скачать книгу бесплатно
– Так если мне не лезет, зачем давиться? – удивляется тот и заносит свою порцию.
По пути к казарме мы сворачиваем на общий плац, делаем там три круга, высоко поднимая ноги, потом сержанты останавливают наш взвод посредине и ещё минут пять мурыжат наши тела, заставляя становиться «смирно», «равнение направо и налево».
Гурский немного выше меня и стоит в первой шеренге, как раз передо мной.
– Ты я вижу, самый борзый «слон», – подходит к нему сержант Кесарчук, хватает за воротник и, вырвав верхнюю пуговицу из бушлата, бросает на землю. – Вечером проверю, как пришил, а пока до конца недели ваш взвод не курит!
Женоподобный Кесарчук оказался не таким уж и робким пареньком, как нам показалось с первого раз.
***
После обеда началась зубрёжка караульных статей. Нас рассадили по центру взлётки в четыре ряда перед столом, за которым восседали бравые сержанты, и под диктовку заставили записать первую партию статей. В общей сложности нам необходимо было выучить наизусть около двадцати пяти, для ясности, это где-то четыре листа формата А4 мелким почерком. Нас настоятельно готовили к караулу, с ярым желание зачислить большинство в охрану.
– Рассказывать статьи надо дословно, – пояснял Кесарчук, – нельзя менять слова местами, и на ходу придумывать новый контекст.
– Я в школе то и стишок выучить не мог, а тут этот талмуд зубрить? – возмутился Шманай.
– Ничего, на костях быстро учится, – сказал ему Кесарчук.
– В ваших же интересах выучить эти статьи в карантине, – говорит Шмель. – Когда вас расформируют по ротам, там совершенно не будет времени на подготовку, а первый экзамен уже в начале января. Я, конечно, тоже сначала думал, как выучить так много текста, но когда побывал в карауле, желание появилось сразу. Пацаны, летом в карауле просто шик, ездите по городу, пялите на тёлочек, люди вокруг гуляют, как на празднике короче, а в роте одни работы, строевые, наряды, сами выбирайте, что лучше…
– Ну, по первому в карауле заёб, – добавил Кесарчук.
– По первому это да, но зато потом…
Я воодушевился сказанным. Прибывать вдали от части целые сутки, в этом что-то было. Прочитал пару коротких статей и тут же их запомнил.
«Здаецца, не цяжка…»
***
Потом наш взвод ступил на полосу сплошных неудач. На следующее утро в столовой случился очередной нелицеприятный инцидент. Ванного поставили на бушлаты, т.е. в то время, когда мы поглощали пищу, кто-то один из нашего периода по очереди должен был стоять возле вешалок с бушлатами и смотреть в оба, чтобы чего не спёрли. Чаще всего пропадали кокарды, перчатки и даже шапки ушанки. Воровали все кому не лень из других рот, желая обзавестись новенькими вещами, свои были изношены, а тут такая возможность. Первый, кто окончит приём пищи, должен был сменить Ванного и только тогда он мог получить свою жалкую порцию армейского яства. Ванный, не дождавшись смены, ринулся к раздаточной и взял свою порцию, опасаясь, как бы не остаться без пайка. К тому времени, признаться, наши животы успели сузиться, и армейская пища уже шла за две щеки. Постоянно хотелось есть, чего-нибудь жирного или сладкого, а вместо всего этого приходилось довольствоваться безвкусной и обезжиренной кашей.
Уже одеваясь к Ванному подскочил свирепый Кесарчук и нанёс ему в грудь два прямых удара.
– Ты охуел! – шрам Кесарчука побагровел, так и желая сорваться с его лица краснокрылой птицей и умчаться прочь из этих мест.
Ванный был вдвое шире злобного сержанта и вырубил бы его с одной подачи. Я видел, как яростно затряслись его сжатые кулаки, видел его бычьи глаза, поэтому быстро подошёл к нему и затащил в строй.
– Вы «слоны», не курите ещё две недели, – заключил Кесарчук.
Возвращаясь в казарму Ванный сказал:
– Я убью его, если он ещё раз меня тронет.
«Такiя справы».
***
Утром следующего дня мы преспокойно шли себе обратно в роту, возвращаясь со «стелса». Небо напоминало скисшее молоко, а шею поверх воротника бушлата лизал гадкий ветер. Ничего не могло радовать, ни о чём не хотелось думать.
К моему великому удивлению, Шмель двинул наш взвод в сторону курилки, скомандовал всем зайти внутрь и сесть, что мы послушно и исполнили.
– У нас во взводе стукач появился, – закинув ногу за ногу, презрительно начал он. – Меня сегодня перед пайкой к себе комбат вызвал на огурцы.
Шмель закурил и выпустил на волю клуб дыма, некоторые пацаны повели носами, стараясь уловить табачные ароматы. Прошло уже два дня, как наш взвод не курил.
– Сказал, что запрещаю вам курить, и могу на кичу поехать за неуставщину, – продолжал разглагольствовать Шмель. – Вы, «слоны», такие тупорылые, думаете я не знаю, кто это сделала? Да комбат мне сам фамилию назвал! И если этот чамар не ссыкло, то хотя бы здесь признается перед пацанами.
Мы тут же принялись рыскать глазами друг по другу, силясь найти у кого-нибудь во взгляде перемену или замешательство.
– Это я сказал… – промолвил одноухий стропило Леонов.
– Вот, сука, – зашипели на него со всех сторон. – Зачем, Володя?!
Он потупил взор и молчал.
– Ты, говно, попал в мой чёрный список, – сказал ему Шмель. – Я специально поговорю с комбатом, чтобы тебя в нашу роту распределили и до конца моего дембеля ты у меня умирать будешь, а сегодня ещё по всем ротам клич кину, что ты чёрт галимый, и ни где тебе покоя не будет. Вешайся сразу!
Одноухий лишь тяжело вздыхал.
– Ну, а раз у нас во взводе курить комбатом не запрещается, чего уж там, давайте. Смелее, доставайте сигареты, пацаны, можно ведь, – сказал Шмель.
Некоторое время мы не решались.
– Да я серьёзно вам говорю – курите!
Мы быстро подоставали свои сигареты, закурили, сделали первую, глубокую, сладчайшую затяжку, и, в этот момент Шмель отправил свой бычок в мусорку, быстро вскочил и скомандовал:
– Окончить перекур, встать первый взвод!
Дым валил трубой.
– Э, дебильные, живо побросали соски и уебали в роту! – рявкнул Шмель.
Сигареты полетели в урну, лишь один Иванов силился сделать ещё пару затяжек.
– Иванов, «слоняра», ща у меня на кости упадёшь!
Мы возвращались в роту, смакую во рту привкус одноразового дыма.
– И потом не говорите там, что я курить запрещаю, вафлики, – говорил нам в след Шмель.
***
После обеда сержанты либо решили над нами смиловаться, либо их испугали угрозы комбата. Возле «стелса» свернули на узкую дорожку и вышли к святая святых – чифану. У порога данной богадельни Шмель остановил нас и чётко разъяснил:
– Скидываемся нам с Кесарем на две пиццы, попить чего и мне пачку сигар не ниже «Винстона».
Мы скинулись по рублю и ломанули по высоким ступенькам с чипок.
Изнутри чифан напоминал сельский магазин. Обилие свежих булочек, пирожков, смаженок, коржиков, пряников, карамельных конфет, халвы, лимонада и прочей провизии, которую я то и на гражданке не особо жаловал, представлялась в то мгновение бескрайним оазисом сладострастного чревоугодия.
Шмелю с Кесарчуком купили по две домашние пиццы, колы и сигарет. Сержанты тут же устроились в конце помещения за круглым столом, не спеша пережёвывая свои угощения и с интересом поглядывая в нашу сторону. Мы же всем взводом встали в длинную очередь, в маниакальном ожидании поглотить своими ртами все вкусности, которые только можно было купить за деньги.
Я стоял и смотрел в маленький чёрно-белый телевизор, который висел на стене за буфетчицей. Шёл канал СТВ, «Музыкальный ринг», играла группа «The Toobes», как будто «The Why» в далёком 1969 году. Я смотрел на них и лишь вздыхал. Мои пальцы отвыкли от струн, и хотелось обругать всех матом.
Насытившись вдоволь сладким, так что дыхание прерывалось на полу-вздохе, мы отправились в роту. Возле казармы Шмель даже разрешил нам нормально перекурить.
***
– Сколько?! – спросил как-то у меня в душевой Шмель, когда мы после очередного ужина готовились к завтрашнему дню: умывались, брились, чистили зубы.
Я растерялся.
– Времени в смысле?
– Сколько? – улыбался мне Шмель кривыми зубами.
– Влад, двадцать минут девятого! – подошёл к нам Гурский.
В последнее время я стал чаще замечать его возле сержанта Шмелёва. Они вместе ходили курить, шутили, словом, стали самыми закадычными друзьями, даже Кесарчук не казался на его фоне так приближон к Шмелю. Однажды, сидя в курилке, Шмель нам сказал, что самый нормальный пацан среди нас это Володя Гурский. Все из наших называли его между собой «подсосником», но языки держали за зубами.
– Да нет же, «слоны», сколько?! – повторял Шмель. – Сколько? Сколько? Сколько? – расхаживал он голым по душевой, тыча во всех пальцем.
Я обратил внимание на Кесарчука, он стоял возле окна и пальцем что-то написал на запотевшем стекле. Приглядевшись, я распознал цифру сорок восемь.
– Сорок восемь! – крикнул Селюк.
– Кто сказал? – не ожидая, спросил Шмель.
– Я!
– От куда ты знаешь?
– Так Серёга на окне написал.
– А что это означает?
– Не знаю.
Кесарчук вышел на центр душевой, взял тазик и окатил себя с ног до головы горячей водой.
– Сорок восемь, – поёжившись, важно сказал Кесарчук, – значит, столько дней осталось служить, когда у вас «дедушка» будет спрашивать «сколько», надо точно ответить, сколько ему до дембеля осталось, ответите неправильно, будете в сушилке на костях жать число, которое по незнанке назвали.
Шмель довольно намыливал яйца чьей-то мочалкой.
– Да, сорок восемь и домой…
***
В первом взводе сидеть можно было только под видом изучения статей. Всё остальное время, мы всегда были обязаны быть чем-то заняты. Шмель и Кесарчук постоянно за этим следили и покрикивали на нас пуще других сержантов из других взводов. Я видел, как во втором и третьем взводах бойцы вольготно рассиживали на табуретах и вели пространные беседы. Стоило кому-нибудь из нас присесть, тут же откуда не возьмись являлись наши надзиратели и с криками «живо отбивать кровати», лишали нас отдыха.
Пришлось ухищряться, брать в руки тетради и, глядя в них, тихо перешёптываться.
Больше всех ныл здоровяк Ванный.
– Это ж только две недели прошло, а я уже домой хочу.
– А я бы сейчас пивка накатил, – заговорил о больном Иванов.
– И рыбки сушёной, – добавил Марик.
– Пацаны, успокойтесь, – встрял Шинковский, – зачем психику травмировать?
– А вот же повезло тебе, – обратился ко мне Ванный. – Год всего служишь и я бы мог… Почему вышку не закончил?
– Повезло у нас Шкондикову, он вун вообще полгода, – сказал ему я.
– А я вот дневник вести стал, – шептал Тряпичный. – Буду каждый день записывать, что да как, а потом под дембель по роте пущу почитать.
– Ага, как толчки драил, и кровати отбивал?! – засмеялся Иванов.
– Нет, о мыслях и переживаниях…
***
Шмель часто устроивал показательные отбивания кровати.
На взлётку выставили койку, и сержант показывал всему карантину, как правильно заправлять постель и отбивать её плашками. В его исполнении это выглядело безукоризненно. Ровно отбитое и натянутое покрывало только радовало глаз. Нам же оставалось ещё долго практиковаться в этом не простом ремесле, дабы в будущем демонстрировать в роте свои навыки.
А через пару дней Шмель сказал заправлять за собой кровать рядом спящего с собой Шинковского. Тот отказался и получил за это под дых, отпрянув на койку.
– Значит, Иванов будет заправлять, – сказал ему Шмель.
– Э, Саня, ты не офигел, – тут же возмутился на Шинковского Иванов. – Топишься в говне, других не топи!
Уже на следующее утро я видел, как Шинковский заправлял за Шмелём койку.
Кесарчук спал рядом со мной, но мне такие указания не давал. По статусу ещё было не положено.
***
Однажды Шмель устроил нам поучительную встряску коек. С утра мы плохо отбили кровати и, придя с пайки в роту, он подорвал весь взвод, перевернув матрасы каждого бойца.
– Вы курить опять бросить захотели?! – оскалил он на нас свои обезьяньи зубы. Его лопоухие уши стали ещё больше и мне даже показалось, отчаянно затряслись от злости.
– Как вы в роте жить будите? Что за период, самый худший взвод.
