скачать книгу бесплатно
– Это Извольский может так считать, – запротестовал мэр, – я не могу полностью разделять требования рабочих. Но когда Извольский звонит мне и требует разогнать пикетчиков, я конечно не буду этого делать, потому что я сочувствую рабочим. Они добиваются справедливых целей, но беззаконными методами.
– Очень великодушная формулировка, – усмехнулся Черяга. – Но чем же я могу вам помочь?
– Съездите в Ахтарск. Поговорите с Извольским. Пригрозите ему чем-нибудь, в конце концов!
– А почему я?
– А кто еще? Негатив? Он, наверное, с удовольствием принялся бы за разборку. Но вы, наверное, как представитель Генпрокуратуры, не хотите, чтобы мы обращались к бандиту?.
– А милиция?
– Лучшие представители местной милиции состоят на службе у Негатива, – ответил мэр, – худших туда не берут. Наша милиция, конечно, годится для того, чтобы собирать дань с ларечников и шмонать пьяных, но это все, для чего она годится.
– Все, что от вас требуется, – вмешался Луханов, – это всего лишь объяснить Извольскому, что Москва в курсе его фокусов. Вы в данном случае – представитель федеральных властей.
– Я в отпуске.
– Вот именно. Поэтому вы как бы и представитель, и не представитель. Вы можете действовать как лицо официальное, когда нужна официальность, и как лицо неофициальное, когда она вредна. Вы очень удачная кандидатура, Денис Федорович. К тому же – ведь вы бы хотели посмотреть в глаза человеку, который приказал застрелить вашего брата?
Денис пристально посмотрел на мэра.
– Да, конечно, – сказал он меланхолично, – я очень хочу посмотреть в глаза человеку, по приказу которого убили моего брата.
Глава четвертая
Великий герцог Ахтарский
В былые времена Ахтарск и Чернореченск ничем не отличались друг от друга: оба были ударными комсомольскими стройками, возводимыми с помощью заключенных; в обоих центральная улица называлась улицей Ленина и по обе ее стороны тянулись одинаковые панельные девятиэтажки, с торцами, украшенными кирпичной мозаикой на темы труда и мира. Дома эти были предметом зависти обитателей балков и вечным источником мучений для тех, кто в них жил.
Даже литературная их судьба была одинаково завидной.
Чернореченск воспел в своем двухтомном романе маститый прозаик Панфеев. Ахтарску пламенный певец революции Владимир Маяковский посвятил стихотворение про город-сад. Правда, сада в городе так и не построили: вместо сада комбинат окружали невзрачные пятиэтажки и гигантские лужи, в одной из которых, по местному преданию, затонул «БелАЗ».
Разве что воздух в Ахтарске был заведомо хуже чернореченского и состоял из равных частей формальдегида, диоксида азота, серного газа и окиси углерода. А количество мышьяка в атмосфере сводило с ума стоматологов: предписанные дозы мышьяка, положенные в зуб, не убивали нерва из-за привычки горожан к данному химическому элементу.
Денис посещал Ахтарск первый и последний раз в возрасте пятнадцати лет, будучи призван на областную математическую олимпиаду, и посещение это укрепило его в уверенности, что все города Союза выглядят одинаково. Сейчас он с изумлением заметил великую разницу. Чернореченск, казалось, так и застыл в сонной неподвижности с семидесятых годов. Город только разрушался – сыпались наличники с рассохшихся окон, ползли вширь трещины на мостовой, памятник Шахтеру на окраине потемнел под дождями, и на фоне этого всеобщего запустения ярко и бесстыдно выделялись черепичные крыши господской слободы за рекой да ресторан «Сирена».
Не то Ахтарск.
Рыночная экономика пошла городу явно на пользу: вдоль улиц тянулись пестрые вывески, здание школы, в которой семнадцать лет назад проходила областная олимпиада, сверкало свежей краской, и на месте снесенных балков опять-таки кипела стройка. Только строили не коттеджи для директоров, а три здоровенных тринадцатиэтажных хоромины улучшенной планировки, таких высоких, что верхние этажи, казалось, уходили за висящий над городом смог.
На траверзе Юргичей, в пяти километрах от Ахтарска, Черягу подрезал такой же темно-зеленый внедорожник, – за спущенным стелком мелькнул холодный властный профиль человека в жемчужно-сером костюме, на Дениса плеснуло волной громкой классической музыки. Водитель в «Мерсе» был один – но вслед за ним со свистом пролетели две черных «Бехи», которым для полного антуража не хватало только пулемета на крыше.
Денис вспомнил, что у Вячеслава Извольского, директора Ахтарского металлургического, такой же «Мерс», и невольно покачал головой: тяжелая тачка делала почти что полтораста километров по дороге, ремонтировавшейся в последний раз вскоре после завоевания Ермаком Сибири. Да и то Ермак до здешних мест не дошел.
Денис невольно вспомнил то, что слышал о Вячеславе Аркадьевиче Извольском.
Извольский был человек еще молодой, – ему едва стукнуло тридцать четыре года. Он взлетел на заводской небосклон стремительно, и как всегда при столь стремительном взлете, дело не обошлось без кидалова.
Предыдуший директор, начинавший еще чуть не во времена Маяковского, правил комбинатом, как своей вотчиной, с семидесятого года. Он знал всех в Москве и в области, выбивал в Госплане гигантские кредиты на переоборудование завода, парился в бане с первым секретарем обкома, кормил рабочих мясом с собственных подсобных хозяйств, и только в одном Крыму выстроил два пансионата: «Металлург» и «Кузнец». С началом перестройки этот зубр социализма растерялся и захлопал глазами. Все детские садики, которые он так любовно строил и содержал, вцепились мертвой хваткой в баланс комбината и потянули его на дно. Подсобные хозяйства оказались убыточными, крымские пансионаты конфисковали, первый секретарь обкома слетел за сочувствие ГКЧП и на его место водворился новоназначенный демократ с непонятным титулом «губернатор». Подоспела приватизация, и зубр не знал, что делать.
Тогда-то к нему подкатился молодой Славик Извольский. Извольский трудился на комбинате с шестнадцати лет, заработал комсомольской работой путевку в Плехановку, и в 1990 году с триумфом вернулся в Сибирь начальником цеха и секретарем партячейки. Слава Извольский объяснил, что надо было делать, и вышло так: надо было учредить фирму, которая торговала бы ахтарским металлом. Завод продавал бы фирме металл за полцены, фирма продавала бы его за рубеж за полную стоимость, а на разницу в ценах фирма скупала бы у рабочих акции приватизированного предприятия.
Сказано – сделано. Учредили фирму и во главе ее поставили, разумеется, умницу Извольского. Генеральный директор завода, воспитанный в строгих социалистических правилах и нет-нет да поминавший 37-й год, забрал себе в фирме двадцать пять процентов, а остальные отдал Извольскому. Никакого греха директор в этом не видел, так как был в городе царь и бог, – а если очередной ГКЧП победит и начнет разбираться, кто там как скупает российские предприятия, то вот он, Извольский, козел отпущения.
Дела у фирмы, названной «АМК-инвест», шли хорошо: денег у нее было много, а у рабочих денег было, наоборот, мало, так как тех бабок, которые фирма платила заводу за металл с полугодовой задержкой, на зарплату не хватало. А так как денег на зарплату не хватало, рабочие с охотой продавали фирме акции, и получали за них те самые деньги, которые должны были получить в качестве зарплаты.
Так продолжалось года полтора, до очередного акционерного собрания, на котором на должность директора было выдвинуто две кандидатуры: старый директор и господин Слава Извольский. Вторая кандидатура была, разумеется, чистой формальностью, потому что как это так: не переизбрать директора, который вот уже двадцать лет всем в городе командует? Это все равно что не переизбрать товарища Ким Чен Ира.
И вот приходит день собрания, и все рабочие в зале радостно голосуют за старого и любимого вождя – а директором избирают Славу Извольского.
Потому что восемьдесят акций АМК принадлежит фирме «АМК-инвест», а семьдесят пять процентов «АМК-инвеста» принадлежит Славе Извольскому, и «АМК-инвест» голосует за то, чтобы директором комбината был Вячеслав Извольский.
Директор разинул было рот – но Извольский сунул ему в разинутый рот миллион баксов и намекнул, что миллион баксов в кармане вещь более приятная, чем пуля от «макарки». Директор, поразмыслив, с такой позицией согласился и даже остался на заводе в роли свадебного генерала – председателя Совета директоров.
За несколько лет, проведенных у руля третьего по величине российского металлургического комбината, тридцатилетний Извольский прославился по области своими выходками. Он импортировал красавицу-жену из Петербурга и развелся с ней через шесть месяцев. Он швырялся телефонами в секретарш, и чтобы ему было сподручней это делать, потребовал удлинить телефонный провод. Во время аварии на пятой домне, когда сошел с рельс и опрокинулся чугуноковш, груженый тремястами пятьюдесятью тоннами жидкого чугуна, он работал вместе с пожарниками, изгваздав изысканный костюм от Версаче и изрядно обгорев. Великорусским матерным Вячеслав Извольский овладел в таком совершенстве, что, будучи как-то спрошен об экономической политики правительства, он умудрился эту политику охрактеризовать совершенно исчерпывающе и с захватывающими анатомическими подробностями, но в областной телепрограмме всю данную Извольским характеристику пришлось заменить сопранным писком.
Последним достижением Вячеслава Извольского стало личное участие в ралли «Париж-Дакар». Извольский со своим штурманом уже благополучно добрался до Хартума, где его и настигло известие о том, что Европейский банк реконструкции и развития и американский Эксимбанк отказываются выделить его заводу уже почти просватанный кредит для сооружения второго по величине в Европе прокатного стана.
Извольский плюнул на ралли, купил в ближайшем duty free хороший костюм и спешно вылетел в Лондон. Ботинки он купить забыл и потому явился на встречу в ЕБРР в прекрасном кашемировом костюме за тысячу долларов и потрепанных, как у панка, кроссовках. На банкиров это произвело незабываемое впечатление, и переговоры о кредите возобновились к выгоде Извольского.
К этому времени Вячеслав Извольский заработал себе массу прозвищ. Наиболее распространенными были Великий Герцог, Железный Славик и Сляб.
* * *
К старому пятиэтажному зданию заводоуправления был приделан сверкающий стеклянный козырек, и оттого здание неуловимо напоминало бабу в кокошнике и в джинсах. Площадка возле заводоуправления была заставлена «Жигулями» и «Волгами», столь резко контрастировавшими с пустыми улицами Чернореченска. Перед самым стеклянным входом красно-белые столбики очерчивали стоянку для избранных: на стоянке рядком торчали служебные «Ауди» комбината, и там же стояли две «Бехи» с темно-зеленим «Мерсом», столь нагло подрезавшим Дениса у Юргичей.
Денис медленно катился вдоль рядов автомобилей, ища место для парковки. Внезапно он затормозил: у самого входа в заводоуправления стояла беленькая «Тойота королла», и садился в эту «Тойоту» ни кто иной, как добрый друг детства Иннокентий Стариков. Попугай Кеша. Первый зам Чернореченсксоцбанка.
Черяга замер. Белая «Тойота королла» неслышно завелась и скользнула от троттуара быстро и плавно, как акула скользит в сонной воде.
Ну что тут, в самом деле, такого необычного? Почему бы заместителю председателя главного чернореченского банка не навестить директора крупнейшего предприятия в соседнем городе?
Особенно если учесть, что банк держит счета угольщиков, и забастовка ему по этой причине не особенно нравится. А меткомбинат страдает от блокады железнодорожных путей, и забастовка ему опять-таки не по душе.
Пока Денис пялил глаза вослед другу детства, освободившееся после «Тойоты» место тут же занял чей-то «Москвич». «Ну прямо как на Старой площади!» – выругался про себя Денис.
В конце концов он пристроил машину напротив засаженного настурциями газона и прошел под козырек. У стеклянной двери скучала охранница с автоматом, проводившая удостоверение Черяги равнодушными глазами. На втором этаже секьюрити была не в пример прилежней: за аркой металлоискателя дежурили два омоновца, объяснившие Черяге, что ему нужен пропуск, а для пропуска необходимо позвонить секретарше Извольского.
Черяга пожал плечами и потянулся к телефону, который стоял тут же на тумбочке близ металлоискателя, но омоновец убрал телефон и объяснил:
– Это служебный. Идите звоните снизу.
Внизу, как помнил Черяга, стояли телефоны-автоматы, и жетонов для автоматов у Черяги не было.
Денис цапнул телефон и возмутился:
– Я сотрудник прокуратуры!
– А я сотрудник милиции, – гордо парировал омоновец.
И неизвестно, чем бы кончилась их перепалка, если бы в этот момент роскошная, светлого дерева дверь в дальнем конце коридора не отворилась, и в ней не показался тот самый человек в светлом костюме, который обогнал Черягу у Юргичей.
– Вячеслав Аркадьевич! – закричал Черяга.
Человек подошел к арке металлоискателя. За ним, как плотвички за щукой, побежали двое помошников с листочками в руках.
– Что такое? – спросил Извольский.
Ему было едва за тридцать, но из-за привычки к власти и к хорошей пище он выглядел куда старше: круглое и белое, как яичная скорлупа, лицо венчало заплывшие жиром плечи, и весь облик Извольского удивительно отвечал неофициально заработанной им кличке: Сляб.
– Вот, рвется к вам, – почтительно объяснил охранник, подавая Извольскому красную книжечку. Извольский прочел удостоверение, кивнул и отрывисто сказал:
– Проходите.
Кабинет Извольского был пуст и огромен: дубовый стол, заваленный бумагами, изгибался наподобие подковы, и с одной стороны к нему был приставлен столик поменьше, для посетителей.
Извольский, впрочем, к столу не пошел, а расположился в одном из мягких кожаных кресел, окружавших низенький кофейный столик в углу, бросив на ходу заскочившей в кабинет секретарше:
– Вера, сообрази нам чего-нибудь.
Черяга опустился в другое кресло.
– Вы по поводу забастовки? – спросил Извольский.
Черяга понял, что директор завода слышал о комиссии из Генеральной прокуратуры, и решил не уточнять, что сам он в комиссию не входит.
– Да, – сказал Черяга.
– С местной прокуратурой общались?
– Нет, – ничуть не покривив душой, сказал Денис.
– Я слыхал, что ваше начальство нашим прокурором Овсянниковым не довольно. Его действиями по забастовке.
– А вы?
Извольский осклабился, и его полное лицо удивительно напомнило Черяге кенгурятник джипа.
– Я – недоволен, – сказал Извольский, как отрубил. – Видите ли, Денис Федорович, убытки моего завода от этой забастовки составляют уже пятнадцать миллионов долларов. А когда я заявил прокурору Овсянникову, что собираюсь подать на шахтеров в суд, он в ответ пообещал разобраться с моим заводом. На предмет приватизации.
– В общем-то моего коллегу можно понять, – сказал Черяга, – обстановка на грани взрыва, а ваш иск…
– А вы знаете, – перебил москвича Извольский – что Овсянников – свояк гендиректора «Чернореченскугля»? А его сын возглавляет фирму, которая получила от предыдушей администрации квоты на вывоз угля из России?
– Какие квоты?
– Квоты для оплаты региональной программы сотрудничества с фирмой «Лира». Фирма нам поставила оборудование на двести миллионов долларов. Для молокозаводов и прочих народохозяйственных объектов. Под гарантию федерального правительства. Чтобы оплатить оборудование, администрация вывозила через частные фирмы причитающийся ей в качестве налогов уголь. Вывезли на четыреста миллионов долларов, и все они за рубежом пропали. Оборудование поставлено. Лежит под кустом и гниет, и использовать его решительно невозможно, потому что оборудование это было сделано только что не в прошлом веке. Итого имеем: четыреста миллионов на чьих-то счетах, списанные станки, проданные России по сумасшедшей цене, и долг России за эти станки в количестве двухсот миллионов долларов. Долг, который будем выплачивать все мы – вы, я, и мой завод. Вы думаете, эту штуку без ведома прокурора Овсянникова провернули? Или, если уж на то пошло, без ведома губернатора?
– А у вас документы по этому поводу есть? – спросил Черяга.
– Документы, – есть, – ответил Извольский. – Документы есть совершенно официальные. Есть договора с «Лирой», есть постановления губенатора о квотах, жалобы «Лиры» на неоплату продукции, и проверки по этому поводу были. Не раз. Последняя проверка областного КРУ аж две недели назад закончилась. Ничего, знаете ли, не нашли.
– Понятно. И поэтому, не имея возможности действовать законными методами, вы прибегли к незаконным?
– Что вы имеете в виду?
– Расстрел пикета.
– С чего вы взяли, что я имею к этому отношение?
– Это не я так считаю, а чернореченский мэр. Он мне заявил, что на него напали ваши подручные бандиты.
– Бред собачий, – сказал Извольский, – никто на него не нападал. Наверняка рекламу себе устроил. Если на него нападали, почему его не убили?
– На него напали, – сказал Черяга, – хотели его убить или напугать, я не знаю, но на него вчера напали. И охранника его покалечили.
Извольский пожал полными плечами.
– А вы знаете, что в этого мэра стреляли еще два месяца назад, когда ни о каких пикетах не было речи? Тоже я? Вы хоть знаете, что такое чернореченский мэр? У него раньше была сеть магазинов, «Арика», так когда он к власти пришел, все эти магазины льготный кредит от городской администрации получили. Курочкин держал четверть торговли в городе, а теперь держит четыре четверти. Знаете, сколько народу его из-за этого хочет загасить? Кстати, с этим кредитом областная прокуратура тоже пробовала разбираться. И тоже, представьте себе, ничего не нашла.
– Спасибо за информацию насчет мэра, – согласился Денис, отметивший про себя, как быстро Извольский, поначалу утверждавший, что покушения на мэра вовсе не было, сменил линию защиты, – но проблема в том, что киллеры рассуждали с ним как раз о забастовке.
– И что? Это, извините, называется алиби. Кто убил мэра? «А вон те, которые против забастовки».
– И опять же-таки. Мэра еще не убили. И он сам полагает, что дело в забастовке.
– Он полагает? – расхохотался директор. – Это он вам, извиняюсь, очки втирал. Простите, запамятовал, как вас зовут?
– Денис.
– Так вот, Денис, у меня с господином Курочкиным отношения исторически не сложились. Мы не сошлись характерами на почве одного внесенного господами Курочкиным и Лухановым – это местный профсоюзный босс – законопроекта, каковой законопроект преполагал обложить металлургические предприятия области пятипроцентным налогом с выручки на нужды шахтеров.
– Они что – депутаты областного собрания?
– И они депутаты, и я депутат, и мне кучу денег пришлось потратить на то, чтобы этот закон зарубили.
– А шахтеры как же?
– Вы знаете, Денис, я плачу налоги. Я плачу тридцать пять процентов от прибыли. Четыре процента выручки. Двадцать процентов НДС. У меня нет лишних денег, которые я мог бы взять и отдать шахтерам. А у правительства нет других денег, кроме тех, которые оно взяло у меня и всех остальных.
Пухлые щеки Извольского порозовели. Крупные пальцы сжались в кулак. Директор по прозвищу Сляб явно сел на своего любимого конька. Голос его креп и ширился, и даже испуганные телефоны в кабинете замолчали, слушая любимого начальника.
– Если я правильно помню, – насмешливо продолжал Извольский, – то предприятие – это такая штука, которая зарабатывает деньги. А здешние шахты – неприбыльны. Толстый пласт – три метра – прибылен, добыча открытым способом – прибыльна, коксующийся уголь – прибылен. А в Чернореченске уголь энергетический, пласт восемьдесят сантиметров, а добыча в шахте, в которую только спускаться надо три часа. Понимаете – кончилось время угля. Наступило время газа. Потому что газ – это такая штука, что взял, проткнул дырку в земле, вставил трубу – по трубе свистит. А уголь зубами грызть надо.
– Так что же – пусть люди подыхают?
– А вы знаете, лет этак пять тысяч назад люди делали орудия из кремня. А не из металла. Вы вот представьте себе какое-нибудь доисторическое племя, и вылезает один бородатый в шкурах против другого бородатого в шкурах, и говорит: «Вот Вася делает теперь орудия из бронзы, а я – из камня. И у меня работы по этому поводу нет. Пусть Вася возьмет половину своего заработка и отдает мне, в качестве компенсации». Если бы наши предки так рассуждали, где бы мы были сейчас? А все в том же каменном веке. Так почему мы ведем себя глупее дикарей? Почему мы спонсируем каменные орудия за счет железных? Сейчас, здесь, в области – дешевле обогревать дома газом, а не углем! А мы этот уголь еще куда-то везти хотим!
