скачать книгу бесплатно
– Но насчет Анюты, так это совпадает! – жарко возразил Захар, который никак не мог прийти в себя. – Ведь я отправляю ее в Кимры к сестре, пусть отвезет им кое-что из наших запасов. Лавочник Савватей едет, обещал взять с собой девчонку. «Дня за три-четыре, говорит, расторгуюсь и на возвратном пути ее с собой прихвачу».
* * *
Часов в девять, когда на дворе было еще серо, Анюта села на дерюжку, которую Савватей постелил в сани, мать накинула на дочь старый овчинный полушубок и сказала:
– С Господом!
На крыльце, зябко ежась, стояли в одних рубахах брательники. Отец поставил в сани куль крупитчатой муки, туесок с медом, осьмуху домашнего вина. Еще прежде Анюта спрятала на груди десятирублевую ассигнацию, которую отец приказал отдать сестре.
– Погода подымается, – сказал Захар, задумчиво поглядев на небо, закрытое низкими лохматыми тучами. – Вон как по дороге поземка крутит!
– Это нам ничего, – весело говорил Савватей, туже перепоясывая светлый тулуп. – Домчим одним пыхом!
Добрый жеребец, давно нетерпеливо уминавший копытами снег, с легким скрипом сдвинул сани и бойкой иноходью полетел по накатанной дороге.
Анфиса, томимая мрачными предчувствиями, долго-долго глядела вслед ездокам, пока они не скрылись за дальним поворотом.
…В тот же вечер семья Кирилловых поела грибов, засоленных осенью, и двое мальчишек в страшных мучениях скончались уже к полудню следующего дня. Еще через несколько часов, испытывая сильную головную боль и помрачение сознания, выворачиваемая постоянной рвотой и сводимая судорогами, испустила дух Анфиса. Последним помер Захар – на рассвете следующего дня.
А еще через сутки, как раз в полдень 31 декабря, Савватей прикатил из Кимр. Он придержал жеребца, остановился у дома Кирилловых. Из саней вылезла Анюта, улыбавшаяся в предвкушении встречи с домашними.
Но встретили ее чужие люди, толпившиеся в сенях и горнице. На сдвинутых столах стояли четыре гроба.
Сиротская доля
Схоронив родителей, Анюта переселилась в Кимры.
Андрей Абрамович, муж тетки Марии, сорокавосьмилетний крепкий человек, работавший механиком на ткацкой фабрике, почесывая большой, в синих прожилках нос, рассудил:
– Девчонке теперь в деревне делать нечего, пропадет там одна. Надо продать дом в Никольском, Анюта же пусть к нам переселяется. Будет по хозяйству помогать. Все едино бездетные мы!
Так и решилась судьба сироты.
Ее поселили в угловой чуланчик, где она спала на большом сундуке, а в маленькое высокое оконце едва брезжил свет – солнце загораживала стена.
Поначалу дело пошло неплохо. Трудилась Анюта от зари до зари: бегала за продуктами на базар и в лавки, месила тесто, готовила обед, ставила самовар, следила за курами, чистила двор и мыла полы в доме, стирала белье. И все делала не только смиренно, без ропота, но как-то весело, ухватисто. Тетка Мария восторгалась:
– Ох, Анька, шустра ты. Вся в покойных отца-мать пошла.
Андрей Абрамович, раскуривая папиросу, кивал лысой головой:
– Как пчелка трудится. И собою краля.
Тетка Мария благодушно улыбалась, радуясь бесплатной помощнице:
– Такая в девках не засидится! А тебе, Анька, и капитал к свадьбе лежит – двести рублев за проданный дом. Твое приданое!
Но и тетка, подобно несчастному Захару, ошибалась в судьбе воспитанницы. Вскоре начались такие дела, что не приведи господи!
Ухажер
На общую беду, послала как-то тетка Мария Анюту на фабрику к мужу – какое-то дело приспичило. Там ее заметил двадцатилетний юнец в узких панталонах и лакированных штиблетах – сын хозяина фабрики. Парень он был порченый, к дамскому полу приученный. Делом он никаким не занимался, а приходил на отцовскую фабрику приставать к ткачихам. Ведь не всякая девица отважится отказать в ласках хозяйскому отпрыску!
Сам хозяин не только сквозь пальцы смотрел на забавы сыночка, но когда ему жаловались, недовольно морщился:
– Ну что с этой девкой случится? Не убудет…
Вот и проказничало это великовозрастное дитя.
* * *
Увидал он Анюту, оскалился:
– Ах, какой замечательной красоты, прямо королева! Почему я тебя раньше не видел? В каком цеху работаешь? Может, новенькая?
Анюта, не подозревая худого, все про себя рассказала.
Навязался юнец, провожать пошел. С той поры стал домой к Анюте приходить, нахально себя ведет, шагу не дает девушке ступить. И время выбирает такое, чтобы она одна в доме была. Раз тетка Мария, подходя к дому, услыхала крик о помощи. Влетела она в прихожую, а там юнец Анюту на пол повалил, одежду на ней рвет.
Схватила она скалку, отходила по спине незваного гостя, а тот выскочил на улицу, кулаком грозит:
– Скажу отцу, он твоего мужа с фабрики уволит. Наплачешься!
Вечером держала тетка совет с Андреем Абрамовичем. Решили:
– От греха подальше отправить Анюту в Питер.
Дело в том, что соседский купец как раз туда собирался и обещал ее «приспособить в дом к хорошим людям».
Жизнь столичная
Петербург приятно поразил Анюту, которая, кроме Кимр, других городов не видала. Она любовалась громадными красивыми домами, стремительным бегом легких колясок, изящно одетыми дамами и господами, зеркальными вывесками и витринами богатых магазинов и кафе.
«Хорошими людьми», про которых говорил купец, оказался его двадцатипятилетний свояк Ермолай Белов. Это был коренастый щеголеватый человек с бесцветными навыкате глазами, жидкими белесыми волосами с пробором посредине, за которым Ермолай заботливо ухаживал.
Ермолай служил приказчиком в большом магазине, как раз напротив Николаевского вокзала. Это был сметливый и расторопный парень, твердо решивший нажить капитал и верою-правдою служивший владельцу магазина Федору Федоровичу Скоробогатову.
Искренне восхищаясь хозяином, пробившимся из мальчика на побегушках во владельца обширной торговли, ворочавшего многими тысячами, Ермолай в восторге произносил:
– Федор Федорович – человек ума просторного! Деньги лопатой гребет, совком подгребает, а трубку ассигнациями раскуривает.
Скоробогатов, в свою очередь, тоже отличал Ермолая. Если даже в самых богатых магазинах на бойком Невском приказчик самое большее получал за рабочий день целковый, то Ермолаю хозяин платил рубль с полтиною, да ко всем большим праздникам подарки подносил – «за усердие!».
* * *
У хозяина росла единственная наследница – дородная, вечно словно чуть заспанная, с гладким сытым лицом – дочь Олимпиада. И хотя она не была лишена некоторой привлекательности, но все у нее как-то неудачно с замужеством складывалось. Ей в грезах все мерещился какой-то сказочный Иван-царевич, а сватались сыновья знакомых с детства купцов – Федулы да Сидоры. Вот и надувала губки Олимпиада: «Не ндравится мне он, какой-то скучный, интересу в нем никакого!»
Отец свирепел:
– Почто выкобениваешься? Сурьезных женихов отвергаешь. Вот выдам за пастуха, так будешь с ним свиней пасти…
Но прежде пастуха появился лихой урядник казачьего полка Левченко, стройный красавец с закрученными кверху усами, решительными манерами и вдрызг проигравшийся в карты. Он лихо гарцевал на горячем жеребце под окнами Олимпиады, заламывал на затылок фуражку с золотой кокардой и посылал воздушные поцелуи.
Впрочем, как покажет жизнь, поцелуи были не только воздушными.
Благодетель
Ермолай сидел против потемневшего от времени большого зеркала в узорной деревянной раме, поплевывал на пальцы и тщательно ровнял пробор. При этом, важно прерывая разговор в связи со сложностями своего занятия, он говорил Анюте, примостившейся рядом на кончике стула:
– Так как ты есть сирота и никому не нужная, я буду твоим кормильцем и благодетелем. Станешь жить у меня вроде племянницы. Я тебя приспособлю к домашнему хозяйству. Поняла? А ты за мое добро старайся и чувствуй…
И вновь Анюта бегала по лавкам, готовила, мыла, штопала, стирала. Как-то незаметно, словно это само собой разумелось, стала с Ермолаем разделять ложе, жить как с мужем.
После первого раза Анюта, горячо переживая свой позор, разрыдалась. Ермолай облапил ее, поцеловал в мокрые глаза:
– Чего ты разошлась? Поживем, поживем, а там, глядишь, я тебя и под венец поставлю. Девка ты во всех отношениях справная, даже можно выразиться – замечательная.
Смирилась девица, тихо молвила:
– Воля ваша, Ермолай Павлович, только коли сироту обманете, большой грех на душу возьмете.
Тот за словом в карман не лезет:
– Грешный честен, грешен плут – яко все грехом живут! Только я так умишком прикидываю, что деться тебе, краля, некуда. Кто в столицах пожил, того в деревенскую глухомань и палкой не загонишь. А у тебя в деревне нет ни кола ни двора. Так что держись за меня, солидного человека, да угождай, чтоб в моих мыслях перемен не произошло. Так-то!
Глубоко вздохнула Анюта:
– Ваша правда! Буду услужать вам по мере возможностей.
– Вот и хорошо. На твою нынешнюю должность знаешь сколько желающих? Коли свистну я – десяток набежит. Где мой спиджак, ты его вычистила?
Необыкновенные способности
…Оставшись одна, Анюта опускалась на колени перед образом Спасителя, молилась за здоровье своего благодетеля, горячо благодарила Господа за доброту его, а пуще всего свой грех замаливала.
Возвращался Ермолай со службы поздним вечером. Плотно поев и выпив три граненых рюмки водки, он помешивал горящие в печи дрова кочергой и рассказывал:
– У меня, Анюта, мозги по нашему делу очень большие. Мой хозяин Скоробогатов даже сегодня вслух при всех моими мозгами восхищался. Говорит: «Ты, Ермолай, из гроба покойника заставишь подняться, к нам в магазин прийти, а уж тут кому хочешь из аршина сукна три раза по пол-аршина отрежешь!»
Анюта искренне радовалась:
– Какие у вас, Ермолай Павлович, способности необыкновенные!
– В нашем деле без этого нельзя! И еще следует деликатным разговором покупателей ублаготворить. Может, сидит вещь на нем как седло на корове, а ты ему с восхищением: «В этом польте вы, ваше благородие, прямо на губернатора похожи!» Он уши и развесит, деньги отсчитывает. Да-с, нужно умение вежливо обойтись.
Анюта сочувствует:
– А что ж вы, Ермолай Павлович, так себя изнуряете, вовсе уставший со службы являетесь?
– Наш Скоробогатов мужик оборотистый, он дешевых поставщиков имеет. И все твердит: «Лучше раз в карман рубль положить, чем сотню ни разу!» Вот по этой причине у нас в магазине цены самые унизительные. Публика к нам так и прет, да я еще должен при растворе постоять.
– Это при каком таком растворе?
– Да возле дверей входа, на прохладном ветру. Как увижу подходящего звания фигуру, так и тащу ее к прилавку чуть не за рукав, зазываю: «Шелк, атлас, канифас – все товары для вас! Задарма купите – в нашу фирму заходите! У нас без обману – радость вашему карману!»
– И заходят?
– На руках заносим, с песнями! А уж как раствор покупатель пересек, тут все равно что карась в сеть попал – трепещет, но не вывернется. Выше ушей товаром завалим. Без покупки редкий от меня ускользнет. За это хозяин и отличает.
Зевнет Ермолай, потянется сладко да скажет:
– Туши, Анюта, лампу, спать хочу!
…Так и побежали недели, месяцы, годы.
Карьера
Минуло пять лет. В судьбе Ермолая наступили значительные перемены. Началось с того, что перед самым Днем Святой Троицы старший продавец Филиппов с нетрезвых глаз полез купаться в Неву, в которой и утонул.
Труп, раздувшийся от бурой воды, выловили через неделю и схоронили на Волковом кладбище.
Уже во время поминок Скоробогатов посадил неподалеку от себя Ермолая, а по окончании застолья сказал ему негромко:
– Есть у меня для тебя сурпризец. Завтра с утра приди в магазин пораньше, потолкуем.
Толковать долго не пришлось. Хозяин на другой день объявил:
– Потому как вижу твое уважение к моей персоне и усердие по службе, назначаю вместо утопшего – старшим продавцом.
Это означало увеличение жалованья почти в три раза и избавление от все-таки унизительного стояния «в растворе».
Тем временем Олимпиада, скучавшая после неожиданно исчезнувшего из-под окон казака Левченко, стала вдруг с какой-то грациозной вежливостью изъясняться с Ермолаем. С ней, впрочем, у нового старшего продавца и прежде были непринужденные отношения. Ермолай вел себя до некоторой степени нахально, пускаясь на рискованные разговоры:
– Что ж вы, Олимпиада Федоровна, столь обманчивую внешность имеете?
Олимпиада удивлялась:
– Вы об чем намекаете, Ермолай Павлович?
– Сказывают в народе, что к вам сыночек купца Артамонова сватов засылал. И вы ему отказали, так он, сердечный, вторую неделю с горя пьет – не просыхает.
– Это тебя не касается, но зачем ты внешность мою упомянул?
– По наружности лица вы ангел небесный, а сердце ваше – каменное…
– Ха-ха! – зарделась польщенная словами Ермолая Олимпиада. – Так ведь я не бесприданница какая, могу и выбрать себе кого по сердцу.
– Но и артамоновский сынок из себя хоть куда. Правда, прыщеват малость, да причина тому известная, супруга быстро вылечит.
