скачать книгу бесплатно
– Что?
– Это ты ехал на «БМВ» в Чернореченск. Туда и обратно.
– А что, в Чернореченск больше ездить нельзя? – спросил, холодея душой, Григорян.
Мент все так же ритмично двигал челюстью. Это был молодой еще гаишник, веснушчатый и вихрастый, с мордочкой, вострой, как у лисы.
– Ищут ведь тебя, – сказал гаишник, – ищут тачку, из которой облаяли пикет. Который потом расстреляли.
– Слушай, – сказал Григорян, – при чем тут я, а? Ну хорошо. Ну ехал я в Чернореченск. Ну обругал пикетчиков. Не приезжал я вечером, вот те крест, не приезжал! Да их до меня двадцать человек, наверно, обматерили.
– Но только у одного из этих двадцати был «БМВ», и только один сказал, что он еще вернется.
– Да злой я был! Ну что я? Я же не бандит.
Мент равнодушно жевал.
– А это ты в отделении будешь доказывать, бандит ты или не бандит. Вся область на ушах стоит, требует найти кто в пикет стрелял. Мне за бдительность повышение будет.
Мент поискал глазами вокруг, и его рука оплела горлышко коньячной бутылки, сидевшей в ящике.
– Хороший коньячок, а? – сказал мент, – можно?
– Лучше не этот, – заторопился Ашот, – вон, я сейчас принесу…
– Смотри-ка – у тебя и коньяк поддельный, а? Акцизные марки на коленке рисовал?
Ашот в ужасе закрыл глаза. Господи, ну зачем, зачем он выматерил этих шахтеров! Он не знал, смогут ли ему припаять убийство двух пикетчиков, – но что он, лицо кавказской национальности, послужит если не козлом отпущения, то дойной коровой для въедливых следователей – это было наверняка.
– Сколько? – спросил Ашот.
– Десять штук.
– Ты с ума сошел. У меня таких бабок нет.
– Ты мне не тыкай, черножопый, – с усмешкой сказал мент, – тебе что, десять кусков жалко? С тебя следователь пятьдесят сдерет, ты еще рад будешь отделаться.
В конце концов сошлись на трех тысячах сейчас, и еще трех – через неделю. Наглый гаишник прихватил ящик с коньяком и был таков.
* * *
Спустя час Черяга нетвердыми шагами покинул квартиру в девятиэтажном доме с выложенным мозаикой шахтером. На губах его виднелись следы от женской помады, и в ворот рубашки, если приглядеться, можно было заметить свежий засос чуть пониже шеи.
Мир изменился. Пустынная горбатая улица уходила, казалось, прямо в небо, деревья тихо шелестели, поздравляя Дениса, и водочные этикетки, поднятые ветром, кружились вокруг, как новогодние конфетти.
Рассудком Денис прекрасно понимал, что случилось. Девочке очень хотелось замуж. Девочке особенно хотелось замуж за приличного человека и москвича, и когда она увидела, что несостоявшийся деверь посматривает на нее масляным взглядом, она решила, что это – ее шанс.
По разным причинам у Черяги не очень ладились отношения с женщинами. Имя-отчество последней причины было Марина Сергеевна, и работала причина переводчицей в какой-то иностранной конторе. У Марины были серые глаза и длинные ножки, и они с Денисом подходили друг к другу как две половинки ореха, что не помешало Марине два месяца выселить Черягу из своей постели, едва на горизонте замаячил перманентный любовник – генеральный директор какого-то ООО с тыквообразным чревом и сексапильным кошельком.
Тривиальную измену ради денег Черяга бы еще пережил, но Марина сказала ему на прощанье: «Слушай, а с чего тебя любить? Тридцать два года мужику, а он до сих пор на жизнь заработать не может! Ты думаешь, я тебя из-за денег оставляю? А ты когда-нибудь такое слово слыхал – самореализация?»
Здесь, в богом и капитализмом проклятом Чернореченске, статус Черяги как москвича и важняка был достаточно высок, чтобы невеста брата уцепилась за него, как за тростинку.
Но какое это имело значение? Черяге было так хорошо, как не было хорошо никогда в жизни, и солнышко улыбалось ему с небес, и жизнь без сегодняшнего дня была как резиновая лодка, из которой сдули воздух и сунули в чулан, а сегодняшний день был как воздух, которым наполнили лодку и как река, по которой она плывет.
«А скажи, дружок, вы так же валялись бы на диванчике, если бы ты сказал ей, что живешь в однокомнатной конуре за кольцевой дорогой, и что ты ни разу в жизни не взял взятки?» – ехидно шепнул рассудок, пока Денис заводил магнитной карточкой темно-зеленый «Мерс». Но Денис цыкнул на рассудок, тот завилял хвостом и пошел прочь, как уходит из комнаты обиженный пес, изруганный за изодранную игрушку.
Черяга знал, что в жизни у него появилось что-то, чего никогда не было, как будто он был колесом, бесполезным и изломанным, с дыркой посередине, и вот в эту дыру вдруг просунули ось, и колесо завертелось весело и довольно.
* * *
Мелькнули внизу чахлые камыши, заплывшие консервными банками, мелкькнул покореженный забор почившего в бозе угольного НИИ, и вскоре внедорожник выскочил на мост, перекинутый через неширокую речку Осинку, – приток далекого Урала. Мост кончался прелюбопытным сооружением – на скалистом пятачке, вдающемся в реку, стоял огромный металлический человек ростом с семиэтажку. В одной руке металлический человек держал кирку, в другой нечто, неразличимое в связи с плохой видимостью. Но в хорошие дни нечто можно было идентифицировать как игрушечный завод – с трубами, цехами и газгольдерами.
В целом статуя производила неотразимое впечатление. Если бы динозавры возводили скульптуры, они бы бесспорно возвели нечто вроде этого.
Человек был окружен ремонтными лесами. Леса были оклеены объявлениями и афишами, и теперь человек с кайлом в руке рекламировал кандидатов в городскую Думу и жевательную резинку. Наверное, это был один из немногих шахтеров в городе, который сумел сменить профессию и устроиться рекламным агентом.
Шахтер-Полифем, некогда, как задумывалось, должен был стоять посереди зеленого сквера, окруженный белопанельными домами, светлыми магазинами и смеющимися ребятишками, обитающими на месте зловонной кучи бараков, украшавших левый берег Осинки с 30-х годов. Белопанельный микрорайон так и не родился на свет. На статую денег хватило, а на дома – нет. Вместо белопанельных домов левый берег зарос самовольной застройкой – балками, где люди жили по две-три семьи в жилище размером с вагончик, и весь этот пещерный город получил название Алаховка – темное название, неаппетитное, пахнувшее анашой, пьяными драками и слезами школьниц, которые слишком рано и слишком страшно переставали быть девушками…
Поэтому-то так и удивился Черяга, когда хозяин крупнейшего в городе банка предложил ему приехать в гости в Алаховку.
Во время оно предсовмина Косыгин, пролетая на вертолете над левым берегом реки Осинки, что текла чуть сбоку от города, кинул взгляд вниз и изрек: «А что же мне говорили, что плохо живут шахтеры? Хорошо живут шахтеры! Вон сколько гаражей!» Сопровождавший высокого вождя первый секретарь обкома не решился разъяснить, что то, что простирается внизу – это не гаражи. Косыгин еще раз окинул «гаражи» задумчивым оком и приказал их снести, как портящих пейзаж возле памятника.
Спустя двадцать лет мудрое указание Предсовмина было выполнено. Балки исчезли, и на месте их дивными белокирпичными кустами тянулись хоромы, окруженные высоким забором с колючей проволокой и только что не рвом, в котором плавали крокодилы, и металлический пролетарий парил над рекой на фоне белокаменных особняков новых хозяев жизни.
У самой реки, вжавшись спиной в камыши, стояло пять или шесть балков, сросшихся спинами и чудом уцелевших. Денис подъехал на джипе поближе к воде и увидел старуху, которая на мостках полоскала белье. Старуха обернулась на шум машины.
Засим старуха поступила очень странно. Она подхватила простыню, которую только что выжимала в ручье, и с этой простыней, перекрученной наподобие кнута, полетела навстречу Денису.
– Бабушка, – начал Денис.
Мокрая простыня шваркнула его по лицу. Денис, не ожидавший от бабки такой прыти, даже не успел посторониться. Бабка замахнулась снова, и Денис крепко, но вежливо перехватил ее локти. Бабка лягнулась и громко-громко завопила:
– Убивают!
Послышался скрип двери балка, кто-то выскочил на крыльцо, и мужской голос заорал:
– Отойди, убивец, сейчас стрелять буду!
Черяга оглянулся. У балка стоял дедок с бородой Санта-Клауса, и в руках его прыгало охотничье ружьишко. Тут бабка изловчилась как следует и пнула Дениса ногой. Вероятней всего, что бабке хотелось угодить в пах, но скрюченные артритом ноги не очень-то подымались, и в результате бабка попала супостату по коленной чашечке. Башмаки у бабки были тяжелые, с твердокаменной подошвой, и Денис, не ожидавший от бабульки такой прыти, вскрикнул – скорее от удивления, чем от боли, и выпустил женщину.
Сама же старушка, тяжко охнув и скрючившись в три погибели, села на землю и принялась причитать:
– Не уйдем! Режь, не уйдем!
Старик прицелился.
– Да вы что, с ума посходили? – заорал Денис, – я к вам спросить заехал!
– Знаем мы, – сурово отвечал старик, – зачем тут разъезжают на джипах!
– Да москвич я! – сказал Денис, – вон, номер у машины московский! Я спросить хотел – вы не знаете, где Лаптюк живет? Дима?
– А тебе он кто? – подозрительно спросил дедок.
– Да кореш, в одну школу ходили.
– Это кто Лаптюк? – спросил дедка бабку.
– А это который с пятого балка был, – сказала она, – феррум-купрум.
– Спекулянт твой Лаптюк, – сурово сказал дедок, – во, даже памятник засрал!
И сурово ткнул пальцем в обставленную лесами статую рабочего.
– Вам помочь? – участливо спросил Денис, наклоняясь к старухе, все еще сидевшей на земле.
– Да я уж сама как-нибудь, – сказала та, но тут же уцепилась птичьей лапкой за протянутую руку Черяги.
– А что случилось? – спросил тот, – чего вы так – с ружьем?
– Дак мы думали, вы из этих, – объяснила старуха, – из рэкета. Дом отбирать.
– А что, отбирали?
– У всех отбирали, – сказал дедок, подходя, – сначала съезжать велели, а потом по домам стали шастать. Грабить людей. Троих таких поймали, а их на следующий день милиция выпустила.
– А потом? – спросил Черяга.
– А потом сгорели балки-то.
– Как сгорели?
– А вот так. Эти, которых поймали, прикатили сюда на джипе, и говорят: ладно, по доброму не понимаете, будем разговаривать по-плохому. А в ту же ночь все и загорелось, с четырех концов. Вон, памятник закоптили, памятник чистить деньги нашлись.
– А пожарные? – спросил Черяга.
– А пожарные часов через пять приехали, – объяснил старик, – им тут долго ехать, до пожарной части пешочком пятнадцать минут, вот они обождали по приказу сверху и приехали. Мы-то у воды стоим рядочком, мы уцелели, а все остальное выгорело, что твой чернобыль.
– Жертвы были?
– Пятеро угорело. Колька Стахов угорел, в лежку пьяный был, а в шестом рядку дите сгорело двухмесячное.
– А компенсацию какую-нибудь выплатили? – спросил Черяга.
– Ага! Пять тыщ в зубы и иди гуляй, покупай себе новый дом. Тем, которые сами уехали, кооператив хоть по десять тыщ платил.
– Какой кооператив?
– Ну, который тут дома эти строит. «Аркос» называется.
– Это не кооператив строит, а банк, – возразила старушка. – Чернореченсксоцбанк.
– Нет кооператив строит, а банк ссуды дает, – со знанием дела сказал дедушка, – вот я бы тоже ссуду взял. Триста тыщ. долларами. Так ведь не дадут, а, парень?
– Не дадут, – сказал Черяга.
Он думал о том, что, возможно, брат его тоже был в числе тех, кто угрожал жителям балков и жег «дите двухмесячное».
– А куда же люди делись? – спросил Черяга.
– А кто куда. Кому квартиру дали, кто в деревню уехал. Кто в Москву сдернул, пять тыщ все-таки, прожить можно!
– Вон, Колька-то Тарасов из Москвы вернулся пешком, – сказала бабка, – на рельсы пошел, а оттуда его погнали: ты, говорят, бомж, нас телевидение приедет снимать, а у тебя одна кроссовка желтая, а другая черная, и обе правые. На рельсах-то хоть кормят, я вчера пошла, настоящей колбасы дали. Я ее уж шесть лет не пробовала-то, этой колбасы. Многие на рельсы ходят, чтобы поесть.
– Ты вот москвич, значит умный, – спросил старик, – ты скажи, куда нам написать? Мы уже и Ельцину писали, и в обком…
– В какой обком? – спросил Черяга.
– Ну обком он и есть обком, – ответил старик, – мы всегда про безобразия в обком писали.
Задумался и добавил:
– Не реагирует чего-то обком. Надо в ЦК написать.
* * *
Рекламный щит, прикрепленный на памятнике, гласил: «ЗАО Купрум» Купим Cu, Al, цветные металлы. Снежинская, 20. Вход с двора».
Спустя десять минут Черяга остановил свой «Мерс» на Снежинской, перед 5-й проходной бывшего завода подводных лодок. Ворота проходной были широко распахнуты, и надпись на воротах опять-таки извещала, что ЗАО «Купрум» покупает у населения алюминий и медь в неограниченных количествах.
В глубине двора, перед крыльцом конторы, стояли две иномарки: трехсотдвацатый «Мерс» и «Вольво», из раскрытого окошка конторы долетали возбужденные голоса.
У иномарок скучали двое громил характерной внешности. Вряд ли они приехали сюда продавать украденный из шахты провод.
Денис прошел мимо стриженых гоблинов внутрь. Склад, переделанный из бывшего штамповочного цеха, был огромен. Бетонный пол шириной с футбольное поле был завален мотками проволоки, деталями механизмов, и края его утопали в темноте, лишь слегка подвечиваемой чахоточными лучами солнца, кое-как пробиравшимися сквозь запыленные прорези окон. Посереди цеха стояли огромные напольные весы и школьная парта. Около весов толклись четверо: круглолицый, живой толстяк в грязных белых брюках и белой же рубашке, подхваченный под руки парочкой внушительных троллей в камуфляже, что-то энергично доказывал безукоризненно одетому джентльмену.
Присмотревшись, Денис узнал в джентльмене главу охраны Чернореченсксоцбанка – господина Головатого.
– Да не несли ко мне кабеля! – кричал толстяк, трепыхаясь в объятиях громил, – у них что, в голове протекает, чтобы ко мне кабель потырить! Можете хоть все проверить, вон, журнал посмотрите!
Тут Головатый оглянулся и увидел фигуру Черяги, вырисовывающуюся на светлом прямоугольнике входа.
– Добрый день, Аркадий Петрович, – сказал Черяга, – что, кабель свой ищете?
Головатый оглядел важняка с головы до ног.
– Чего надо, того и ищем, – сказал он, – пошли, ребята.
