скачать книгу бесплатно
– И чего это на меня сегодня нашло? Завел сам себя на ровном месте. Это всё эти дебилы… Ничего. Всё будет хорошо. А иначе и не может быть. А сейчас выпью чаю с медом… Или с коньяком? Или с медом? Нет, чай с медом и плюс бокал коньяка! Возьму какой-нибудь детектив, завалюсь на диван. И скажу Алисе, чтобы поставила шум моря… И всё будет хорошо. И маме обязательно вечером позвоню.
В кухню вошла жена:
– Милый, расскажи что-нибудь смешное! Люблю слушать, как ты рассказываешь.
– Да? Ну а что же рассказать? – он задумался на несколько секунд, улыбнулся и произнес: – Я тебе про Васю расскажу. Есть у меня такой рабочий. Дворник Вася. Я думаю, тебе понравится. Разливай чай. Достань мне, пожалуйста, бутылку коньяка и бокал. А я начинаю. Слушай. Вася – это тот ещё кадр…
И по мере наполнения воздуха чайными и коньячными парами, освещаясь заливистым смехом жены, в его голове таяло и исчезало всё тёмное и злое. Возвращались и раскладывались по полочкам юмор и сатира, сарказм и логика. Извилины пропитывались надеждой. Поднятая за день муть оседала на затворах. Конечно, она ещё не раз всплывёт, расшевелённая очередными идиотами, но сейчас она оседала. И обволакивало ощущение тепла и уюта.
Шёл тринадцатый день карантина…
День 14-й (10 апреля)
– Милый, с кем ты так долго разговаривал? – спросила жена, входя на кухню.
– Да представляешь, со мной какая-то хрень творится. О ком ни вспомню, сразу он и появляется.
– Ну так богатым будет, как гласит поговорка, – жена улыбнулась. А он усмехнулся:
– В данном случае скорее другая подходит – помяни дурака, он и явится.
– И кто это? Неужели Вася звонил?
– Ты представляешь! Он самый! Только вчера о нём рассказывал, и на тебе, объявился! Да ещё как…
– Ну не тяни! Рассказывай! Было смешно?
– Ну, наверное, это было бы смешно, если не было бы так грустно. – Он опять усмехнулся – просто россыпь пословиц и поговорок сегодня.
– Милая, мне нужно сделать пару звонков. Серьёзных. А потом я всё расскажу. Буквально полчаса.
Жена надула губы:
– Ладно. Работай.
Он закурил и задумался. Полетели мысли, откручивая назад спираль времени. Стали всплывать давно позабытые картинки. Они обретали очертания, обрастали деталями. Вася. Василий. Сколько же он его уже знает… Пятнадцать? Нет… С 2002 года. Восемнадцать! Восемнадцать лет… Немало…
Василий был типичным примером советского человека, судьбу которого сломал пришедший к власти Михаил Сергеевич Горбачёв, и всё того страшного, что после этого начало твориться со страной, пока не стало и самой страны. Родился Василий в большой и богатой мордовской деревне Пордошки. Среди бескрайних лесов и не менее бескрайних лагерей. В Советском Союзе его жизнь была расписана до гробовой доски ещё в день его появления на свет. Счастливое деревенское детство, с рыбалкой и мопедами. Армия. Свадьба. Жена – передовая доярка колхоза. Дом – полная чаша с цветным телевизором, узбекским ковром на стене и почётными грамотами в рамках. Дети, не менее трёх. Любимый трактор. Сельпо с развалами печенья и пряников на прилавке, душистым хлебом и пыльными рядами никому не нужного кубинского рома на полках. Медаль за доблестный труд к сорока годам. Возможно, и орден к пенсии. Пятничная баня, стакан за ужином, субботняя рыбалка с сыном и поездка в санаторий с женой раз в три года. Всё было правильно, размеренно и спокойно. Богатая страна, богатый колхоз, крепкая семья. В конце пути он спокойно лёг бы рядом с отцом, дедом и прадедом на деревенском погосте, и его фотография дополнила бы ряд таких же черно-белых фотографий на стене горницы, с которых смотрели такие похожие и родные лица деда, отца, матери. И уже бы его сын зашагал по деревенской улице, повторяя тот же самый веками сложившийся жизненный маршрут. Всё было бы так, но случилась беда. Не только с Василием. Со всей страной. К власти пришёл, а точнее, вышел из ада Михаил Сергеевич Горбачёв. И смог Василий пройти по пусть и пыльной, но укатанной столетиями дороге только совсем чуть-чуть. Демократический сквозняк перестройки первым делом сдул с прилавков сельпо водку, вино и даже кубинский ром. Ветер демократии усиливал свои порывы, и вот уже исчезли сигареты. Их стали выдавать по карточкам. Точнее, стали выдавать карточки. А вот сигарет почему так и не появилось. Иногда завозили корейские, с красивой жёлтой канарейкой на пачке. Но раздавали их только ветеранам войны, членам правления и пастухам. Ни к одной из этих социальных групп Василий не относился, и пришлось сажать самосад. Перестройка прибавляла обороты. И чем ярче светил её прожектор, тем темнее и сумрачнее становилось в деревне. В магазине исчезло всё. Просто всё! Продавщица его уже и не открывала. Только когда привозили хлеб. А его, в целях оптимизации торговли и заботясь исключительно о населении, стали привозить два раза в неделю. Зато прибавилось карточек. Их уже выдавали целыми листами, не разрезая. А зачем? Всё равно использовать их можно было только на самокрутки или по назначению в туалете. Хотя для того самого бумаги было как раз много. Кипы различных газет были единственным, что ещё привозили в деревню. А как иначе? Демократия шагала по стране! А гласность – это главное! Всё остальное, включая продукты, могло и подождать. Богатый колхоз захирел за два года. Трактора, косилки и самосвалы ещё были. Но работать на них почему-то становилось некому. Удивительно быстро стали умирать старики. За ними, словно вдогонку, стали отправляться и здоровые ещё вчера мужики. Русская крестьянская душа, выдержавшая революцию, гражданскую войну, голод двадцатых, коллективизацию и сломавшая хребет Гитлеру, отчего-то оказалась не готова к новому «мы?шленью» меченого идиота. А одеколон, тормозная жидкость и стеклоочиститель доделали работу – деревня умерла.
Молодежь побежала. Им не нравилось больше жить в мёртвой деревне и пить жидкость для полировки ногтей. Уехал и Василий.
Москва встретила его дружелюбно. Её ещё не успела накрыть полная разруха. Ещё работали заводы и фабрики, люди получали зарплату. И хотя карточки охватывали всё больше и больше из необходимого человеку, их можно было хотя бы отоварить. Василий устроился на миксер и стал возить бетон. Москва поражала его размерами и возвращала уже забытое чувство нужности существования. Ему выделили однокомнатную квартиру в служебном доме домостроительного комбината. Он женился, взяв в жёны тоже приезжаю – гражданку родом из Молдавии, работающую на овощебазе. Жизнь текла своим чередом. Но грянул август девяносто первого, шоу на баррикадах с побегом Горбачёва, и скоро перестала существовать самая великая страна в истории человечества.
Жизнь стала ещё веселее. Гарант конституции как мог в перерывах между запоями и похмельем строил счастливую и свободную страну. Путь был нелёгким, а кормить в пути не входило в расчёты гениальных реформаторов. Обанкротилось и отдало Богу душу и СМУ, в котором трудился Василий, оставив ему на память драгоценнейший ваучер, на который он купил целых четыре бутылки водки, и собственную квартиру. Устроиться по специальности было уже практически невозможно. Точнее, устроиться-то можно, но вот платить никто не обещал. Василий выбрал старый проторённый путь русского мужика. Он начал пить. Много. Через год ушла жена, решившая вернуться на историческую родину и начать новую жизнь в просвещённой европейской стране с гордым названием Молдова. Он стал пить ещё больше. Но накопления закончились. За ними закончилось и всё в доме, что можно было продать. На работу не брали. Стране не нужны были трактористы. Страна строила процветающее общество свободного капитала, обрастая тысячами толкучек, рынков, банков и прочими прогрессивными и так необходимыми для счастья структурами.
Вот тут и пересеклись их с Василием жизненные тропки. Для реконструкции только что переданных на баланс строений конторе, в которой он трудился, требовались рабочие. Отбирал их он лично. Среди отобранных оказался и Василий. Его, конечно, никто бы не взял. Многолетний запой наложил чёткий отпечаток на облик Василия. Одутловатое лицо, расплывшаяся бесформенная фигура, не стиранная годами одежда не оставляли сомнений, кто стоит перед вами. Но когда ему было сказано холодное «нет, извините, вы нам не подходите», он разрыдался и упал на колени, умоляя его взять. И он его взял. Но с условием, что тот закодируется. Василий дал слово и вшился. Он стал работать. Трудился хорошо. Не отказывался ни от какой работы. Хотя и сам, конечно, не искал её, если не было команды. Не поставили задачу, ну и отлично. То есть жил настоящей пролетарской жизнью. Закончилась стройка, поувольняли рабочих. А Василий остался. Он стал дворником Васей. Окончательно завязал пить. Оброс жирком и стал каким-то лоснящимся и гладким. Начал повышать голос на посторонних и ходил по территории с видом хозяина. Новичкам он говорил, гордо уперев руки в округлые бока:
– Я с Викторычем уже пятнадцать лет вместе работаю! Мы с ним и Крым прошли, и Рим пройдём.
Но сытая и размеренная жизнь не создаёт, к сожалению, полного счастья. Одиночество. Вася так и не женился второй раз. А природа не терпит пустоты. И в случае с Васей было то же самое. Не сильно забитое знаниями и интересами пространство головного мозга очень быстро заняла религия. Религия стала единственным, что теперь составляло сущность частной Васиной жизни. Квартира постепенно превратилась в филиал музея имени Андрея Рублева, все стены которого покрывал бесконечный коллаж из десятков икон и сотен вырезок из журналов с ликами святых, подвижников и текстами молитв. Православные кресты красовались повсюду, от холодильника до унитаза. Даже на стеклянной двери балкона красовался большой православный крест, сотворённый Васиным вдохновением путём наклеивания строительного скотча.
Устойчивый запах восковых свечей и ладана наполнял пространство квартиры и струясь вытекал на лестничную клетку, делая жизнь соседей особенно одухотворённой.
И все бы ничего, но оказалось, что религиозность для Васи не имеет предела. С начала он стал награждать крёстным знамением всех прохожих. Люди шарахались, когда он подходил к случайному человеку и, размашисто размахивая руками, сотворял крест животворящий. При этом ещё и громогласным басом возглашал здравицу. Не всем это нравилось. Однажды, когда Вася сотворил то же самое над беременной женщиной, она закричала от страха, а её муж не долго думая впечатал в челюсть Васи увесистый кулак. В другой раз Вася ни с того ни с сего, исключительно под влиянием осенившего его в тот момент святого духа, заорал на весь троллейбус «Аллилуйя!» и стал громко петь псалмы. От чего описалась не ожидавшая этого сидевшая впереди него старушка. А мужик рядом с ним уронил и разбил трёхлитровую банку с пивом. Итог был практически такой же – огромный фиолетовый фонарь под глазом ещё долго освещал Васе тернистый путь к Господу. Вася купил маркер, точнее, целую коробку маркеров, и начал наносить символ православной веры на всё, что, по его мнению, нуждалось в Христовой благодати. Сидения в автобусах и троллейбусах, двери и прилавки супермаркетов, помойные контейнеры и фонарные столбы. Однажды он посчитал, что и огромный белый мерседес, стоявший во дворе, тоже является недостаточно освященным, и гордо стал рисовать кресты. Он уже почти закончил – оставался последний, седьмой, – когда из подъезда вышел хозяин. Пришлось обращаться в травмпункт и накладывать гипс на сломанные пальцы. Казалось бы, на этом Вася успокоится. По крайней мере, отправляя всех сотрудников в карантин неделю назад и отдельно наставляя, как духовный пастырь, Васю, он ему сказал, что в карантин нельзя выходить на улицу. И шляться по городу. Даже церкви закрыты.
– Сиди дома, Василий! Лично буду звонить и проверять! Церкви закрыты. Молиться будешь дома! Ни шагу на улицу! Ты понял, Василий? – он сурово сдвинул брови и выкатил глаза.
– Понял, Викторыч. Ладно. Карантин – значит, карантин. Буду дома молиться.
И вот сегодня Вася позвонил сам. Его забрали в полицию. Соседи со всего подъезда написали гневное письмо с требованием дать им возможность поспать хотя бы одну ночь, так как они не спят уже две недели с самого начала карантина. И всё из-за того, что Вася каждые два часа поёт псалмы. Поёт очень громко. А ещё шесть раз усиленно молится. При этом так сильно бьёт лбом в пол, что у соседей снизу шатается и вот-вот упадет люстра. А вся эта процедура одухотворения дома начинается в четыре утра с заутренней молитвы и битья головой в пол, а заканчивается в час ночи громогласным исполнением славящих спасителя псалмов.
Приехавшей полиции Вася не открыл, а, как первые христиане, забаррикадировался и пригрозил самосожжением по примеру протопопа Аввакума. С приездом ОМОНа, он всё-таки отварил двери своего склепа и провозгласил здравицу служителям закона. Реакцию омоновцев нетрудно представить…
Сейчас Вася в отделении. И ему дали позвонить один раз. А так как Вася и знал в жизни всего один-единственный номер, то именно ему он и позвонил…
Максим затушил уже третью сигарету. Надо было звонить. Конечно, он решит сейчас проблему, и Васю выпустят. Но что будет дальше с самим Васей? Он взял в руку телефон и стал набирать номер.
Шёл четырнадцатый день карантина…
День 15-й (11 апреля)
– Что с тобой?! Ты слышишь?! Я спрашиваю, что с тобой?! Что у тебя с глазами?! – кричала жена.
Он отнял руки от глаз и заморгал. Он ничего не видел. Руки опять потянулись к глазам и стали судорожно их тереть.
– Бля. Что за хрень. Я ничего не вижу! Что это такое? – в его голосе чувствовалась паника. – Сука, что за хрень? Я что, ослеп?
– Убери руки! Я сказала – убери руки! – жена уже не говорила, а кричала. Она схватила его за кисти и с силой отвела их вниз. – Господи, – почти шёпотом проговорила она.
– Что? Что с глазами? Ну не молчи! Я что, ослеп?
Жена сглотнула и выдавила:
– Не знаю. Они просто все красные. Совсем. Вместо белка ярко красные шарики.
Слово «шарики» почему-то подействовало успокаивающе. Он стал приходить в себя. – Жаль, что там нет голубого шарика, а то можно было бы слетать за мёдом, как Вини Пух.
– Придурок, ты посмотри, что у тебя с глазами!
– Родная! Успокойся! И давай просто вызовем скорую. Иди вызывай, – он заставил себя улыбнуться. Паника отступила. Страх никуда не ушел, но он снова мог соображать и мыслить. Бешено стучало что-то в голове. В глазах стояла серая пелена с едва различимыми, размытыми пятнами.
– Главное, жив. Не дождутся. Я же советский человек. И ноги пока не отрезают. Сейчас приедет скорая. Сделают укол, и всё будет хорошо.
Затрещал домофон.
– Приехали! Быстро. Молодцы. Ложись, – голос жены звучал, будто команды хирурга на операции.
Он опрокинул голову на подушку. Голова закружилась, он начал куда-то проваливаться, и в этот момент резко и непривычно визгливо заверещал дверной звонок.
Шёл пятнадцатый день карантина…
День 16-й (12 апреля)
Он спал. Долго спал. Иногда просыпался и брёл в туалет. На обратном пути его перехватывала жена, капала ему в глаза капли, протягивала таблетку и стакан воды. Он глотал таблетку, падал в кровать и засыпал. Он спал. Голова звенела от пустоты. В квартире было тихо. Жена иногда заходила в комнату, поправляла одеяло и распахивала дверь балкона. Потом через полчаса возвращалась и закрывала дверь. Это действо и меняющееся цифры на экране часов было единственное, что происходило в комнате за сутки. Он спал.
Шёл шестнадцатый день карантина…
День 17-й (13 апреля)
Он открыл глаза и улыбнулся. Он видел. На часах в окружении трёх нулей красовалась цифра 6. Шесть утра. В квартире было тихо. Спала жена. Спала кошка. Спал весь дом. Он тихонько слез с кровати и на цыпочках пробрался в ванную. Он стоял под душем, и тёплые струи окутывали и возвращали к жизни. Возвращалась память, возвращались эмоции. Просыпаясь, зашевелились в голове мысли. Ему показалось, что он даже чувствует, как извилины потягиваются и, разминая серое вещество, начинают шутить и переговариваться. Он с удовольствием побрился, уложил волосы и прошёл на кухню. Очень хотелось есть. Забытое давно чувство голода бодрило и поднимало настроение. Он открыл холодильник и стал высматривать жертву. Закипел чайник. Он сел за стол, пододвинул к себе большую кружку с чаем и тарелку с двумя большими бутербродами. Смачно откусил один, отхлебнул хороший глоток крепкого сладкого чая, улыбнулся и, зажмурив глаза от слепившего яркого солнца, сказал вслух:
– Кайф. Я живой.
И, как будто получив команду, радостный, что наконец закончился вынужденный простой, заработал, раскручивая огромный шатун, маховик невидимого двигателя, приводя в действие сотни тысяч различных шестерёнок и механизмов. Первыми откликнулись рецепторы. За ними засветились всеми цветами радуги отсеки информации. Расталкивая друг друга, полетели мысли. Их потеснила, сомкнув сурово губы, память. Он начал вспоминать…
…Противно заверещал входной звонок, и через несколько секунд в комнату вошли врачи. Их было двое. Длинный, сутулый, лет двадцати тащил огромный оранжевый пластмассовый ящик. За ним, семеня, вошла маленькая круглая женщина в голубом чепчике и маске на лице. Усталые глаза не позволяли с ходу определить возраст. Войдя, прямо с порога она строгим властным голосом произнесла:
– Здравствуйте. Вставайте и стойте спокойно.
После этого она вытащила из кармана белый игрушечный пистолет, нажала на тумблер и уверенным движением приставила ему в лоб.
– Доктор, а последнее слово? А покурить в последний раз? Нельзя же вот так прямо сразу. Без суда и следствия.
– Молчите, – ответила женщина в чепчике и нажала на курок. Удивительно, но выстрела не прозвучало. Вместо этого женщина посмотрела на дисплей сбоку пистолета и засунула пистолет в карман.
– На что жалуемся?
Жена, явно раздражённо, сказала:
– Доктор, посмотрите на его глаза! У него давление, и явно большое.
– Во-первых, я не доктор. Я фельдшер. Во-вторых, полис есть?
Он решил взять ситуацию в свои руки. Видел он всё очень смутно, но слышал пока хорошо.
– Госпожа фельдшер, а вы хотя бы человеческий фельдшер? Или ветеринар? Нет, я все понимаю, все врачи отправлены на фронт борьбы с вирусным захватчиком, где героически борются с отражением агрессии, и мобилизованы все, включая ветеринаров. Вы только не обижайтесь. Мне просто интересно.
Он не мог видеть, каким взглядом посмотрела на него фельдшер, но жена, увидев этот взгляд, тут же поторопилась сказать:
– Вы не обращайте внимания! Он просто шутит! Он всегда шутит. Вы уже делайте что-нибудь.
Неврач приказала ему сесть и стала пристально вглядываться в глаза. Оттягивая веки и поворачивая его голову то вправо, то влево.
– Н-да… Выпивали?
– Когда?
– Сегодня. Сегодня выпивали?
– Нет. Сегодня не выпивал. Не успел. Только утро ещё. А что, уже надо было?
– Травмы головы были?
– Сегодня нет. Вообще, конечно, были.
– Какое давление у вас обычно?
– 130 на 100.
Женщина достала из ящика аппарат для измерения давления и, натянув ему на руку резиновый хомут, стала измерять. Получив показания, она пристально посмотрела на него и произнесла:
– Вам надо в больницу. У вас 220 на 130. Я вообще не понимаю, почему вы ещё можете разговаривать. Это гипертонический кризис. Но я вам не советую ехать в больницу. Вы там умрёте. Если не от инсульта, так от коронавируса, которым вас там заразят, точнее, вы сами в итоге заразитесь, а не заразитесь, так будете всё равно никому не интересны. Сейчас же в стране одна болезнь – корона, а на остальное махнули рукой.
Она устало вздохнула и стала быстро что-то записывать в тетрадку.
– Да я и не собирался, товарищ фельдшер. Надо ещё завещание написать, а уж потом тихо скончаться в кругу любящей семьи.
Она ещё раз смерила его усталым взглядом, повернулась к длинному, который все это время дремал, опустив давно не мытую голову себе на грудь, и, повышая голос, сказала:
– Сережа, сделай тройчатку, метопролол и реланиум.
Порылась в ящике, повернулась к нему и протянула таблетку:
– А это засуньте под язык. Никаких компьютеров, смартфонов и телевизоров. Для вас это смерти подобно сейчас. Спать. И если выживете, то потом по часу гулять на балконе и не нервничать.…
…Он допил чай. Потянулся к своим сигаретам, но передумал и достал из ящика пачку тонких, кем-то забытых, явно женских сигарет.
– Покурим пока вату. А что там в мире у нас? Насколько сжалась на горле человечества костлявая рука коронавируса? И когда же наступит тепло, чтобы свалить на дачу?
Он щёлкнул пультом телевизора, нашёл новостной канал и стал смотреть. Ничего принципиально нового за сутки его отсутствия среди живых, на планете и в стране не произошло. В Америке рыли братские могилы в парке.
– Почему в парке? – мысленно спросил внутренний голос.
Английская королева призывала богатых людей пожертвовать на борьбу с вирусом, те, наверно, из солидарности с такими же простыми миллиардерами со всего мира, отказывались это делать. Ярчайший политик Украины Виталий Кличко бодро рассказывал киевлянам, что практически справился с вирусом:
– Поглядите на статистику, если вчера в Киеве умирал каждый шестой заболевший, то сегодня уже каждый второй! Я обещаю и дальше поднимать эти показатели.
Потом показали выздоравливающий Китай, уже весь в огнях рекламы и фейерверках. Подошёл черед и родной страны… Оказалось, что пока он спал, ввели пропуска. Стало тревожно, а где его брать, этот пропуск. Но тут же мэр Москвы, явно посвежевший и стопроцентно вшитый, уже не мучаясь перманентным похмельем, рассказал, что пропуска получат все. А два миллиона уже получили. И, имея пропуска, все, кто захочет, сможет ездить. После его слов страх прошёл, но возник и не отпускал вопрос:
– А зачем тогда пропуска, если их получат все москвичи, кто захочет?!!! Может, легче и проще было ввести запрет на въезд в Москву НЕ москвичам, чем выдавать 22 миллиона пропусков?
Было непонятно. Точнее, наоборот – очень даже всё понятно. Ничего не менялось, и никто не думал действительно бороться с пандемией, кроме врачей. И, как бы подтверждая его слова, на экране появилась бывшая министр здравоохранения. Пряча за толстыми стеклами очков взгляд, она рассказала, как не покладая рук и из последних сил поднимает отечественную фармакологию. Речь была понятной. Непонятно было, почему она рассказывает всё это не из барака лагеря на Калыме, не из карьера с кайлом в руках, а из министерского кабинета. Ведь за весь этот развал медицины в стране её бы должны уже были расстрелять раз сто минимум! Но вместо этого отправили разваливать фармакологию…
Он выключил телевизор. Улыбнулся. Он ничего не пропустил!
– Ладно, Бог с ними, с министрами-онанистами. Скоро Пасха. Потом на дачу. А ещё столько дел. Надо маме позвонить, сыну, узнать, как там на работе. Телефон, наверно, оборвали, почту проверить. И главное – Танюшку обнять, поцеловать и сказать спасибо. И сегодня день рождения у любимого деда Пети. Царствие ему небесное! – он перекрестился. Не вовремя эта болезнь, выпить за деда не получится сегодня. Ну ничего, отметим на сухую. Он резко встал.
– Короче, Максим Викторович, включаемся! – громко сказал он и, улыбаясь, распахнул окно. Порыв весеннего воздуха выплеснулся ему в лицо и пронёсся по каждой его клеточке, наполняя таким простым и нужным словосочетанием:
