Полная версия:
Вальборг и волки
Лариса Шушунова
Вальборг и волки
Пролог
Воздух в священной роще был неподвижным, словно сама природа затаила дыхание в ожидании чего-то неотвратимого. На мшистом камне, у подножия самого высокого столба с одноглазым деревянным ликом, лежала связанная девушка не старше пятнадцати-шестнадцати зим. Её светлые, почти белые волосы растрепались по тёмному мху, сливаясь с мертвенной бледностью кожи. Широко раскрытые глаза цвета летнего неба смотрели в хмурую высь. В пальцах, слабо сжатых в последней судороге, застрял жалкий пучок зверобоя, который успела сорвать по дороге, словно надеясь найти в нём спасение.
Над ней стоял молодой мужчина. Его лицо, обрамленное беспорядочными прядями рыжей бороды, было искажено не яростью, а чем-то иным, в широко раскрытых глазах тлела искра безумия. Его грудь тяжело вздымалась, а в могучей, но теперь дрожащей руке был зажат тяжёлый нож, лезвие которого уже успело почернеть от крови.
– Прости… – прохрипел он, но это слово затерялось в ветре, не долетев ни до богов, ни до её ушей.
Нож снова взметнулся, коротко и тускло блеснув в косом свете угасающего дня. Удар был точным. Девушка не вскрикнула – лишь выдохнула, коротко и обречённо, её тело обмякло. Алая струя, тёплая и живая, с силой брызнула на тёмную древесину идола, стекла и впиталась в землю…
Мужчина отшатнулся, и окровавленный нож с глухим стуком упал на влажную землю. И только тогда, глядя на бездыханное тело, на её тонкие пальцы, всё ещё судорожно сжимавшие жалкую травинку зверобоя, до него стало медленно доходить, какое чудовищное и необратимое действо он только что совершил.
Осенний ветер проснулся и зашелестел пожухлой листвой у подножия почерневших от времени и дождей деревянных столбов…
Глава 1
– Куда теперь Хальвдан-купец держит путь? – спросила Вальборг, едва кнарр выбрался из узких берегов Висгард-фьорда в открытое море. Ветер, словно обрадовавшийся простору, с силой ударил в парус, и судно ринулось навстречу седогривым волнам.
Эйнар, её избавитель, племянник владельца корабля, стоял у борта, не оборачиваясь.
– В Бёрге, – бросил он через плечо коротко и сухо.
«Верно, так называется его двор», – с замиранием подумала Вальборг, сжимая в кармане плаща заветный гребешок – память о матери. Она тщательно скрывала своё невежество: где находится Бёрге, велик ли он, богат ли? Невеста, выкупленная из рабства, не должна выказывать излишнего любопытства. Она заставила себя промолчать, хотя душа трепетала от любопытства.
За последние дни Эйнар, выкупивший её у прежнего хозяина, Атли хёвдинга, заметно переменился. Ласковые речи и жаркий шёпот сменились скупыми словами, а в его глазах, прежде столь влюблённых, теперь читалась лишь усталая отстранённость.
«Что ж, надо терпеть, – сурово утешала она себя, поёживаясь от порыва ледяного ветра. – Мужчине не пристало нежиться в объятиях, когда впереди – дело. Главное, он даст мне свободу и женится. Скоро… скорей бы уж!»
Вальборг облокотилась о высокий борт и уставилась в бескрайнее, мерно дышащее, прозрачно-зелёное море. Оно просачивалось в гребные люки, оставляя на досках палубы влажные солёные следы. Светло-серое небо в разводах и прожилках плакало редким дождём. А вдали таял, меняя очертания, берег – узкая полоса, тонкая нить, связывающая её с прошлой несчастливой жизнью.
И хотя море было таким огромным и грозным, а корабль – всего лишь послушной щепкой в ладонях морского великана Эгира, Вальборг не могла вспомнить, когда ещё за последние годы она чувствовала себя такой счастливой. Конечно, она побаивалась неизвестности, но этот страх щекотал душу радостным предчувствием, а не леденил мрачной неопределённостью. Впереди её ждала давняя мечта.
Она родилась рабыней. Это слово жгло душу с самого детства. Рабыней была её мать, которая умерла, едва успев подарить Ваальбьёрг жизнь. Одно из первых воспоминаний: позднее лето, ей зим пяти от роду. Подобрав подол своего грубого платья, девочка гоняла по двору старого петуха, клевавшего зёрна у порога амбара. Внезапно из дома вышла хозяйка, жена хёвдинга, высокая и худая, с вечно поджатыми губами. Девочка замерла, прижимаясь к бревенчатой стене.
– Опять без дела шляешься, отродье? – голос хозяйки был резким, как удар. – Дрова носить некому, а ты тут петуха гоняешь!
Она схватила Вальборг за руку так, что кости хрустнули, и, не слушая испуганного лепета, швырнула к поленнице. От неожиданности и боли у девочки потемнело в глазах, и она, споткнувшись, грохнулась в грязь, растянувшись во весь рост. И тогда из дома на шум вышел Атли, сын хёвдинга. Вальборг, вся перемазанная, с разбитой в кровь коленкой, зажмурилась, ожидая нового гнева.
Над ней раздался мальчишеский голос:
«Не бей её, матушка. Она дитя ещё».
Вальборг осмелилась поднять взгляд и увидела невысокого, но уже кряжистого парня, заслонившую её от хозяйки.
Девочка вскочила и захромала прочь. Что-то горячее и сладкое распирало грудь. Он назвал её «дитя», а не «отродье». И вся её последующая верность Атли хёвдингу, все её тайные мечты о нём выросли из того самого летнего дня, из короткого: «Не бей».
Спустя несколько зим после того случая в усадьбе случилось большое горе – в стычке с береговыми разбойниками пал старый хёвдинг, отец Атли. Тело его нашли с мечом в руке
На поминальном пиру, в дымном длинном доме, где воздух гудел от десятков голосов, Вальборг, тогда уже подросток, с изумлением наблюдала за тем, как воины, осушая рога в память о павшем, не плакали, а громко смеялись, вспоминая его подвиги и остроты. Этот смех резал слух, казался диким.
«Тётя, – шепотом спросила она у старой ключницы, сидевшей рядом, – почему они смеются? Разве им не печально, что они никогда больше не увидят своего хёвдинга?»
Тётка, женщина, помнившая обычаи предков, вздохнула:
«Хёвдинг пал с оружием в руке. Разве есть смерть славнее? Теперь он пирует в Вальхалле, в чертогах Одина, вместе с павшими героями. Его ждут битвы днём и пиры вечером. Так зачем же грустить?»
«А в Вальхаллу попадают все?» – не унималась Вальборг.
«Только воины, павшие в бою. А те, кто умер от болезни или старости, и все женщины… их удел – туманное царство Хель. Там вечный мрак и холод»
Сердце Вальборг сжалось. Царство вечного мрака… Как же это страшно!
«А если… если женщина возьмёт в руки нож и умрёт, сражаясь как воин? Куда она попадёт тогда?» – в её голосе звучала отчаянная надежда.
Тётка покачала головой:
«Удел женщины – иной. Даже если она погибнет с оружием в руках, защищая свой дом, она не ступит на мост Биврёст в Вальхаллу. Её путь лежит в Хель. Но не бойся, – добавила она, видя, как побледнела девочка. – Для людей достойных, и в чертогах Хель есть светлые палаты, где нет ни холода, ни голода. Просто… просто там не будет утренних битв и весёлых вечерних пиров. Там просто тихо, спокойно…»
А однажды тётка Вальборг обмолвилась, будто дед и бабка её были свободными людьми, владевшими своим клочком земли где-то на острове. А потом дед погиб, а бабушку вместе с двумя маленькими дочерьми, продали в рабство. Ни мать, ни тётка Вальборг не помнили вкуса воли. И, несмотря на это, Вальборг с малых лет носила в душе навязчивую мечту о свободе – смутную, как видение сквозь туман, но оттого ещё более желанную.
А ещё она мечтала о муже. Не о господине, входящем в её каморку по праву хозяина, а о настоящем муже – храбром воине или предприимчивом торговце. О том, чей корабль она будет провожать в море, чей дом хранить в чистоте и достатке. О том, кто даст имя её детям, рождённым в законном браке, а не неволе.
И теперь, стоя на палубе корабля, уносившего её прочь от унижений и тоски, она почти ощущала тяжесть ключей от своего собственного дома на поясе и тепло будущей супружеской постели. Скоро. Очень скоро.
Единственное, что омрачало её счастье, – маленький сын Ивар, оставшийся у прежнего хозяина, Атли хёвдинга. При воспоминании о нём в груди Вальборг сжимался холодный ком, а глаза увлажнялись, застилая море и небо мутной пеленой. Она резко отворачивалась, чтобы ветер высушил эти дурацкие слёзы. «Но что поделаешь?» – сурово, почти злобно утешала она себя, сжимая шершавую древесину борта. «Не хочет будущий муж видеть каждый день живое напоминание о том, что его жена принадлежала другому. Зачем ему чужой побег, если он сам сможет посеять в её чреве благородное семя?»
Она думала о том, что снова сходит к знахарке, а та ей даст отвар травы, чтобы распахнуть запертое колдовством женское чрево. А Ивар… Ивар не пропадёт. И хотя сердце сжималось от тоски, но разум твердил: Атли хёвдинг, несмотря на свой крутой нрав, человек справедливый. Он не станет обижать ребёнка. Может, даже приблизит к себе, увидев в нём сходство… Эта мысль согревала душу…
Мысли о бывшем господине заставила её непритворно вздохнуть. Да, поначалу, одурманенная вниманием Атли хёвдинга, она хранила ему верность. Она ловила его взгляды, тонула в их суровости и втайне вышивала хангерок, который мечтала надеть на свадьбу. Но что требовать от молодого, цветущего тела, изнывающего от жажды ласки и жарких объятий? Если бы господин не просто заходил к ней, а дал ей свободу и назвал женой – да разве б она посмотрела на кого-то другого? Но жениться на рабыне Атли Эймундссон не собирался, хоть и был ласков с ней. Он говорил, что после смерти жены не сможет ввести в дом другую женщину. А Вальборг всё равно ждала и надеялась. Год, другой, третий… Надежды и ожидания таяли, как весенний снег.
А потом она просто махнула рукой и пошла с первым хирдманом, приветливо улыбнувшимся ей у колодца. Потом – с другим, с третьим… Каждая новая связь была сродни броску игральной кости: вдруг не этот, так тот, очарованный её красотой, выкупит её, назовёт женой, подарит ту самую свободу? Чтобы не рожать от каждого встречного и не утратить стройности и желанности, она после первенца Ивара пошла к знахарке и та дала ей напиток из заговоренных трав, запирающих женское чрево…
А потом пришёл расплата. Когда хёвдинг узнал о её неверности (какая насмешка – говорить о верности рабыни!), он первый и последний раз в жизни вытянул её плетью… А после, остыв, он отдал её, как вещь, своему старшему сыну – «пусть поучится быть мужчиной».
Впрочем, всё это осталось там, за кормой, в прошлом, тонущем в серой дымке. Теперь у неё будет всё: муж, свобода, уважение, достаток. «Вот только любить так, как Атли хёвдинга, я вряд ли кого-нибудь смогу», – с щемящей грустью подумалось ей.
Глава 2
Дни в пути сливались в однообразную череду серых волн, ветров, воющих в снастях, и вечно мокрого от солёных брызг паруса. Ночью ей было велено спускаться в трюм, в царство смрада, тесноты и чужих стонов. Она ютилась на жёстких, холодных досках в кромешной тьме, нарушаемой лишь редкими бликами луны, просачивающимися сквозь щели палубного настила. Пахло морской водой, рыбой, чужой рвотой и страхом. Рабыни, привезённые с южных островов, сбились в один дрожащий, тёплый ком.
Вальборг сидела чуть в стороне, прислонившись к шершавому борту, и пыталась не думать ни о чём, кроме скорого прибытия в Бёрге и начала своей новой жизни. Тело ныло от усталости и неудобной позы, а море за бортом стонало и скреблось когтями по обшивке, словно голодное чудовище. Вальборг прижималась к шершавому борту, боясь, что одна из волн – дочерей морского бога Эгира, захлестнёт внутрь трюма и утащит её в свою ледяную бездну. Но она стойко сносила все неудобства, заглушая внутренний ропот и не решаясь задать вопрос. «Не в шатре же с воинами мне ночевать! Невестка должна быть скромной», – разумно, почти истово твердила она себе, пытаясь превратить своё унижение в добродетель.
Она смотрела на рабынь – испуганных, чужеземных девушек, не понимавших ни одного её слова, смотрела в их глаза, полные животного ужаса, – со смесью жалости и горделивого превосходства. А они глядели на неё, единственную, кого не связывали верёвками, с немым вопросом и состраданием, полагая, что она разделяет их горькую участь. «Погодите, – мысленно усмехалась Вальборг, ощущая своё мнимое превосходство. – Глядите на меня с жалостью, словно на сестру по несчастью. Не так вы будете смотреть, когда мы приплывём, и я сойду на берег в шелках, как полноправная хозяйка, а вас поведут на торг, как скот. Узнаете тогда о моём жребии!»
Вдруг к ней подползла девушка, почти девочка, с кожей цвета тёмного мёда и огромными, полными ужаса глазами. На ней были лишь лохмотья, а на тонкой шее – сырая рваная рана от ошейника.
Девушка что-то прошептала на своём певучем языке и робко протянула руку с зажатым в ней тщательно обточенным кусочком дерева, похожим на крошечную птичку. Она тыкала им в свою грудь, затем указывала на юг, заливаясь беззвучными слезами.
Вальборг не понимала слов, но язык отчаяния был понятен. Она видела в этом всё: и разрушенный дом, и украденную жизнь, и пронзительную тоску по чему-то утраченному навсегда. Эта девочка будто показывала ей свою душу. И Вальборг не стала отталкивать дрожащую руку, вдруг устыдившись своего превосходства… Давно ли сама была рабыней? Она осторожно коснулась пальцем маленькой деревянной птички, а потом положила свою ладонь поверх холодных пальцев девушки.
Они не знали языка друг друга. Но в гнетущем мраке трюма, под мерный скрип корабельных снастей, они несколько минут просто сидели так, рука в руке, и на какое-то время всепоглощающий страх перед бездной, что зияла за тонкой обшивкой корабля, растаял…
Глава 3
Наконец после многих дней однообразного качания на волнах кнарр вошёл в узкую щель фьорда, и вода стала зеркально-спокойной. Берега по бокам стали сжиматься, вырастая в отвесные скалы цвета вороного крыла. Воздух наполнился запахом дыма и морёного дерева – густым, осязаемым запахом большого поселения.
Сердце Вальборг забилось часто, сладостно и тревожно. Она вглядывалась в берег, и её охватил смешанный трепет. Поселение было огромным, гораздо больше двора Атли хёвдинга. Не просто усадьба, а целое гнездо длинных домов, сараев и мастерских, опоясавших извилистый берег.
Она с удивлением заметила, что кнарр Хальвдана оказался не единственным кораблём, подплывающим к острову. Впереди качалась на волнах корма чужого драккара со снятым хвостовым украшением. А за кнарром в трёх-четырёх полётах стрелы скользила снека. У причалов теснилась целая чаща мачт; суда покачивались на воде, словно стая гигантских морских птиц. В воздухе стоял гул десятков голосов, скрип блоков, стук топоров – гул жизни, кипящей и чужой.
Не иначе в Бёрге какой-то праздник, подумала Вальборг, вон сколько славных гостей туда торопится! Видать, из знатного и богатого рода происходит её будущий муж… Правда, навстречу тоже скользили корабли, и это казалось странным: неужели обитатели Бёрге то и дело встречают и провожают гостей?
На пристани мельтешило много людей, и, судя по лицам и одеждам, вряд ли они принадлежали к роду её избавителя. Обычно мужчин, возвращающихся из похода, ждут жёны с детьми, сёстры, матери, отцы. Здесь же толпился самый разный народ: кроме светловолосых жителей Севера попадались диковинного вида гости – черноволосые и смуглые, в одеждах из дорогих тканей, лоснящихся на свету. Одни собирались отчаливать, третьи только прибыли.
Что до людей, подающих сходни, то, судя по угрюмому виду, бритым головам и однообразным движениям, это были работники гостевых дворов, в чьи обязанности входило встречать прибывающие корабли.
Кроме купцов на берегу толпилось много мужчин и женщин в простых рубахах. Выражением беспросветной тоски в глазах они походили на тех девушек, которых Хальвдан вёз в трюме. Этих людей явно доставили сюда не для того, чтобы порадовать дорогими подарками и попотчевать чужеземными винами! Двуногий разноплемённый скот, привезённый торговцами на невольничий рынок…
Воздух гудел от чужих языков – гортанной речи прибрежных квенов, певучего наречия южных островов, отрывистых приказов на языке Севера. Плотной пеленой стоял запах рыбьего жира и человеческого отчаяния. Неподалёку толстый торговец с перстнями на пальцах заставлял рослого парня в драных портах показывать мышцы на руках, а пожилая женщина в добротном платье с бронзовыми фибулами осматривала зубы испуганного темноволосого паренька, словно у лошади на ярмарке. И сквозь накатывающий ужас Вальборг с неожиданной ясностью вспомнила запах сена и дыма родного дома, его суровый, но знакомый быт… И даже вечно недовольное лицо покойной матери Атли хёвдинга показалось ей сейчас родным…
Хальвдан заглянул в трюм и что-то сказал на незнакомом Вальборг языке. Щурясь от яркого света и ёжась от холода, девушки вылезли на палубу. Купец придирчиво осмотрел живой товар. Одна из них – та самая, что показывала Вальборг деревянную птичку – после долгого пребывания в холодном и мокром трюме кашляла и еле стояла на ногах. Много за неё не дадут, а доброе имя Хальвдан потеряет, если выставит такую на торг. Её лучше подарить морскому богу на обратном пути…
Вальборг сама не помнила, как оказалась среди рабынь. Её отбросило в гущу толпы и она беспомощно засеменила по скользким, истоптанным сходням пристани, увлекаемая людским потоком. Взгляд метался в поисках Эйнара, хоть какого-нибудь знака от него…
– Это же торговый город! – голос прозвучал слабо и потерянно в общем гаме. – А где же наш дом?
Ответом был громкий, раскатистый хохот Хальвдановых спутников.
– Здесь ты и найдёшь свой будущий дом, дурёха! – Хмыкнул из них, оскаливая кривые зубы.
Смех был как удар, от которого подкосились ноги…
– Девка-то красивая! – крикнул кто-то из зевак, тыча в её сторону грязным пальцем. – Энунд берсерк даст за такую не менее трёх марок!
Имя ударило её, как обухом по голове.
– Да, он платит за рабынь столько, сколько дают за породистого жеребца! – подхватил другой, и в его голосе слышалось не столько восхищение, сколько алчный расчёт.
Об Энунде по прозвищу Неуязвимый она слышала и раньше – украдкой, в случайных обмолвках, в разговорах, что затихают, когда в горницу входит господин. Она слышала обрывки фраз, шёпоты о его наложницах и жёнах… красивых, желанных… которые бесследно исчезали после свадебного пира.
Всё сложилось в уме с ужасающей, неумолимой ясностью. Холодность Эйнара. Трюм, полный рабынь. И вот теперь – невольничий рынок.
– Ты же… – залепетала она, и губы её онемели, словно на морозе. Она уставилась на Эйнара, в чьих объятиях ещё недавно грезила о свободе. – Ты же клялся… Клялся перед… людьми… – Ты же… – сказал, что собираешься дать мне свободу… Сделать законной женой обещал перед всеми! Значит, ты обманул меня? Я пожалуюсь на тебя моему бывшему господину Атли Эймундссону!
Каким родным казался теперь обманутой женщине Висгард-фьорд, его обитатели, добрый и мудрый хозяин! Она бы всё отдала за то, чтобы снова стать рабыней Атли. Пусть даже не любимой наложницей, не ключницей, а последней свинаркой…
Новый взрыв хохота, уже откровенно жестокого, оглушил Вальборг. Эйнар, её избавитель, с лицом, искажённым презрительной усмешкой, сделал шаг вперёд и ударил женщину по щеке.
– Вот прямо сейчас беги и пожалуйся своему дорогому Атли, – бросил он.
Вальборг пошатнулась. Весь её выстроенный за время плавания хрупкий мир – мир надежд, оправданий и сладких грёз – с грохотом рухнул. Блеск в глазах сменился животным страхом, из горла вырвался низкий, протяжный стон, похожий на вой раненого зверя, и она повалилась на скользкие доски причала.
–Эй! – Хальвдан шутливо погрозил кулаком своему племяннику Эйнару. – Вот купишь себе рабыню, тогда и будешь распускать руки. А мой товар я не позволю портить.
– Но смотри, дядя, – не долго думая, ответил Эйнар. – Я свою долю отработал сполна. Выманил её из-под крыла Атли, как последнюю дурочку. А она поверила, что я влюбился!
Вальборг продолжала кататься и биться головой о причал, пока грубый окрик не заставил её встать на ноги.
– Не смей выть и портить свою красоту! – рявкнул Хальвдан, хватая её за волосы и грубо дёргая наверх. – А то изуродую так, что мать родная не узнает. Энунд, правда, не купит, но рыбы в море и за это скажут спасибо.
Он с силой поволок её к шатру, тёмному и тесному, где уже сидели другие женщины, смотревшие на неё пустыми, обезумевшими глазами. Перед входом в шатёр к нему подошёл другой торговец, дородный мужчина с бородой соломенного цвета, заплетённой в две косы.
– Ну что, Хальвдан, нашёл кого покраше для своего особого покупателя? – С ухмылкой спросил тот, кивая в сторону Вальборг.
– Глянь сам, Гутторм, – оживился Хальвдан. – Шкура белая, зубы целы, станом стройна, в плечах и бёдрах широка. Для Энунда – то, что надо.
Гутторм фыркнул, доставая из корзины сушёную рыбу.
– Опять он за своё? Уже, слышал, третья не выкарабкалась. Или четвёртая? То ли от тоски, то ли от его ласк. Платит, не спорю, щедро.
– Его дело – покупать, наше – продавать, – отмахнулся Хальвдан.
Полог шатра распахнулся, и Вальборг толкнули в шатёр. А следом за ней двое купцов втащили новую пленницу. Это была худая, почти прозрачная девушка в грязных лохмотьях. Когда один из них грубо дёрнул её за волосы, чтобы поставить на колени для осмотра, она даже не вскрикнула. Её глаза были пусты и безжизненны, словно в них не осталось ни мысли, ни чувства – лишь животный страх, въевшийся в самую душу.
Вальборг, забившись в дальний угол, смотрела на эту девушку, на её поникшую спину и безвольно повисшие руки. «Стану ли я такой же? – пронеслось в голове. – Бессловесной тварью, которую поведут на убой, и она даже не поймёт, за что?» И тут из глубины души, словно из-под слоя пепла, вырвалась огненная, яростная волна: нет! Она не позволит себя сломать! Если уж умирать, то с ножом в руке, как подобало её вольным предкам. Она не стала ещё дрожащей, сломленной тварью. Пока ещё…
Полог снова распахнулся, взрезав душную мглу клинком дневного света.
И Вальборг невольно подалась назад, вжавшись в грубую шерсть подстилки, словно пытаясь провалиться сквозь землю.
В проёме стоял он. Не человек – воплощение самой северной земли: суровой и неумолимой. Крупный, широкоплечий, с красноватой, как стволы сосен, бородой. Он казался живым утёсом, заслонившим солнце. Плащ из дорогой шерсти был оторочен мехом куницы, а серебряная плащевая застёжка в виде звериного оскала и массивная поясная пряжка с рунами кричали о его знатности и богатстве громче любых слов. Он медленно и величаво вошёл в шатёр. Его тяжёлый, придирчивый взгляд на мгновение остановился на Вальборг, задержался. И в этих синих глазах не было ни жалости, ни любопытства, ни даже жестокости. Лишь холодная, отстранённая, безразличная оценка, с какой окидывают кусок мяса на рынке…
В животе будто плавилась огромная, колючая льдина. Волна холода растекалась по жилам, сковывая конечности, замораживая дыхание. Вальборг никогда не видела этого человека раньше. Но словно сама Норна, прядущая нить её судьбы, наклонилась и прошептала на ухо то самое имя, вложив в него весь грядущий ужас… Энунд.
– Вот эта? – раздался низкий, уверенный голос.
Он указал на неё пальцем, как указывают на добычу на охоте.
– Она, – кивнул Хальвдан. – Самая красивая рабыня во всём фюльке. Руки золотые, покорная…
Нет, Вальборг не вздрогнула и не закричала. Все слёзы были выплаканы ещё в трюме корабля, впитано мокрыми досками и унесено в море. То, что сидело сейчас в шатре, съёжившись и заслоняя руками лицо, уже не было ею....
Она слышала голоса, звяканье серебра, но это звучало так далеко, что не вызвало ничего, кроме безразличного согласия: да, её продают. Она втянула голову в плечи, закрыла глаза и мысленно уже ощущая, как эта огромная лапа сгребёт её за запястье и потащит. Снова будут доски корабля давить на рёбра, солёные брызги разъедать кожу, а ветер выть поминальную песню. Но уже недолго! – поклялась она себе со странным спокойствием. Дождаться ночи, а там – камень на шею, верёвка, острый нож… А если ничего не найдётся, то просто шагнуть за борт, в объятия Эгира. Прощай, Атли хёвдинг, и пусть никто и никогда не полюбит тебя так же, как я… Ивар, мой мальчик, прости свою беспутную мать и не поминай её лихом…
Внезапно она почувствовала приближение чужих шагов, тепло чужого тела, услышала ровное дыхание.
– Зачем ты прячешь лицо, красавица? – прозвучал над самым ухом голос. И он был… таким мягким, глубоким и ласковым… Сильные, шершавые пальцы, пахнувшие кожей и дымом, с неожиданной осторожностью коснулись её запястий и мягко отвели её дрожащие ладони от лица.
И точно шёлковым платочком провели по закоченевшему сердцу!
Лицо, склонившееся над ней, не было ни грозным, ни кровожадным. Огненно-рыжие брови не сведены у переносицы, а большие глаза цвета летнего неба над фьордом смотрели с такой бездонной нежностью, что у неё перехватило дыхание. «Вот я, – говорил этот безмолвный взгляд, – Энунд Неуязвимый, чьё одно имя заставляет трепетать сильнейших воинов. Так взгляни же на меня: разве похож я на чудовище?»
