только свою судьбу, но также судьбу имамата и мюридизма. Шамиль хорошо понимал, что «попади он в руки к русским, итогом экспедиции мог бы стать крах всего, что создавалось им в течение многих лет и являлось смыслом его жизни»[304 - Там же. С. 207–208; Покровский Н. И. Указ. соч. С. 475.]. Такое рискованное предприятие могло диктоваться только крайней политической необходимостью.

Имам собрал громадные силы – 20 тысяч хорошо вооруженных конных воинов, составивших армию вторжения, и стремительно ворвался на неприятельские территории, бросив вызов року и русским. Шамиль предпринял это «по-своему грандиозное военно-политическое предприятие»[305 - Блиев М. М., Дегоев В. В. Кавказская война. М.: Росет, 1994. С. 459.], побуждаемый неблагоприятными со стороны действий русских войск обстоятельствами и стремлением отодвинуть границы Имамата далеко на запад, «чтобы в перспективе присоединить и Черкесию, где активно действовали его эмиссары»[306 - Блиев М. М., Дегоев В. В. Указ. соч. С. 459; Гаммер М. Указ. соч. С. 231–232; Бобровский П. О. История 13-го Лейб-Гвардии Эриванского Его Величества полка за 250 лет. 1642–1892 гг. СПб.: Тип. В. С. Балашева, 1895. Ч. 4: Карабинерный полк. Предисловие. с. III.].

По мнению некоторых исследователей, аппетиты Шамиля выросли настолько, что «со своего горного трона он надеялся властвовать над всеми народами Кавказа, как пророк и независимый государь»[307 - Дегоев В. В. Указ. соч. С. 136.]. Это хорошо понимали и современники имама. После неудачи русских в 1845 г. его притязания выросли до «панкавказских» масштабов[308 - Дегоев В. В. Указ. соч. С. 207; Казамбек М. А. О значении имама, его власть и достоинство // Русское слово. 1859. Кн. 3. С. 306; Шамиль – ставленник султанской Турции и английских колонизаторов. Сборник документальных материалов. Тбилиси, 1953. С. 281.].

В подтверждение данной идеи В. В. Дегоев приводит слова одного из наибов Шамиля, который, давая характеристику действий своего патрона, писал: «Цель его состоит в том, чтобы поработить все разноязычные племена, населяющие пространство от владений Шамхала до Анапы, над которыми он хочет сделаться султаном и эмиром»[309 - Цит. по: Дегоев В. В. Указ. соч. С. 207.].

Однако скоро выяснилось, что «глобальные» планы Шамиля не имели под собой больших оснований из-за несоответствия целям военного потенциала, которым на то время обладал имамат. Кроме того, «как раз в Кабарде данных для восстания против царизма в этот момент было очень мало. <…> Кабардинские князья договорились с самодержавием, получили от него, что могли выторговать, и больше всего теперь боялись “народных волнений”»[310 - Покровский Н. И. Указ. соч. С. 476.].

Шамиль обратился к кабардинским владельцам, приглашая их принять участие в «истреблении кяфиров и прочих им помогающих лиц переменчивых»[311 - РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 6595. Л. 219; ДГСВК. С. 504.]. Переправившись через Терек вблизи от Минаретского брода, имам приобрел позицию, «с которой он мог наблюдать за всей Кабардинской равниной»[312 - Гаммер М. Указ. соч. С. 232.].

Эта позиция была его целью, потому что, используя ее как «стратегическую базу своей операции», Шамиль «мог командовать в Кабарде, в соседней Осетии и воздействовать на сообщение между Северным Кавказом и Грузией»[313 - К. Обзор событий на Кавказе в 1846 году // Кавказский сборник. Тифлис, 1895. Т. XVI. С. 336–337.].

Скоро, по приказу имама, из Малой Кабарды мюриды стали выселять в имамат местное население. Одновременно мюриды ограбили и сожгли богатый аул князя Бековича и все остальные аулы, располагавшиеся вдоль реки Курпы[314 - Горчаков Н. Вторжение Шамиля в Кабарду в 1846 г. // Кавказский сборник. Тифлис, 1879. Т. IV. С. 21.].

Этого нападения никто не ожидал, напротив, от Шамиля ждали «освобождения от повинностей и российского административного режима»[315 - Блиев М. М. Указ. соч. С. 530.] но, «когда увидели, что их грабят и жгут и что пятьсот арб, нагруженных их имуществом и семействами, под прикрытием тысячи человек при двух орудиях, под начальством Саибдулы, направлены в Чечню <…> они убедились, что ошибались в своих ожиданиях»[316 - Горчаков Н. Указ. соч. С. 21.].

На сторону имама перешла небольшая группа кабардинских князей – М.-М. Анзоров, М. Кожохов, М. Тахтарев, М. Куденетов и эфенди Гаджи Берцов, которые тем не менее не могли обеспечить имаму широкую поддержку в Малой Кабарде[317 - Покровский Н. И. Указ. соч. С. 478; ЦГА РСО-А. Ф. 290. Оп. 1. Д. 20. Д. 53.].

Наиб Магомет-Мирза Анзоров взялся собрать партию в 1000 доброконных, чтобы в конце августа 1846 г. сделать набег на Сунжу или в Кабарду. Он там намеревался действовать против русских совместно с главными силами имама Шамиля, но из-за предупредительных мер русских не преуспел[318 - ЦГА РСО-А. Ф. 290. Оп. 1. Д. 20. Д. 88.].

Не преупели сторонники имама и в Большой Кабарде, где «за исключением нескольких князей и немногих неблагонамеренных лиц все народонаселение <…> скрылось в горы и леса»[319 - АКАК. Т. X. С. 584.].

Князь Воронцов был весьма обрадован таким поворотом событий, чем не замедлил поделиться в своем письме к А. П. Ермолову. Князь писал: «Войска его (Шамиля. – С.Л.), собранные из всех частей Дагестана (между пленными есть аварцы и унцукульцы), в последние дни совершенно голодали. Кабардинцы не могли или не хотели давать ему хлеба и с большим принуждением только делились рогатым скотом…»[320 - Письма князя М. С. Воронцова к А. П. Ермолову // Русский архив. 1890. № 2. С. 183.]