скачать книгу бесплатно
– Кипятку в лимонад?
Паолиньо посмотрел на стол: – Перепутал, извини, но есть другая вещь. Может быть, главная для Вас, Китри. Вы должны это оценить, должны. Алекзандер о Вас, точнее, за Вас… В общем так: благодаря ему… наверное, я могу это сказать, но только поймите правильно: кроме Вас и Элиастеллы никто из осуждённых в будущем не останется женщиной.
– Что? Какой кошмар! – прошептала Китри, по-прежнему стоя на коленях, – вы преступники! Что вы делаете?! Вы вообще ни во что не ставите человека. Я не хочу его! Что же это, а? Насильники, насильники! Господи, какое мучение, – она стала раскачиваться и мотать головой, ещё больше пачкая волосы в луже, – я хочу остаться собой. Разве можно специально калечить человека? Ни в какие времена не калечили! Человек имеет право оставаться собой. Пусть в тюрьме, но собой, не подделкой. Я не хочу его! Слышите меня? Он мне отвратителен!.. Все, все вы! Обезьяны! Все!..
Китри встала с колен, взяла полотенце и стул, тяжело отволокла его и села в стороне, лицом к саду.
– Какой с утра был счастливый денёк, боже мой, солнышко и прохлада. Так нет – снова жара, снова дрянь, дрянь и дрянь, – сказал Алекзандер.
– Дело не в жаре. Хорошее настроение хорошо испаряется при любой температуре.
– Вот-вот. А на солнце особенно. Хочется ругаться.
Китри резко повернулась на стуле: – Их бьют?
– В смысле? – Паолиньо пытался навести порядок на столике.
– Честно скажите: через боль? Мучают?
Паолиньо видел, что по лицу Китри текут слёзы.
– Я не знаю деталей процедуры, но их, конечно, не бьют.
– Лжёте, мы знаем, что бьют разрядами.
Паолиньо повернулся к саду и, не глядя на Китри, легонечко что-то просвистел. В ответ похожей ритмической формулой откликнулась птица. Паолиньо повторил и получил отклик уже от нескольких птиц, потом еще раз, потом сменил мелодию – и невидимые сообщники просвистели вслед за ним.
– Зачем тебе женщина, Паолиньо, – сказал хриплым голосом Алекзандер, – тебе никто, кроме птиц, не нужен.
– А может, есть такие женщины – как птицы? Вот следующую птичку мы выведем уже вместе с Эли.
– Ну да, это ты так решил, а она, может, мечтает выводить слонов.
– Точно! А ты откуда знаешь?
– Это у них семейная тяга такая, к слонам: у слонов матриархат и на мужчинах они бревна возят.
– Их не бьют, Китри, это исключено. Этого просто не может быть. При этом, боль может использоваться информационно, как часть мужской жизни, как элемент трансформации.
– Ох, скоро на берегу ручья будет гулять слониха – и съест она весь твой садик.
Китри в перепачканном мятом платье и с растрепанной грязной головой встала и пошла к столу, налила чай из чайника в две чашки, отпила из одной, а другую понесла Паолиньо. Спросила: – Какое Вам принести печенье?
– Не пей, – крикнул ему Алекзандер.
– Думаешь? – глядя Китри в глаза, спросил Паолиньо.
– А что это вдруг за любезность? Феминистки – они бьются до последнего. До последнего мужчины.
Паолиньо оглядел чашку, посмотрел на жидкость и поставил чашку на землю, сказал: – Спасибо, Китри.
– Я поняла, Алекзандер, какие слова определяют Ваше настроение, – сказала Китри, – всё вокруг дерьмо, – вот ваши три главных слова.
– Не угадала, – ответил Алекзандер, – не три, а четыре. «Я люблю тебя, Китри» – вот эти слова. Не знаю, Паолиньо, что делать, как отчитываться, это может стать финалом.
– Имеешь в виду формулировку? – Паолиньо откинулся на стуле, – а знаешь, Алекзандер, истерика ведь вещь по определению женская и может трактоваться как свидетельство движения в правильную сторону. А? Именно вот такая, подчеркнуть это, именно истерика, независимо от её словесного содержания – это и есть первый успех и свидетельство начинающихся перемен, а?
– Ты серьёзно…
– Ну да…
– Хитё-ер. А что с этим чаем?
– В лабораторию. Увидим потом. Но это отчёт не меняет, тоже ведь женская вещь. А вы знаете, Китри, что раньше пили чай из блюдец? Из таких маленьких тарелочек, вроде тех, в которых было айвовое варенье. Наливали в блюдечко и хлюпали: хлюп-хлюп. Специально хлюпали, чтобы было слышно. Я пытался понять почему, но никаких объяснений найти невозможно, то ли им так было вкуснее, то ли это было знаком вежливости: пью ваш чай, хлюп-хлюп, и получаю великое удовольствие, хлюп-хлюп. Логика звуков ведь может быть самой необычной, как у птиц.
– Вам мало, что все вокруг и так вам хлюпают?
– А я ведь совершенно не считаю, что нужно противостоять партеногенезу, – вступил Алекзандер. – Пусть это и шаг к разделению человечества, но таких шагов было множество. Религия – это шаг к разделению, семья – обособление, государство – это границы. Эпидемии разделяли, войны, катастрофы разделяли. Разделение – это конкуренция и развитие. К тому же их уже три миллиона. Если б не так агрессивно, можно было бы…
– Смешной снисходительный тон! Ненавижу! Никто не спрашивает вашего разрешения. Это не шаг к торговле, это выделение нового человечества из старого! И не деться вам от этого никуда. Самец нужен был для мутации и эксперимента. Извините, хлюп-хлюп-хлюп. Хорошо мутировал – молодец, принёс мутацию в женское ядро! Плохо – извини, все твои умерли. Но природная эволюция закончена и ничего больше от вас не требуется. Ну, не требуется, ну, не нужны вы, хлюп-хлюп, ну, что с этим поделать? Не-нужны! Отработали хреново, как могли, спасибо и за это, хлюп-хлюп. Посмотрите какая деградация у вас происходит. Давно вы видели любовь? Не отношения, хотя и в отношениях вы уже как дети, а настоящее чувство? Давно вы видели влюблённую пару? Что у вас, Паолиньо, с Эли? Втюрились в хрупкую школьницу, в ребёнка, за одно свидание? Это что, по-мужски? А потом? Позорище было, вы же не животное. Бабушку упустили на ровном месте. Полицейские! Деградация полная! А во время той вашей операции? Кричат, пыхтят, лапают, потом, небось, ещё и насиловали.
– Не надо фантазировать.
– Чистые обезьяны. Женские особи, рожденные в результате партеногенеза, как всем уже двести лет известно, живут намного дольше, а одно это – признак более развитой ветви, я уж не говорю про моральный облик и здоровье, извините, хлюп-хлюп, – Китри посмотрела на Паолиньо, потом перевела взгляд на Алекзандера. Алекзандер тут же протянул ей на ладони жёлтую капсулу. Китри подошла, взяла её ноготками, не касаясь его ладони, проглотила, показала широко раскрытый рот и сказала: «Насильники».
– А зачем опыты с Вольбахией? – сказал Паолиньо, – Зачем превращать любой зародыш в женский? Это не разделение и не выделение, это агрессия и атака. Могли бы оставлять мужские, так нет: такая переделанная девочка, когда вырастет, будет размножаться уже без мужчины, партеногенетически. Здорово, да?
– Вас не хотят! – закричала Китри, – не хотят вашей мужской звериной генетики! Усвоили?! Дайте нам идти своей дорогой. Партеногенянки – это вопль отчаяния человеческого вида.
– Нет! – крикнул Алекзандер, – в будущее пойдем все вместе! ООЧ на днях принимает закон об охране ДНК как культурной ценности высшего порядка.
– Обезьяны, если бы могли, тоже приняли бы закон о сохранении своей передовой ДНК. Ничего вам законом не удержать, неужели не понятно?
– Друзья, наши споры ни о чём – улыбнулся Паолиньо, – всё так быстро меняется! Никто не может заранее знать собственное мнение. Мы тут сидим в далёкой провинции, а в центре уже поменялись лозунги.
– Не понимаю, чем мы тогда с тобой тут занимаемся? – спросил Алекзандер.
– А мы сейчас услышим Шопена, – сказал Паолиньо, – и сразу всё поймем.
В глубине дома, плохо, но все же различимая за решеткой, в тени гостиной за роялем устраивалась Элиастелла. Она заметила, что на неё смотрят и помахала им рукой. Каждый развернул свой стул в сторону гостиной. Китри пристально смотрела на Элиастеллу.
– Китри, – Паолиньо старался говорить мягко, – Вы так упрямо пытаетесь связаться с Элиастеллой, что даже стекла среагировали. Вы всё никак не поверите, что здесь не дурачки оборудовали дом. Посмотрите, стекла начали закрываться, и мы будем лишены возможности наслаждаться Шопеном, а Вам могут запретить следующее свидание, от которого, правда, Вы уже отказались, но мы надеемся, что Вы передумаете.
Китри отвернулась и отошла от дома.
– Спасибо, Китри. Подождем минутку – они опять откроются.
– Значит, ты ей отдал в распоряжение дом и содержишь её?
– Ну да, закон разрешает, договор подписан.
– А ты знаешь, что такие вот ситуации часто кончаются возвращением в тюрьму, а в части случаев – совсем плохо.
– Слыхал, да. Но есть и другие варианты.
– Двадцать семь процентов.
– Мне вполне достаточно.
– Шикарно ответил, понимаю тебя. Конечно, само решение пойти в операцию без связи и внешнего контроля вопиет, так сказать, о героизме. Но что это за награда такая? Дом-тюрьма? Как тебе разрешили держать эту дикую при себе? Такие риски! Что происходит, а?
– Сам удивляюсь, – ответил Паолиньо, – я только попросил, а решали судьи.
– Ты только попросил – и они согласились, да?
– Ну да.
– Врешь как сивый мерин!
– Не знаю ничего про мерина. Кто это?
– Птица такая, в Африке живет. Питается сивками.
– Если бы питалась сивками, то была бы сивкин мерин, или сивкинский мерин, а раз сивый мерин, то, скорее всего, питается сивами.
– Да, точно, извини. Сивами питается, сивыми меринами – ловит их на пальмах, как дураков, и съедает.
– Нет птиц таких, говорю как специалист.
– Нет, есть! Вот тут один экземпляр на стуле присел. Не знает, что мерин – это конь, который не может дать потомства.
– Даже среди коней уже есть продвинутые мужчины, – сказала Китри.
– Неплохо, Китри, – заметил Алекзандер.
– С мерином – это ты совсем мимо, – сказал Паолиньо.
– Ну, рад за тебя, – засмеялся Алекзандер.
Стекла двинулись в обратную сторону и Паолиньо встал и пошел к решетке. Элиастелла увидела, вышла из-за рояля и подошла к нему с другой стороны.
Они пошептались, и Паолиньо вернулся к столу: – Эли разрешила сказать вам, что она беременна.
Алекзандер ошарашенно переводил взгляд с Паолиньо на устраивающуюся за роялем Элиастеллу.
– Вот это да!
– Поздравляю, – тихо сказала Китри.
– Гиногенез?
– Алекзандер, ты очень осведомлен, но нам всё равно, мы с Эли очень счастливы.
– Если да, то третий случай!
– Балансер дал согласие, так что всё в порядке, не переживай, – весело сказал Паолиньо.
– Теперь понятно. Но в любом случае тебе надо быть осторожным. Ты, когда заходишь, надеюсь, соблюдаешь все меры предосторожности?
– Это запрещено.
– Понятно, что запрещено, Паолиньо, не валяй дурака.
– Нет, говорю тебе. Не заходил и не захожу.
– В смысле? Что?! Боже мой. Как это? То есть это, значит, с того дня? А?
– Без комментариев.
– С одного раза? Ну, ты орёл! Партенку с первого раза!
– Пошло, – сказала Китри.
– Насчёт мерина – беру свои слова обратно.
– Перестань, Алекзандер. Я сделал ей предложение.
– О-о-о!
– Она не будет больше портить себе биографию.
– Ты чокнулся, чокнулся. А что у неё в прошлом?
– Неужели, Паолиньо, вы будете обсуждать с чужим человеком детали биографии вашей будущей жены?
– Дорогая Китри, – сказал Алекзандер, – так бывает у старых отсталых обезьян. Называется: мужская дружба. Он мне не чужой, не как у подружек-сестрёнок, до первого дележа, представьте себе: он родной мне человек.
– Может, – сказала Китри, – роднее жены?
– Это второй мяч в твои ворота, согласись, Алекзандер.
– Хорошо, пусть побеждает. Я люблю её победительницей. Так что там с послужным списком? Или мне самому запросить информацию?
– Она отсидела десять лет с переустройством при Робмэне Втором.
– То есть это ещё тогда? И не помогло?! Такой страшный рецидив? Это сколько же ей лет, этой школьнице?
– У дам этого не спрашивают. Неважно на самом деле, она всё равно как ребенок.
