скачать книгу бесплатно
Свободна? Но ведь она его жена! И тотчас в зеркале памяти возникало нестерпимое отражение.
Уж сколько лет назад случился тот вечер у Венециановских. Тщедушный брат Михаила Александровича был редким гостем на этих встречах, – Андрей видел его тогда второй, кажется, раз. Как его имя – Игорь? или, скорее, Григорий… Вздыбившееся подсознание сумело стереть и имя, и лицо, и голос, оставив только малорослый пиджак да синий галстук с драгоценной брошкой. За неказистою внешностью скрывалась удачная карьера столичного адвоката. Что именно за дело оказалось у него к адвокату, Андрей тоже сумел забыть, кажется, кадастровое. У клуба отбирали выделенную землю. В то время он, вообще, о многом спорил, и по работе, и с детьми, – жил на взводе.
Во всяком случае, дело было. Документ в две странички, если верно составлен, мог решить вопрос. Этот… ну, пусть Григорий Александрович стремительно прочитал обе и воскликнул театральным, но исчезнувшим голосом:
– Да это же филькина грамота!
До этого на них и внимания не обращали, голоса журчали, звенели вилки, и кто-то пристраивался к фортепиано. Все замерли – только не в гробовой, а в какой-то громовой тишине. Андрей встал, сжимая зачем-то в руке попавшуюся бутылку. В конце концов, адвокат мог и не знать. Но эти усмешки, которые вспыхнули, проползли по губам ящерками и тут же спрятались, эта едва скрытая забава и тревожное, но всё же вальяжное, сытое ожидание – детали, поджегшие сухую солому. Они бросились в глаза мгновенно, сразу полутора десятками лиц, и требовать от адвоката извинения сделалось бессмыслицей.
Филькин – это была его, Андрея, фамилия. Он не дал её ни жене, ни детям, но сам носил с гордостью пятиколенной памяти, бережно подтверждённой ещё даже дагерротипами. И насмехаться над нею он бы не позволил никому.
Пусть брат и не знал, но Михаил-то Александрович не вступился мгновенно, а именно явственно усмехнулся, да ещё со всей возможной двусмысленностью, кратким движением лицевых мускулов выводя на свет семейную предысторию с неуловимым, недоказуемым и перманентным снобизмом по отношению к браку ветеринара и фельдшерицы. Имелся в этой истории особенный и покровительственный пункт, согласно которому Филькин не должен был чувствовать себя ущемлённым в их обществе, а говорить с ним потому следовало в продуманных выражениях и не обо всём.
В лицо старшему Венециановскому Андрей и выплеснул несколько хлещущих, жгучих фраз, сколько уж нашлось в обойме. «Так-то, и честь имею», – закончил он цитатой из Гессе, с наслаждением успев подумать, что никто из этих сытых снобов цитаты не распознает. Он бы и ушёл немедленно, да Люба, вся в пунцовых пятнах, пыталась вытянуть бутылку из кулака. Тогда он бутылку оставил, а Любу взял за руку. «Мы, – это мы он бросил, будто булыжник на стол, – уходим навсегда». И Люба встала и ушла с ним. Превратил он её в орудие мести, взял в заложники своего унижения или увёл за барьер выбора, который всегда возможен в жизни и всегда раскалывает душу, – об этом его совесть годами вела хриплый, сумасшедший спор сама с собой. Успокоить-то её можно было трезвой мыслью, что сделанного не воротишь. Только как бы хотелось воротить!..
Одним слитным движением Андрей свернул в переулок, проскользнул мимо сугробов, припарковался двумя колёсами на тротуаре и, привычно не дожидаясь лифта, взбежал – сначала до четвёртого этажа, а потом, придержав дыхание, ещё на два. Позвонил.
Вообще-то, Андрей, несмотря на вспышки характера, был строгий, упорядоченный человек. Антип всего третий раз видел, чтобы отец приезжал так – в ночь, без предупреждения и с такими глазами. Однажды – когда тот захлопнул дверь и, вместо того, чтобы вызвать слесарей, помчался за полтысячи вёрст за ключами. И потом – чтобы разыграть какую-то бешеную ревнивую сцену с матерью.
Но сейчас Андрей сделал небывалое. Он потянулся к сыну. Обнял его одной рукой и неловко, уколов усами, поцеловал в щёку. На Любу, вышедшую следом, он взглянул как-то виновато. Артём протиснулся между матерью и братом. Андрей обнял и его, но иначе – крепко и уже не целуя. Выпрямился, стряхнул наконец с головы шапку и треснувшим голосом сказал, словно одному ему, младшему:
– Вот, Тоша… А у нас… У нас бабушка умерла.
Глава вторая
I
– А вот и мы к тёще на блины!
Антип, из-за плеча Ивана, заметил, что ему как-то странно обрадовались, с опаской.
– Откуда ты только свалился! Один? – Ираида Петровна даже выглянула в коридор, будто проверить Иваново мы.
– Как перст. Только с электрички. – Он повернулся к Антипу и шёпотом признался: – Мы тут с Сашкой два дня каботажничали. На просмотре. Днём его отправил. Приняли. Ох, и штормит сегодня…
– Ну же, как маленькая? Как Леночка? Как вообще? – тормошили его голоса.
– Выписали, – заявил Иван, как последнюю новость.
– Да знаем, что выписали! – воскликнула Ираида Петровна. – Ест-то хорошо? На кого похожа?
– Да кто, кто? – раздались и двоюродные голоса.
Опять поднялся Михаил Александрович.
– Вот это я и откладывал для тех, кто ещё не в курсе. Спешу поделиться радостью: в нашем внучатом мальчишеском стане наконец появилась девочка! Лена неделю назад родила. Первого числа, что замечательно. Новый год – новая жизнь.
Раздались восклицания.
– Поздравляю, – в спину сказал Антип. Он-то как раз и не знал.
– Как назвать решили? – звонко спросила Олеся.
– Катенькой, – сообщила Ираида Петровна.
– Эсмеральдой, – одновременно с ней выдал Иван.
Они посмотрели друг на друга вежливо и прозрачно и больше ничего не сказали.
Рядом с Олесей, как вернувшийся король, возвышался Сергей. Антип, однако, обогнул стол и пристроился с другой стороны, потеснив нарядную старушку, тоже Венециановскую. Точней сказать, она, приходящаяся родной тётей хозяину дома, во вдовстве вернула себе исконную фамилию. Ираида Петровна на противоположном конце делилась телефонными подробностями от дочери.
– Ну, где бы бросить якорь? – огляделся Иван, протирая очки. – Чуть нынче не занесло меня… не занесло кой-куда. Но звезда Рождества, этот, знаете ли, маяк, ибо ждут и беспокоятся… я сам жду и беспокоюсь… но ведь этакий шторм!
Он говорил, ни к кому пока не обращаясь. И вряд ли кому-то хотелось, чтоб обратился; а всё-таки смотреть на него было радостно.
– Садись уже, Ванечка, – появившаяся Василина пристроила его напротив Олеси, да и сама примостилась рядом.
– Выпьем же, Васюта, за прибытие блудного зятя! – Иван покосился на Антипов бокал и налил себе вровень с тем, только совсем из другой бутылки.
– Да, от скромности ты не умрёшь, – заметил Сергей.
Антип услышал лишь оскоминную репризу, произнесённую эстрадным фениксом. Иван выпил до дна, хрустнул огурцом и только тогда спросил:
– А от чего же я умру?
Аллюзия была так резка, что тут же оба рассмеялись, и Иван немедленно наполнил бокал. Бутылка наполовину опустела. Василина придвинула ему тарелку и попыталась заменить бокал рюмкою. Это ей удалось только после второго тоста, поднятого за то, чтоб в жизни всегда было другое, – с этими словами он влил что-то терпкое, рубиновое в высокий фужер, стоявший подле Олеси. Она попробовала отказаться, но Иван локально закричал, ничуть притом не мешая рецепту маринада в хозяйском углу:
– Дамское вино! Амбра, морс! Создано для! Божественный аромат и никаких винтов!
Олеся уступила. Антип испугался: винтов-то в этом морсе хватало. Он подумал отвлечь Ивана, но его опередил Женя, оказавшийся не только с сыном, но и с беременною женой, чьё бледное лицо казалось молчаливо заключённым в скобки вечера. Муж обнял её плечо и, перегнувшись через стол, поинтересовался разницею лет.
– Одиннадцать, – отрывисто сказал Иван.
– Многовато, – покачал головою Женя. – У нас всё же меньше выйдет: семь с половиной.
– Тоже девочку ждёте? – спросила Олеся.
– Тоже…
Заговорили про детей, затем – через Сашку – переключились на хоккей.
– Что же, у него и в каникулы тренировки? – вмешался Михаил Александрович.
Старушка рядом с Антипом вздохнула, должно быть, расслышав в простом, спокойном вопросе сдержанный вскрик, жалобу вот-вот старика, дожидающегося и всё не дожидающегося прихода внуков.
– Две в день, – гордо ответил Иван.
– Хоть бы сегодня привёз, – в голосе Ираиды Петровны та же нотка звучала куда сильнее и почти что упрёком.
– Не дорога.
Антип пристально поглядел на Ивана, удивляясь не столько беззастенчивости вранья, вполне разоблачимого, сколько надобности в нём. Водка, меж тем, произвела на Венециановского зятя сказочное действие. Если вначале он то возбуждённо выкрикивал, то шептал и при этом не в шутку покачивался, так что можно было предположить весьма витиеватый путь от вокзала, где днём он отправил сына домой, до этой расположенной в тихом центре, как писали правду (но не только и не всю) в своих объявлениях пронырливые риэлторы, шестиэтажки, то теперь он словно протрезвел. Речь прояснилась, кончики рыжеватых усов, над которыми неустанно трудились его воображение и бритва, сами собой приподнялись, взгляд за стёклами очков, без которых нотка беспомощности появлялась в его лице, сделался строг и ищущ. Вообще, он относился к типу мужчин, которые лет до пятидесяти, до седины способны казаться юнцами.
– Ну, – выбрал Иван мишень, – у тебя, Васюта, что новенького, где была?
– Она бывает везде! – восторженно шепнула Антипу соседка слева.
– Сегодня – на семинаре в «Познании». Увлекательнейше! Душа имеет семь сфер, заключённых одна в другую. Тело – это первая, оно первым и умирает, высвобождая разбегающиеся волны. Эти волны заполняют собой образовавшуюся пустоту, то есть смерть, на самом деле, это рождение наоборот, восхождение в вечность. Затем аура…
Нарядная старушка, Женина жена и одна из двоюродных сестёр хозяйки не сводили с неё глаз.
– Нежный и пронизывающий вкус… – донеслось с другого конца.
– Раскультуривание интеллигенции – вот причина наших общественных недугов… – что-то доказывал голос, обладатель которого, впрочем, как и адресат, был скрыт за головами.
На стол тем временем подали копчёные крылышки.
– А это под беленькое, – восхитился Иван, будто прежде пил красненькое. – Воспарим! – он разлил бутылку по соседям и сразу открыл следующую.
– Четвёртая сфера – это светлая материя, она одновременно и существует, и нет, то есть она есть, но в нашем мире не воплощена. А чтобы она воплотилась, душа должна пройти последовательные преображения, – продолжала Василина.
– Где мы и застряли, – протягивая рюмку, перебил её сухую экзальтацию Иван. – Вроде бы существуешь, о свете и спора нет, а попробуй коснись или что иное, так и нет тебя.
– Ты жестокосерд, – тихо сказала Василина.
– Тридцать лет слышу. Как первого голубя подбил, – он махнул рукой и вгрызся в крыло.
Тем не менее, они чокнулись и вместе выпили. Василина раскраснелась и стала шёпотом объяснять персональной слушательнице, с которой располагалась тет-а-тет, про пятую сферу. Иван же как будто ещё больше побледнел, чуть погрустнел, почал новую бутылку и обратился к Сергею:
– А ты, душа моя, чем порадуешь? Творишь или всё на посылках?
– На посылках никогда не состоял, – спокойно ответил тот, а творчество вещь многогранная и многоязыкая. Снимаем сейчас фильм, даже маленький сериал на историческую тему («С кем работаешь?» – перекинул Михаил Александрович, готовый одобряюще кивнуть на всякое имя) … С Викентьевым, это питерский… Детектив с любовною подоплёкой разворачивается на фоне революции. Много интерьерной работы; но и пейзажные съёмки. Есть там такая линия: герой бежит от преследования, где-то скачет, где-то пробирается, и в глухой среднерусской деревеньке встречает своего настоящего отца. Ну, это ещё наброски… А я музыку оформляю. Много музыки…
– Далась вам эта революция, – издали врезался один из пожилых гостей. – Мало, что ли, наснимали?
– А вы знаете, – тут же парировал Сергей, – что в рейтинге зрительского интереса среди исторических тем именно эта – на первом месте? Революция и гражданская война.
– Как классно! – вздохнула Олеся. – А у нас – лекции, натура, графика, и опять, и опять. Материаловедение…
– Это же начало! – воскликнул Сергей. – Вот получишь первую настоящую работу…
– Музыки? – Иван, наконец, отреагировал. – Музыка в современном кино?
Его музыка прозвучала, как только что от Олеси материаловедение. Сергей недоумённо кивнул.
– Какой бред! – провозгласил Иван. – Пошлейший бред.
Сергей смотрел на него так, будто сам только что доказывал, что Солнце вращается вокруг Земли.
– Я допускаю исключения, – вдруг смилостивился Иван, – нарочно музыкальные фильмы со вставными пьесами, Перселл у Тарковского или детские комедии. Во всех этих случаях музыка отдельный, самостоятельный, хотя и тесно связанный с идеей элемент. Но музыка в серьёзном, слабосолёном… то есть слабожанровом кино – да ты только посмотри и послушай. Ведь это же костыли для инвалидов, заэкранный гогот для дураков, смайлики для зомби, жвачка для хоккейных тренеров, – вот что это такое! Музыка – что она делает? – симулирует чувства, маскирует пустоту видеоряда, подсказывает тупому зрителю, какие эмоции он должен испытывать, и какую мысль выражает режиссёр. Возьми старые фильмы – их невозможно смотреть именно из-за этого дидактического, за шиворот держащего зрителя музыкального цербера. А что делаете вы?! Да музыка в этом смысле, если хочешь знать, это преступление против эстетики!..
Даже разойдясь против Сергея, Иван почему-то смотрел на Антипа, смотрел по-прежнему ясно и трезво, и, вопреки голосу, грустинка в его твёрдо-голубых глазах, такого цвета, в который, по мечте северянина, должно застывать синее-синее море, не вытаивала. Но обращаясь к одному и глядя на другого, на самом-то деле он, казалось Антипу, разговаривает с Олесей, и для неё, может быть, сейчас, на ходу, экспромтом, сочинил эту страстную теорию. Кстати, основательную, чего греха таить. Но Сергей рассердился и чуть приподнялся, опершись на стол. Стол был итальянской работы, тяжелый и дорогой даже под скатертью, впрочем, тоже дорогой и тяжёлой. Стол опасно накренился. Антип потеребил Сергея за плечо, задев при этом рукавом рубашки спину Олеси, и её светлые локоны щекотнули краешек ладони. Она тряхнула головой.
Сергей внял и успокоенно опустился на диван. Он умел моментально успокаиваться.
– Соригинальничал? – сказал он довольно добродушно. – Да это «Догма» лет сорок назад провозгласила, фон Триер и другие. И делали – и без музыки, и без монтажа. И ничего толком не вышло.
– Не знал, – Иван как-то резко потерял интерес к разговору. Но не к бутылкам, которых было выставлено, наверное, вдвое больше нужного. Быть щедрыми, жить широко и демонстрировать это, – тут для Венециановских не было различия.
Внезапно, не дождавшись паузы, какой и не поймаешь, когда говорят одновременно в нескольких концах и про разное, включился телевизор. Он включился сам собой, – во всяком случае, Антип, повертев головой, пульта ни у кого не высмотрел. Невидимый настройщик угодил на самый рекламный кончик, соскочив с которого, стремительно, будто бешеный постановщик толок воду в ступе, разворачивалось какое-то ток-шоу. Последний вопрос, о котором спорили, перебивая друг друга, нарядные, серьёзные люди с кукольными глазами, исчез за рекламным частоколом, но тема была ясна, тем более что на заднике экрана то и дело возникала яркая красная надпись: «Назад в СССР?»
Кто-то сидевший удобно, приник к экрану, другие, подальше, продолжали разговор. Но у иных возникло странное глазное колебание: несколько секунд смотря прямо на того, кто к ним обращался, они затем потихоньку скашивали взгляд, – и тот отъезжал, всё торопливее, к телевизору, в который и вперялся, тоже неуверенно и ненадолго, причём ясно было, что они не понимают толком, да и не слышат, что там говорится.
– Интересно, – особо нейтральным и не оттого ль показавшимся Антипу, сидевшему напротив, умышленным голосом произнёс Женя.
Антип считал его человеком непосредственным, всегда говорившим немедленный смысл; но тут он услышал подспудье: как по-разному отреагировали Венециановские. В этой, действительно, большой, хотя не столь уж и дружной, или просто единой, но главное – семье, не только направления или вкусы сильно разнились, а такой вот пустяк, брошенный в вечернюю гущу, легко мог обнажить непримиримую разницу в самом жизнеустройстве. По каналу и настройке звука можно было заключить, чему хозяева посвящали некоторые свои свободные вечера. Сергею, например (чьё мироздание заново творилось каждое божье утро), подобное предположение о нём показалось бы возмутительным, однако он, удобно возвышаясь, минуту вслушивался, а потом снисходительно бросил:
– Болтовня.
– Зря вы так категорически, – ответила ему из уголка маленькая бледная дамочка, такая маленькая и бледная, доселе молчаливая, что он только сейчас её заметил, а между тем это была Раиса Фёдоровна, Женина мама. – В советском времени было очень много хороших, достойных вещей, сейчас, к сожалению, утраченных…
– …но невосполнимо ли, или же общество постепенно возвращается к некоторым ценностям, – поддержал её чей-то голос.
– Да это же только кажется, что изменились формальные условия, – сказал Сергей, неожиданно очутившийся в центре разговора. – Ведь мы снимаем и о переломном времени, много документалистики, и я вижу, как изменились, да что там – как на глазах меняются люди…
– Люди, да, какие люди! – Василина будто только очнулась.
– И что вы хорошего нашли в собейском прошлом? Дураки были! – этот скрипучий голос из гостей принадлежал цепкоглазому господину, троюродному завсегдатаю семейных праздников, давеча высказавшемуся про революцию.
– Ну, дядя Боря, как всегда, на скепсисе, – заметил Женя.
– Вы, Борис Сергеевич, – отнеслась и его мама, – конечно, пострадали от произвола и вообще… Но ведь это не искупает, то есть, я хочу сказать, не оправдывает…
Ираида Петровна настороженно посмотрела на золовку. На бывшую золовку. Раиса Фёдоровна говорила с Борею сбивчиво и, пожалуй, сочувственно. Не затевается ли между ними чего-либо? Явных признаков не было, но хозяйка дома тонко чувствовала подобные нюансы. Она умела предощущать. А ведь оба носили одну и ту же – их гордую фамилию.
– Раечка, – сманеврировала она, – как тебе фрикасе?
– Изумительно! – с готовностью отозвалась золовка. – А ведь у меня ничего не выходит! И по вашему рецепту, и так, и этак… Который раз, а всё не то.
– Мама, всё у тебя получается, – успокоил издали Женя.
– И получается, – подхватил, не разобрав, один из пожилых гостей, долго искавший случая вставить слово, – что мы всё вывернули наизнанку, а сущность какою была, такой и остаётся…
Теперь заговорили разом, причём и в телевизоре продолжался спор, разобрать который уже вовсе было нельзя.
– Давайте пофантазируем, – призывал ведущий.
– Что бы непременно нужно было вернуть…
