Гнездо аиста

– Ну, как вам это нравится?! Черт-те что с хвостиком! Я обещал своим друзьям веселый вечерок, а Зинаиде вздумалось довести всех до слез. И ведь ни слова не изменила в тексте! Как ей это удалось? Вот чертовка… Вы что-нибудь понимаете, Клим?

– Я понимаю, что вы все гениальны, – выпалил Клим, опасаясь, что если Иван еще хоть полминуты будет вести себя как обычный человек, то он уже не сумеет сказать того, что копилось в нем весь спектакль.

– Да ну? – насмешливо отозвался Иван и присмотрелся к нему повнимательнее. – Да вы тоже расчувствовались, как я погляжу! Клим, это же ваша пьеса! Вам-то чего над ней плакать? Сами же и напридумывали…

– Я не над ней… И я совсем даже не плачу! Я не знаю… Это было потрясающе! Как она играла…

Надев наконец рубашку, Иван спокойно согласился:

– Это да. Зинаида еще и не такое может. Ей бы в профессиональном театре играть. Или в кино…

Быстро поозиравшись, он шагнул к Климу и весело зашептал, щуря голубые глаза:

– Ну, теперь поняли, ради кого я хочу стать профессиональным режиссером? Кто вытащит ее отсюда, кроме меня? И надо торопиться… Как бы мы ни пыжились, молодость-то проходит! А «Шутиха» – молодежный театр, Занька здесь уже не на месте. С женщинами это быстро происходит…

Отклонившись, Иван продолжил таким тоном, будто угрожал кому-то, пытающемуся помешать:

– Но я сумею пробиться, уж вы мне поверьте! Держу пари, что я и сам стану знаменитым, и Зинаиду выведу на большую публику. Сейчас она растрачивает себя на сотню зрителей. Я добьюсь, чтобы на нее смотрели тысячи. Для своей жены я это сделаю…

Напоследок он смерил Клима цепким взглядом: верит ли? Потом добродушно усмехнулся и подтолкнул к одной из дверей:

– Ну, пойдите, скажите ей, как вам понравилось! Слово автора – это же особое слово…

– А вы свое слово ей уже сказали? – он по возможности изобразил полную невинность, хотя никакой уверенности, что опытный взгляд режиссера не выведет его на чистую воду, у Клима не было.

Но Иван в этот момент застегивал часы и не видел выражения его лица.

– Я сказал, – пробормотал он. – Но мы еще поговорим с ней об этом. Я пока не очнулся от ее выходки…

– Это была по-настоящему гениальная импровизация, – серьезно сказал Клим, надеясь хоть немного переубедить его. – Она изменила весь характер роли одной только интонацией.

Однако Иван воспринял это не так, как ему хотелось. Оглядев Клима с ног до головы, отчего тот сразу вспомнил, какой нелепый костюм надел сегодня, он раздраженно бросил:

– Два гения на одну семью – не многовато ли?

Клим даже не нашелся, что на такое ответить. Еще раз пройдясь по нему оценивающим взглядом, Иван без восторга произнес:

– Ну что ж, господин автор, скажите ей, что она гениальна… Только, держу пари, она не воспримет это всерьез! Я достаточно потрудился, чтобы Зина не особо обольщалась на свой счет. Это вам я могу ее расхваливать, а ей самой об этом незачем знать… Идите же, не бойтесь, она уже переоделась. У нее это быстрее получается, чем у любого из нас. Она вообще такая… расторопная. Потому и успевает все. С тремя-то детьми!

– Зачем вам столько детей? – машинально спросил Клим первое, что пришло на ум, одновременно подбирая слова для Зины, которые тут же проваливались куда-то вместе с сердцем.

Иван развел руками и светло улыбнулся, смущенно взъерошив волосы:

– Любит она их, понимаете?

– Да, – растерянно ответил он, уже ругая себя за этот нелепый вопрос. Конечно, любит. Как же еще можно это объяснить?

– Вторая дверь справа, – нетерпеливо бросил Иван, мгновенно изменившись, и взялся за телефон. – Мне нужно сделать пару звоночков, уж извините… А кстати, Клим! Значит, вы все именно так и представляли? Я имею в виду «Лягушку»… Выходит, это я ни черта не понял? – он громко рассмеялся, повторив слова, которые Клим недавно произнес мысленно.

Внезапно оборвав смех, Иван яростно потер загорелый лоб и, сморщившись, как от резкой боли, спросил:

– Когда же вы успели так обработать Зину? Вы ведь с ней и знакомы-то не были! Или вы мне наврали? Признавайтесь, все равно ведь узнаю. Не у вас, так у нее…

– Я не врал, – растерялся Клим. – И я ее не обрабатывал. Наверное, мы просто хорошо поняли друг друга.

– Так хорошо, что она впервые пошла против моей воли?

Не понимая, в чем его вина, Клим забормотал:

– Я только сказал, что мне это виделось совсем не смешным… Но я не просил ничего переделывать! Только сказал это, и все…

– Значит, она изменила роль прямо-таки на ходу, – задумчиво проговорил Иван. – Что ж, может, она и вправду гениальная артистка… Ведь нигде даже не училась! Она вроде крепостной актрисы. Это у нее в крови. Главному ведь не научишь… Может, и мне не стоит дергаться? Столько проблем возникнет… Ладно, подумаем. Ну…

Он выжидающе посмотрел на Клима, и тот заторопился опять, как уже было в присутствии Ивана, почувствовав себя неуклюжим и нескладным, не умеющим так ослепительно улыбаться и заразительно хохотать. Выбравшись из комнаты, Клим быстро прошел ко второй двери по правой стороне, как ему было указано, и постучал одним пальцем. Веселый, ничем не омраченный голос Зины пригласил его войти, и Клим заметил, что разулыбался, услышав ее. Ему ничего не стоило спрятать эту улыбку, но Клим так и вошел в гримерку.

Зина действительно уже переоделась и снова заплела косы, и теперь, вытянув длинные ноги, пила кофе в большом («Из салона!») кресле. Увидев Клима, она быстро поставила чашку на сервировочный столик из прозрачного черного стекла и вскочила ему навстречу.

– Да что вы! Сидите! – беспомощно вскрикнул он. – Вы же так устали…

Клим услышал свой голос будто со стороны и поразился тому, как непривычно счастливо он звучит. И мгновенно поддавшись этому внезапно выплеснувшемуся из него счастью, Клим, удивив себя самого, обхватил Зину обеими руками и прижал так, будто они давно были родными людьми.

– Спасибо, – зашептал он, не отпуская ее. – Я до сих пор не могу поверить, что это было… так!

– Как? – засмеялась она, на этот раз не вырываясь и не запрещая ему делать этого.

– О господи… Я ведь придумывал какие-то слова! У меня все вылетело из головы! Я помню только, что вы – самая лучшая, самая талантливая, самая красивая, самая…

– Отпустите меня, – попросила Зина, мягко уперевшись ему в грудь. – Это уже становится неловким…

«Я неловкий, – мгновенно протрезвел он и повторил, быстро отведя руки. – О господи… Зачем я? Ей же, наверное, было неприятно… Такая женщина и я. Да я приближаться к ней не должен!»

Сглотнув обиду, Клим попытался присмотреться к ней, но не обнаружил никаких признаков переживаний после ссоры с мужем. Ему вдруг вспомнилась одна девочка из его пациентов, которая клялась, что не замечает и ничуть не обижается, когда отец кричит на нее. «Не бьет же, а так… Пускай…» Она сравнивала его с голосом диктора по радио, который обязан звучать, но которого она сама не обязана слушать.

«Я этого не слышу», – сказала и Зина, когда они прятались на лестнице, и только теперь Клима осенила догадка, что она имела в виду не только друзей мужа…

«Как же можно так жить?» – подумал он в замешательстве, но тут же готовым ответом в памяти возникло лицо жены, беззвучно шевелившей губами, потому что Клим тоже приучил себя не слышать того, что она говорит. Он глядел на Зину с состраданием человека, встретившего другого со всеми очевидными симптомами такой же неизлечимой болезни, как у него самого. В их случае – с частичной глухотой.

Но по Зине не было заметно, что она очень уж переживала по этому поводу. Даже попросив отпустить ее, она продолжала смотреть на Клима такими же счастливыми глазами, в которых, как у сына, густо мерцала шоколадная радость.

– Вам понравилось, да? А вы поняли?

– Что вы импровизировали на ходу? Ну конечно! Хотя, кроме меня, никто в зале не догадался, по-моему… Даже мне казалось, что иначе и нельзя.

– Хорошо, что вы не видели, как это выглядело раньше, – серьезно сказала Зина и опять вытянулась в кресле. – Садитесь, Клим, а то меня уже ноги не держат… Нет, только не уходите, пожалуйста! Я не хочу сейчас оставаться одна.

Она с опаской покосилась на дверь, но ничего не сказала. Потом, вспомнив что-то, нахмурилась и спросила, глядя на чашку с остывшим кофе:

– Вам нужно домой, да?

– Нет, она вполне справляется без меня, – заверил Клим, нисколько не задетый ее вопросом, ведь то, о чем она говорила, давно стало частью его жизни, стесняться которой не имеет смысла.

Убедившись, что Зина дожидается продолжения, он спокойно сказал:

– Еще недавно она даже работала. В архиве. Но потом везде начались сокращения, вы же знаете… И Маша, конечно, попала первой. Боюсь, что она уже замучила к тому времени всех там своими снами.

– А стихи она еще пишет? – пригубив остаток кофе, Зина вся сморщилась и снова отставила чашку.

– Пишет, – не удержавшись от вздоха, признался Клим. – Только это уже не назовешь стихами… Раньше хотя бы рифмы были… А сейчас это просто поток бессвязных мыслей, ни одна из которых не додумана.

– Жаль, – сказала она, не улыбнувшись. – Я люблю стихи. Мне хотелось бы почитать то, что есть у нее.

– Потому что вы ее играете? – Клим сразу же прикусил язык, потому что вопрос показался двусмысленным даже ему самому.

«Будто я выжимаю из нее хоть малость симпатии ко мне! Дурость какая», – сердито подумал он и только хотел заговорить о чем-нибудь другом, как Зина легко ответила:

– Да.

Он удивился тому, как больно отозвалось в нем это «да». И зло поддразнил себя: «Значит, все-таки надеялся выжать? А ничего не вышло… Ни в чем ничего не вышло… Нет, что я несу?! Пьеса-то получилась! Разве это не чудо? Да я должен вопить сейчас от восторга, а не хныкать, как сопливый подросток…»

– Я, конечно, могу принести ее тетради, если вы считаете это настолько важным, – с неохотой отозвался Клим. – Только, боюсь, вы не найдете там ничего интересного. Для роли, я имею в виду.

– А для себя?

– А вам это нужно? Я ведь говорю, что там – сплошной хаос. В юности мы называли такое «бред сумасшедшего». Боюсь, это очень точно, хотя и грубо.

– А вы умеете быть грубым? – неожиданно спросила Зина.

Склонив голову набок, словно прислушавшись к чему-то внутри себя, она сама и ответила:

– Нет, не умеете.

Он хмуро спросил, чувствуя себя уличенным в постыдной мягкотелости:

– А это обязательно?

– Совсем не обязательно. Просто я еще не встречала таких людей.

Климу тотчас захотелось поговорить об Иване, но это было бы верхом бестактности, и потому он ухватился за другой созревший вопрос:

– А разве вы умеете быть грубой?

Она засмеялась, потом вздохнула:

– Иногда я так ору на детей… Просто нервы сдают! Но они все равно не воспринимают это всерьез.

– Не обижаются?

– Нет. Хоть и затихают на время. Но опять же – только на время!

– На вас невозможно обидеться…

Зина издала недоверчивый смешок:

– Почему это? Знаете, как дети говорят: на дураков не обижаются. Вы это имеете в виду?

Ему и самому стало смешно:

– По-вашему, я мог так подумать?

– Нет, – согласилась она. – Не утверждаю, что обо мне не могли… По-моему, вы вообще не можете так думать. Вы написали такую добрую пьесу!

Клим только руками развел:

– Боюсь, это еще ни о чем не говорит! Большинство гениальных художников в жизни были совершенно невыносимы… А я к тому же еще и не гениален.

Ее рука мелькнула в протестующем взмахе:

– Ну, знаете! Это так спорно!

– Мне, конечно, приятно это слышать, – признался Клим, разглядывая ее успокоившиеся на колене пальцы, – только, боюсь, я не настолько самовлюблен, чтоб хоть на минуту поверить, что… это хоть отчасти… Вот видите! – окончательно запутавшись, воскликнул он в отчаянии. – Я даже говорить толком не умею! А вы…

– А со своими пациентами вы умеете разговаривать?

Удивленно тряхнув головой, он неуверенно откликнулся:

– Это же дети! С ними гораздо легче.

– Жорка уже успел нашептать, как вы ему понравились.

– Правда? – обрадовался Клим и сам удивился, обнаружив, до чего ему стало приятно.

– Я сказала, что он тоже вам понравился.

– Ну и правильно! Так и есть. Он не забудет взять свой гриб?

– Чагу? Жорка и это рассказал. Он уже придумал, что в его играх это будет волшебный валун. Стоит только сесть на него, и твое желание исполнится.

Клим искренне разулыбался:

– Здорово!

– У детей все здорово получается. Они еще во многое верят. В хорошее…

Ему мгновенно представились глаза совсем другого мальчика, изнасиловавшего, как потом выяснилось, двух первоклассниц. Клим с трудом отогнал этот пробившийся через время взгляд и с усилием произнес:

– Не все у них здорово получается…

– Да, вам, конечно, лучше знать, – сразу согласилась Зина и вдруг, легко оттолкнувшись, встала на ноги. – Слушайте, Клим, у меня идея! В этом вашем приемнике-распределителе дети подолгу живут?

– Кто как…

– А может, нам у вас выступить? Сюда их везти, наверное, опасно? Разбегутся еще… Не «Лягушку», конечно, покажем, что-нибудь попроще…

Он с удовольствием принял и эту похвалу.

– У нас же есть детские спектакли! Буквально на три-четыре роли.

– А кто оплатит ваше выступление? – насторожился Клим. – Боюсь, у нас каждая копейка на счету. Вы же знаете…

– Господь Бог оплатит, – усмехнулась она. – Вы считаете нас крохоборами? Знаете, о чем я думала до того, как вы зашли? О ваших словах. Что нужно просто выйти на улицу, к людям, если в театре тебе не дают делать то, что хочешь. Это здорово… Почему мне раньше это в голову не пришло? Может, нам удастся растормошить наш сонный город?

Клим с сожалением заметил:

– Он опустеет без вас…

Зина с удивлением обернулась, сжимая в руках маленькую кожаную сумочку:

– Кто?

– Город.

– А мы никуда и не собираемся!

– А как же… Иван говорил, что хочет учиться… Ведь придется уехать…

Ее тонкая рука опять поднялась во взмахе:

– А, это… Да он уже лет десять об этом говорит. Я не думаю, что когда-нибудь… Его здесь слишком многое держит.

– Дети, театр, вы, – едва слышно предположил Клим.

– Да не столько мы… Его бизнес очень увлек. Иван ведь человек азартный. Оказывается, зарабатывание денег очень затягивает.

Клим впервые обратил внимание, что для богатой женщины она одета как-то очень уж просто. И Зина тотчас ответила на непрозвучавший вопрос:

– Мы этих денег и не видим. Живем вшестером в трехкомнатной малометражке… А деньги Иван тут же вкладывает в дело, заключает новые соглашения. Это для него большая игра. И если потратишь хоть копейку, игра станет меньше. Да это все ничего, – без сожаления заключила Зина. – Меня не деньги волнуют.

– Опасность? – предположил Клим.

– Опасность, что бизнесмен поглотит артиста, – жестко произнесла она и требовательно поглядела ему в глаза. – Вы ведь понимаете?

– Кажется, да.

– Он строит большие планы, говорит о профессионализме, а сам все больше и больше времени отрывает от театра в пользу торговли. В театре нельзя поигрывать для себя! Так, как многие, например, для себя стихи пишут…

Выдавив из себя смешок, Клим напряженно заметил:

– Вот поэтому из меня и не выйдет настоящего драматурга…

Она вдруг решительно шагнула к нему и, как на лестнице, прижала к его груди ладонь:

– Знаете что, Клим, уезжайте в деревню! Хоть на пару лет. Поживете у матери, там ведь натуральное хозяйство, деньги необязательно зарабатывать. А городскую квартиру сдадите в аренду – на лекарства… Вот и проверите: нехватка времени вам мешает или… что-нибудь другое.

Он болезненно усмехнулся одними губами, опасаясь потревожить ее прижавшуюся ладонь:

– Боюсь, именно что-нибудь другое.

– Этого вы не знаете, – спокойно возразила она и опустила руку.

– А вот вы? – начал Клим, чтобы защититься. – Ведь знаете, что вы – большая актриса! Почему же вы ничего не предпринимаете? Не пробуете поступить в настоящий театр?

Зина обиженно дернула головой и отошла от него:

– А почему это наш ненастоящий?

– Я говорю о большой сцене. У вас было бы в несколько раз больше зрителей!

– О, это совершенно неважно, – безразлично отозвалась она, не отводя взгляда. – Вот когда вы писали пьесу, ведь вы же не знали наверняка, поставит ее хоть один театр или хотя бы прочитает кто-нибудь? Вы сами говорили, что вам просто необходимо было написать это. Так же и мне… Совершенно неважно, сколько людей в зале! Я ведь не смогу увидеть глаза каждого, если зал будет, как аэродром! А я должна знать, что никто не уйдет пустым, понимаете? Что я каждого наполнила собой… Не думаю, что в большом зале мне удастся это понять.

Не найдясь, что возразить, Клим смущенно пробормотал:

– Для чего же существуют большие театры?

– Я не знаю, – тем же тоном сказала Зина. – На мой взгляд, настоящее искусство создается не в них. Но что, конечно, спорно…

– Вы часто повторяете «спорно», – заметил он.

– А в мире вообще все спорно! Любая категория. Любая мысль. Думаете, найдется хоть одно изречение, с которым согласился бы каждый? Даже библейские заповеди вызывают споры. Причем многовековые.

– Боюсь, вы не совсем правы, – возразил Клим. – Но я так с ходу не соображу, как вас переубедить. Но обязательно должна существовать непреложная истина!

Смешливо прищурившись, она сказала:

– А вы часто повторяете слово «боюсь»… Вы на самом деле многого боитесь?

– Боюсь, что так, – засмеялся Клим.

– Разве художник не должен быть в первую очередь смелым?

– В первую очередь он, по-моему, должен быть талантливым. Но я не художник. Я – врач. Мне уже поздно что-либо менять.

Зина без стеснения поинтересовалась:

– А вам сколько?

– Сорок… один. Много, да? – он опять усмехнулся и недовольно отметил, что выглядит полным кретином с этими ежесекундными усмешечками.

– Много для чего? Помните, во сколько начал Гоген?

«Он мог позволить себе сбежать от жены», – мрачно подумал Клим и вдруг заметил, что из этого окна тоже виден краешек черемухи.

Он подошел поближе и разочарованно обнаружил, что солнце уже сползло с цветочных гроздьев, уступив место сумеркам, которые, как тоска, все окрашивают в серое.

– Пора домой, – невесело сказал Клим о том, чего хотелось ему меньше всего.

Повернувшись, он увидел, что Зина смотрит на него так же печально, как на сцене, и ее нежный подбородок по-детски подрагивает.

– Ну не надо так! – вырвалось у него. – Не такой уж я конченый человек. Мне нравится моя работа. И я написал забавную пьесу, разве не так?

– Вы написали чудесную пьесу, – тихо сказала она. – Это лучшая роль изо всех, что у меня были. Мы играли и Чехова, и… Да кого только не играли! Но никогда у меня так сердце не разрывалось… Такое совпадение с автором – это как чудо!

– Чудо, – прошептал он, замерев.

– Да! Мне все время казалось, что когда-то я сама думала обо всем этом, только не могла выразить это так, как вы… Знаете, почему я сегодня решилась все изменить, никого не предупредив? Потому что вы были в зале. Я все время вас чувствовала. Вы были… моим камертоном, вот кем!

Клим в сотый раз глуповато усмехнулся, смутно осознавая, что никогда еще так не шалел от счастья.

– Вот теперь я смогу спокойно уснуть, – растеряв все подходящие слова, пробормотал он.

Глава 5

Но уйти домой ему так и не удалось. Едва он собрался с духом проститься по-настоящему, как ворвался Иван, подтаскивая за руку сына, и заорал так, будто перед ним опять был полный зрительный зал:

– Все идем к нам! Я имею право наконец напиться как следует?! Занька, ты тоже можешь… Уж ты сегодня выложилась… Я позвонил Тоньке, она уже картошку жарит. Мать с нами, конечно… Клим, даже не думайте упираться! В гробу я видал все ваши «неудобно»! И «поздно» там же… К нам никогда не поздно, так и запомните!

– Запомню, – зачем-то пообещал Клим, хотя наверняка знал, что никогда не пойдет к Тараниным без приглашения.

Взгляд Ивана внезапно обрел знакомую цепкость. Невольно опустив глаза, Клим подумал, что, если б Таранин стал врачом, у него не было бы случаев неправильного диагноза. Легонько оттолкнув Жоржика, он с насмешливой доверительностью сказал:

– Разве я могу так просто отпустить вас, господин автор? Я еще не раскусил вас до конца.

– А вам обязательно нужно меня раскусить?

– А как же… Вроде бы все говорит за то, что я должен чувствовать себя очень спокойно в вашем присутствии. Вы ведь врач… Да и вообще, выглядите таким мягким человеком… А я почему-то все больше нервничаю. И, должен признаться, меня это жутко раздражает!

– Да? – растерянно спросил Клим. – Тогда зачем же вы тащите меня с собой?

Иван отстраненно проговорил:

– В школе у меня были одни пятерки по математике, хоть я и гуманитарий чистой воды… А знаете почему? Я не мог ни одну задачу оставить нерешенной.

– Я вам не задача и не уравнение, – сухо отозвался Клим, наконец разозлившись. – Упражняйтесь на ком-нибудь другом, если вам это так необходимо.

Знакомая улыбка, устоять против которой было невозможно, ясным всплеском мелькнула на лице Ивана. Ухватив Клима за рукав, он обиженно надул губы:

– Ну не злитесь, Клим! Вы же доктор, должны понимать, что у меня сегодня целая цепочка стрессов. Смилуйтесь надо мной, удостойте чести принять вас!

Легко сдавшись, Клим рассмеялся:

– Иначе как «Шутиха» вы свой театр и не могли назвать!

Он тут же вспомнил, что название это, оказывается, придумано вовсе не Иваном, и наивно ждать, что тот признается. Не отставая от него ни на шаг, Иван продолжал говорить возбужденно и громко, даже когда они вышли на улицу, перебивая себя ежеминутными окликами и приветствиями. К концу пути Климу уже казалось, что Таранины знакомы со всем городом, и он с забытой остротой почувствовал себя чужим здесь, хотя уехал из деревни уже много лет назад.

«Я так и не прижился здесь до конца, – уныло подумал он. – Чтобы вот так, как они… Как было в деревне: ты знаешь каждого, и все знают тебя. Наверное, это приятно… Я уже не помню. Только вряд ли от этого чувствуешь себя менее одиноким… Ведь каждому человеку достаточно, чтобы был кто-нибудь один. Единственный. У меня есть Маша, но ее как бы и нет…»

– У нас, Клим, семья такая, знаете… студенческая. Мы с Занькой вечные студенты, а мама моя тем паче… А дети у нас – абитура! Странно? Нам нравится, – продолжал объяснять Иван. – Мы потому и не надоели друг другу за пятнадцать лет. Да какие пятнадцать! Мы дружим с пяти лет. Жутко подумать! А вы сколько лет женаты? О-о… Да вы тоже ветеран, Клим!

– Это точно, – с горечью подтвердил он. – Студентом я себя не чувствую.

Слушая его вполуха и попутно сожалея о себе самом, Клим думал: «Вот счастливый человек. Он до того уверен в себе, что ему не стыдно носить бандитскую цепь и красить волосы. Мне бы хоть четверть этой самоуверенности… Хотя сейчас уже поздно. Вот если б тогда… Когда Маша только заболела. Будь я потверже, это не надломило бы меня до такой степени. Она заболела, а я просто умер…»

Преодолевая одышку, он старался не отстать, пока вся компания, напоминающая осколок веселой первомайской колонны, поднималась на пятый этаж. Все сорок лет Клим прожил на первом и не привык ходить по лестницам. Ему неожиданно пришло в голову, что, если потихоньку замедлить шаг, а потом и вовсе остановиться, никто и не заметит его исчезновения. Он уже хотел было так и поступить, но потом вспомнил, что нужен Ивану для разговора, и тот наверняка не выпускает его из поля зрения. Клим решил, что только покажет себя идиотом, если и в самом деле попытается улизнуть.

Оказавшись в узком коридорчике, заставленном детскими машинками и обувью, Клим сразу согласился с тем, что в словах о студенческом укладе жизни почти не было преувеличения. Ему вдруг почудилось, что он открыл незнакомую дверь и шагнул в свою собственную юность, которая была такой же бестолковой, шумной и полупьяной. А комнаты в общежитии мединститута были еще меньше и многолюднее…

Женившись на местной девушке, Клим сразу окунулся в просторное одиночество двухкомнатной квартиры, которое было бы полным, если б не жена и ее мать. Клим никогда не называл последнюю тещей. Это слово казалось хлестким и злобным, а они с Татьяной Сергеевной отлично ладили. Но и называть ее, как было принято у них в деревне, «мамой» он тоже стеснялся, и потому звал ее по имени-отчеству. Но это не вносило в их отношения никакого отчуждения. Клим до сих пор благодарно, хоть и невесело вспоминал, как еще до свадьбы Татьяна Сергеевна пыталась предупредить его о «странностях Машеньки», на что он самонадеянно отшучивался, что для того, мол, и учится шестой год, чтобы устранять эти самые странности…

– Тесно у нас, – услышал Клим над ухом виноватый Зинин голос, но, обернувшись, уже не нашел ее. Чужие лица теснились вокруг, и на каждом то появлялись, то исчезали улыбки, а Клим никак не мог расслабиться до такой степени, чтобы вот также разулыбаться от души, помня только о том, какой сегодня теплый вечер, и какие рядом теплые люди, и как они полюбили каждое его слово, если смогли так сыграть…