скачать книгу бесплатно
В целом, всё прошло без эксцессов.
В двенадцать пополудни мы сдали автоматы в оружейную комнату и нас отпустили по домам строго до шести вечера.
Дома я первым делом принял горячую ванную и включил на своём компьютере любимую музыку. Отобедал за столом мамиными блюдами, лёг в своей комнате немного подремать.
Позже родители расспрашивали меня о службе, а я пытался их успокоить, говоря, что армия – это, как пионерский лагерь, только в военной форме. Отец интересовался дедовщиной.
– В белорусской армии её просто не бывает, это в Рашке страхи по телевизору показывают, вы лучше книги за меня читайте, а то у меня времени пока нет…
Мама немного повеселела, отец задумчиво молчал.
Выезжая в часть, для меня собрали большой пакет сладостей и домашних харчей. Возвращаться совершенно не хотелось. Я вспомнил, как покидал свою квартиру месяц назад, перед глазами стояла дымка неизвестности. Теперь же, напротив, я знал, что меня ожидает или, по крайней мере, догадывался.
Сел в метро, оттуда пешком до КПП.
Прибыл к месту за десять минут до окончания установленного времён, и бегом бросился в санчасть. Отметился у дежурного врача, подышал ему в трубку. Потом в штаб к дежурному по части, набегу рассыпая конфеты, с едва ли не лопающегося от жратвы пакета.
***
После вечерней пайки мы всем карантином расселись в линейке, разложив на столах обилие привезённых угощений, как правила это были сладости и напитки. Наши животы были набиты до отказа, но мы не прекращали запихивать в себя всё съестное, словно жили в последний раз и завтра должен был случиться конец света.
Закончив со сладостями, все излишки, а провизии там оставалось ещё на неделю, мы раздали своим сержантам, которые тут же растянули харчи по своим ротам, надёжно спрятав и укомплектовав запасы в каптёрках.
Уже после отбоя я лежал на своей койке, тяжело дыша, и улыбался самому себе.
– Всё, пацаны, теперь вы официально «слоны», присягу приняли, так что готовьтесь получать люлей, – говорил нам Шмель, пожёвывая за щекой шоколадную конфету.
В ту ночь нам дали спуску. Я мог протянуть руку вверх и почувствовать, как между коек пролетали конфеты и пряники. Солдаты вели натуральный обмен.
– Мука?
– Чё?
– Конфету будешь?
– Давай.
– А мне?
– Лови халву!
Чуть позже мы устроили настоящий метеоритный град из сладостей. Пацаны швыряли друг в друга всё, что осталось. Я зарядил в глаз Иванову пряником и он, рассыпавшись на мелкие кусочки, разлетелся по всему полу.
Сержанты уснули даже раньше нашего. Это было настоящим затишьем перед бурей.
Вторая рота охраны
Утром нас вывели на плац, построили весь карантин в одну колонну и стали зачитывать фамилии. Началось наше официальное расформирование по подразделениям.
С грустью в глазах я наблюдал, как по одному из колонны выходили ребята, с которыми я целый месяц продубасил в одной казарме, шутил, слушал их бестолковые разговоры, предавался воспоминаниям и просто прожигал свои дни. Единственным утешением было лишь то, что служить мне оставалось одиннадцать месяцев.
Вторую роту укомплектовали последней. Сержанты Шмелёв и Кесарчук построили в три шеренги четырнадцать оставшихся на плацу бойцов, и повели нас в новое расположение. Как я уже упоминал, вторая рота находилась в том же корпусе, только на втором этаже. Поднимаясь по ступенькам, меня по-настоящему охватил приступ тревоги. Вот оно – переступить порог, и начнётся настоящая служба. Это беспокоило.
Мы зашли в роту и очкастый дневальный тут же рявкнул:
– Дежурный по роте на выход!
Переступая порог, каждый из нас откозырял очкарику воинское приветствие, и сержанты быстро построили наш молодой отряд вдоль взлётки напротив оружейной комнаты. Я бегло осмотрел местность. Все напоминало помещение «карантина», только было более убогим и серым. Ремонт, видимо, остановился на первом этаже для начальства и всевозможных проверок. Расположение было безлюдным, и в воздухе витал запах хлорки.
Шмёль подскочил к канцелярии, дважды постучал в дверь и, слегка приоткрыв её, вытянулся по струнке, приставив руку к головному убору:
– Товарищ капитан, вновь прибывшее пополнение по вашему приказу построено!
В помещении канцелярии стояла тишина, Шмель быстро отпрянул в сторону и некоторое мгновение мы все в молчании ожидали появления нашего командира.
Через минуту оттуда показался голый по пояс грузный дядька наперевес с банным полотенцем, вытирая им мокрую шею и плечи. Это был среднего роста мужик со светлыми волосами и непропорционально непривлекательными чертами лица. При виде нас, его гримаса расплылась в улыбке, исказившись ещё пуще прежнего в подобие некоего гоблинского оскала: надбровные дуги съехали к глазницам, кривой нос ещё больше завернуло в сторону, а вместо рта, казалось, образовалось чёрная дыра. Он прошёлся около нас, с любопытством взирая в наши растерянные лица, и тут же спросил у Шмеля:
– Ну как, Влад, есть достойные бойцы?
– Так точно, товарищ капитан, имеются!
– Это хорошо, во второй роте плохих не бывает. Правильно, Лакусь? – неожиданно крикнул он в сторону дневального. – Ну ка выпрямись там, вафля! Зайдёшь потом ко мне.
Мне тут же стал неприятен это персонаж с его нарочитой заносчивостью и паханскими замашками.
– А пока, Владик и Серёжка, смелее, заходите ко мне на пару слов, давно вас не видывал, – потирая правый кулак ладонью, сказал сержантам капитан.
Как только двери за Кесарчуком закрылись, мне захотелось сплюнуть и громко выругаться.
– Чё стали, «слоны», рысью в располагу, кровати отбивать, – послышался чей-то сонный голос и только тогда я заметил возле оружейной комнаты невысокого ефрейтора с табличкой на нагрудном кармане кителя «Дежурный по роте». Чего уж там, приказы старшего по званию следовало выполнять, и мы разошлись по расположению.
Здесь следует оставить детальное описание вместилища, в котором я застряну на долгий год, целиком вычеркнутый из моей жизни.
Вторая рота охраны была широкой казармой, по обе стороны которой стояло три ряда коек по шесть в каждом, застеленные синими покрывалами. Подле каждой койки тумбочки. С одной стороны окна казармы выходили на склады базы, с другой, на маленький плац; в конце казармы находился тренажёрный уголок и телевизор с DVD, над которым возвышался государственный герб со словами гимна. Далее вход без дверей в третью роту охраны, копирующую расположение второй. Над выходом из роты я увидел, высеченную на большой доске надпись: «Честь второй роты – моя честь». По обеим сторонам выхода размещались две комнаты взводников. Взлётка светло-коричневого цвета тянулась от выхода к входу. Перед входом в роту со стороны дневального, чуть поодаль от его располагалась линейка, рядом через взлётку от тумбочки дневального с проводным телефоном стоял стол дежурного по роте, а за ним оружейная комната с тяжёлыми железными дверями, окрашенными в уже выцветшую жёлтую краску. К слову, там хранился весь оружейный запас всех трёх рот. Рядом с оружейной – канцелярия командира роты. За тумбочкой вдоль по взлётке стояло два шкафа с вешалками для бушлатов, полками для противогазов и отделения под хранение котелков и касок. За шкафами по левую сторону был вход в бытовую комнату, где солдаты могли остричься, отутюжить форму и привести её в надлежащий порядок, сразу из бытовки вход в сушилку. По правую сторону от взлётки вход в душевую и туалет. Заканчивалась взлётка, упираясь в окно, выходящее на одноэтажные строения хозяйственных складов или «холодных», как их часто называли в быту. Возле окна дверь в каптёрку – всё по-савковому: скромно и без излишеств.
Я рассматривал всю эту убогость и заскорузлость, старательно отбивая давно уже отбитые кровати, разглаживал плашками покрывала, ровнял дужки кроватей.
Тесно. Толкаемся и топчемся на месте, создавая видимость работы.
Как оказалось, вторая рота охраны в наш первый день вхождения в её нетленные ряды отбыла в караул, что объясняло тишину и спокойствие в этих стенах, а, значит, нам ещё предстояли одни более или менее спокойные сутки.
После обеденной пайки и до самого ужина мы подшивали бирки со своими фамилиями на личных противогазах, «химзе», получили недельную порцию мыла, туалетной бумаги, свежих полотенец и портянок.
Перед отбоем, построившись на взлётке, командир роты снова внимательно вглядывался своим кривым забралом в наши физиономии.
– С завтрашнего дня у вас начнётся настоящая служба. Поэтому не стесняемся спрашивать у старших по периоду, что здесь, да как, они вам всё объяснят, помогут, а не поймёте, смело обращайтесь ко мне и к другим офицерам, завтра со всеми познакомитесь, – сказал прямо, как «бабушка божий одуванчик» командир роты, потом выпрямился и промолвил: – До свиданья, товарищи.
– До свиданья, товарищ капитан! – срывая свои глотки, хором выкрикнули мы и отправились спать.
Ночью я слышал, как Гурский интересовался у Шмеля:
– А этот капитан, он как, нормальный?
– Кто, Верелёнок? Мы его Верой называем. Ну, сам посуди, он нас, как к себе в канцелярию позвал, сразу на кости с Кесарем поставил и пару раз с ноги по рёбрам для уверенности съездил. Мол, прохлаждались мы в карантине, растащило меня под дембель не по-детски. В других ротах «деды» чисто на забитом, а наш контуженный рвёт и мечет. Танкист, оно сразу видно.
Я лежал на спине, подтянув одеяло к подбородку и думал:
«Няyжо я аступлюся перад гэтымi выпрабаваннямi, няyжо рэчаiснаць зменiць мяне да непазнавальнасцi, няyжо хтосьцi прымусiць мяне баяцца?»
Я памятаю, як хваляваyся, калi yпершыню y школе бiyся раз на раз з хлопцам старэйшым за мяне на год, як ужо y старэйшых класах валтузiyся за сваю школу супраць суседняй варожай гiмназii прама на стадыёне, як потым ва yнiверсiтэце пад iнтэрнатам удзельнiчаy у лютай бойцы з туркменамi i аднаго з нашых парэзалi нажом, i дэкан хацеy было адлiчыць усiх удзельнiкаy з апошняга пятага курса без спробы залiчэння. І што, жывы. Вось ён я. Няyжо гэтае пякельная быдла i неадукаваная гапата змусiць мяне здацца? Не!»
Глядя в потолок, я пытался заснуть, даже не подозревая, что эта была наша самая спокойная ночь в казарме второй роты за предстоящие полгода.
***
К десяти утра в роту с нарядов по караулу, ГРУ и «стелсу» стала прибывать остальная часть второй роты охраны. Мы делали вид, что наводим порядок, подметаем взлётку, протираем пыль, отбиваем кровати. Я видел, как на нас посматривала вся эта заполнившая расположение солдатня, эти странные ухмылки, словно мы некое лакомое яство, которое они ожидали весьма продолжительный период и вот, настало время и огромный кремовый торт внесли на серебряном блюде.
– Первый период, сбор в линейке! – кричит с тумбы очкастый дневальный и мы послушно заходим в эту уютную комнату, рассаживаемся за парты, а под моей ложечкой тревожно сосёт волнение.
«Вось яно, пачалося»
Через несколько минут к нам в линейку заваливает человек двадцать краснощёких рыл, из которых я узнаю только младшего сержанта Кесарчука.
– Да не ссыте, пацаны, – усаживаясь за парту по центру, говорит нам круглолицый и широкоплечий сержант с добрым лицом, подле него садится Кесарчук, остальные окружают их со всех сторон. – Мы вам не «дедушки», мы для вас «фазаны», т.е. второй период, – поясняет он. – Меня зовут Потапенко Рома, и по всем вопросам можете спокойно обращаться ко мне и ко всем, кто находится в этой комнате. «Дедам» лучше вообще ничего не говорите и ничего у них не спрашивайте. Такие у нас тут суровые правила. Серёгу вы знаете, ещё у нас есть один младший сержант Юра Гнилько.
Я увидел накаченного малого с маленькими глазками и детским лицом.
– Наши ефрейтора Вильков или Виля, Тавстуй, Ракута, Едловец и Мирошин, можете называть его Мироном, он не против.
Виля был высоким и коренастым парнем и, как я сразу приметил, весьма смахивал на американского актёра Мэттью Лилларда, ему бы ещё покрасить волосы в синий цвет, как в «Панк из Солт-Лейк-Сити», и тогда бы вообще было не отличить от оригинала. Тавстуй – светловолосый и улыбчивый паренёк, постоянно сыпал остротами, Ракута был лопоухим губошлёпом, всегда с удивлённым взглядом, Едловец ничем примечательным не выделялся, разве что большими залысинами. Мирон был худощавым и бледным каптёром.
– Остальные – обычные рядовые, как и вы, но обязанности у них будут другие, они своё уже отслужили, так что теперь бразды правления принимать вам.
Я увидел коренастого Пушкаревича или Пушку, высоченного метра в два и тонкого, как тросточка Воробьёв, с ним рядом стоял краснощёкий Ветраш и щекастый Коряго, увидел самого низкого по росту среди всех нас чернявого Цитрусова, все называли его Цыца. За ними стоял широкоскулый и женоподобный Дубков. Далее Сверчёк, сутулый Анеенко, между своими просто Аня, пучеглазый Ромашев и канцеляр Дьяченко.
– Ещё один наш сейчас стоит на тумбе, звать Лакусь – лох лохом, можете на него вообще забить.
– На счёт правил, – сказал Кесарчук. – Здесь вам не карантин, всё на много сложнее. За любой ваш косяк получать по шапке будем мы, ну а с вас спрос уже вдвойне. Запомните первое, вы – «слоны» и это значит, что все приказы и указания должны выполняться вами беспрекословно, без раздумий и в срок. Второе, как сказал Потап, к «дедам» даже не подходите и ничего у них не спрашиваете. Ну и третье, у вас здесь нет никаких прав, и вокруг одни ограничения. Например, чтобы покурить, интересуетесь у «дедов», они решают можно или нет. Запоминайте их лица, если кто-то из них попросит сигарету, сразу же даём, если нет, тут же ищем и не ниже «Винстона». Если сигару не находите, «деды» стреляют у нас, а это уже косяк, короче говоря, всё что просят «деды», нужно находить за минуту. Бегайте, ищите где хотите, мне всё равно, теперь вы «волшебники». В душе мыться запрещено, только в умывальниках, сидеть на стуле – такая же хуйня, смотреться в зеркало нельзя, тупиться и собираться больше трёх тоже. Ну и остальное узнаете в процессе.
– Кесарь, чё ты их так сразу грузишь? – перебил его Потап. – Не боись, братва, прорвёмся! Вам-то всего месяц потерпеть придётся, «деды» уходят 13 января, а потом мы все вместе нормально заживём. А пока вам неделя на раступку. Так что включайтесь в процесс.
– Месяц это не год, – предался воспоминаниям ефрейтор Ракута, – мы целых девять месяцев страдали, так что вам ещё повезло.
– Т?ска, – прогундосил Тавстуй.
– Да, а «деды» ваши вообще не о чём, – сказал ефрейтор Едловец. – Они не дружные, друг друга гандонят, крысятничают, ну сами короче скоро увидите.
– Наш период на много сплочённее, – пояснил ефрейтор Мирошин.
– Так что старайтесь держаться нас и поменьше косячьте, остальное придёт с опытом, – сказал Патапенко.
Мы жевали полученную нами информацию, и с каждым словом я осознавал, в какую попал задницу. Никто ничего не переспрашивал, мы помалкивали, как гниды, а, значит, соглашались и подписывались под каждым услышанным словом, толи от страха, толи от смущения перед незнакомой ситуацией.
Дверь открылась нараспашку, и в линейку вошёл прапорщик Станкович.
– А шо это у вас тут за сборы?
– Встать! – громко скомандовал Потапенко, и мы живо подорвались с места. – Да вот, товарищ прапорщик, проводим информационную беседу.
Станкович ласково взял сержанта за ухо и, глядя на нас, сказал:
– Не надо тут ничего проводить, я им вечером сам расскажу, кто он и что он. Разойтись.
После ознакомительного экскурса все сменившиеся с наряда бойцы отправились умываться, а потом спать на два положенных часа. Потапенко сказал нам учить устав и серьёзно готовиться к допуску в караул.
– Вы поймите, пацаны, – стоял он перед нами в одних каликах, – караул, это определённая свобода, вид на город, а те, кто не пройдут аттестацию, будут чахнуть здесь в роте, всегда на стрёме, «шакалы» ползаю туда-сюда, Вера тут этот тем более.
Мы послушались объективных нравоучений, похватали уставы и засели на два часа в линейке.
Нас было пятнадцать человек. Мы сидели, кто, уткнувшись в устав, кто, делая вид, что читает. Гурский вертелся на стуле и пытался что-то сострить. Мукамолов чесал макушку. Вместе с Гурским, как, оказалось, сидел его одноклассник и друг детства Паша Индюков, коренастый светловолосый молчун с надутыми губами. С Мукой сидел Чучвага, парень из Гродно, с большими коровьими глазами и гнусавым голосом. Позже я узнал, что у него не дышит одна ноздря, тело его было рыхлым, но как утверждали все вокруг, за полгода в армии можно похудеть на тридцать килограмм. Я сел с Нехайчиком, с которым почти не общался в карантине, но в то время сидеть со знакомым человеком, было уютнее. За нами разместились Гораев, тренер по футболу, мой ровесник, закончивший в своё время БГУФК, спокойный малый с кротким лицом и уравновешенным характером, родом из Бобруйска. Подле него могилевчанин Андрей Ратьков, весьма улыбчивый и слащавый парнишка с красивыми, видно, мамиными глазами. Далее сидел Лесович, приехавший служить в столицу из Баранович, младше меня на год, по специальности машинист поездов, с ним примостился Ранко из Гродно, с вечно открытым ртом, то ли от удивления, то ли от слабоумия, встреть такого на гражданке, тут же бы подумал, что чел упоролся добротными шишками. За Гурским и Индюковым сидели Игнатюк и Сташевский. Первый высокий глист со сгнившими от курева передними зубами, хотя парню не было и двадцати лет, родом из Бреста, второй, ярая противоположность – здоровая перекаченная рама, ростом полтора метра с чёрными, как смола глазами; его постоянно трясло, то рука дёрнется, то грудь вздыбится, говорил он быстро, броско и совершенно неразборчиво. А за ними два очкарика Раткевич и Напалюк. Раткевич был взбитым юношей в оправе толстых линз и чем-то напоминал советского физика-ядерщика, Напалюк был самым высоким из нас бесформенным дрыщём. Позади всех сидел одинокий смуглый Захарчук с лицом сонного хипстера. В роте я оказался единственным минчанином и готовился ожидать всевозможных подвохов.
– Я со Шмелём ещё с карантина скорешился, так что буду в масле плавать и мне эти порядки ни к чему! – хвастаясь, заявил нам Гурский.
– Подсосник ты, Вова, – сказал ему Чучвага. – Надо с пацанами вместе держаться.
Лично я решил пока оставаться в стороне.
Два часа пролетело быстро, я выучил ещё несколько статей, и дневальный Лакусь своим омерзительным голосом поднял отдыхающих солдат.
Мы быстро надели свои бушлаты и выстроились перед казармой в три ряда. Остальные выходили из роты не спеша, по одному и группами, на ходу застёгивая ремни и заправляя свои бушлаты. Как только вторая рота построилась, из дверей казармы вышел прапорщик Станкович вместе с сержантом Кулаковым и ефрейтором Замковичем, оба были нашими «дедами», оба низкорослые и с крестьянскими лицами. У Кулакова был шнобелевидный нос, у Замковича тонкие поджатые губы. Остальные «деды» встали позади колонны. Я успел разглядеть каждого, тут понять было не сложно, у всех были приспущены ремни, причём, стянуты вниз бушлатов, так что его края напоминали мини-юбку, шапки-ушанки закинуты на затылок и доведены до состояния полугодовалой нестиранности. Среди них я разглядел рыжеволосого рядового Макарова с лисьим лицом, сержанта Рондикова или Ронда, низкорослого и уже с залысинами, прыщавого ефрейтора Крюгера, криволицего рядового Кайдана, бледного музыканта Помидорчика, качка Полустана, ефрейтора Бороду, жилистого с благородным лицом недобитого белогвардейца, ему не хватало ещё белёсых редких усиков. И под громкие команды наша рота направилась к «стелсу».
Возле штаба Кулаков скомандовал «песню запевать» и наш период, остальные уже помалкивали, ибо по сроку службы не положено, не хуже Кабзона затянули песню «День Победы». Под команду «прямо» и, маршируя строевым эти несколько десятков метров, нам приходилось отдуваться за всех. «Деды» давно не маршировали, «фазаны» только некоторые поднимали ноги, поэтому чтобы было слышно, что идёт вся рота, мы колотили ногами по асфальту со всей дури, опуская свои почки к самым пяткам.
– Сойдёт, – сказал Кулаков возле ступенек столовой. – Курить разрешаю.
В столовой мы заранее поставили одного из наших на бушлаты, и встали в три шеренги. Первыми заходили «дедушки», потом «фазаны», ну а мы, «слоны», замыкали всю процессию.
– Смотрите, ребзя, ложками быстрее хлебайте, как только последний «дедушка» встанет, приём пищи ваш будет окончен, – сказал нам кто-то из «фазанов».
Чучвага тяжело вздохнул, Сташевский затряс грудью, а все остальные смирились, лезть на рожон в первый же день никому не хотелось.
Но к нашему удивлению первая ротная пайка оказалась не такой и сверхскоростной. Мы сели за столы, когда уже некоторые из «дедушек» стали подниматься, однако нас никто не подорвал, мы успели доесть паёк и мирно выйти на улицу.
Первый косяк произошёл именно там.
– Кокарду украли! – завопил гнилозубый Игнатюк и заметался по нашим рядам. – Пацаны, может, упала где? Не видали?
Кокарды нигде не оказалось.
